Александр Папченко - Мы - инкубаторские

Дим Димыч сел на развороченную постель прямо напротив Яцика и тоже принялся пить чай из крышки термоса.

За дверью воспитательской тяжело прогромыхали чьи-то шаги. Яцик невольно вздрогнул — шаги принадлежали директору интерната Щербе.

— Па-а-а-дъем!!! — раздался его крик.

Яцик представил, как сейчас Щерба врывается в палаты и сдергивает на пол тех, кто не успел проснуться. А их матрацы вместе с подушками и простынями летят в лестничный пролет.

— Я безвольный человек, — вдруг произнес Дим Димыч и улыбнулся. Яцик удивленно приподнял глаза.

— Да, я безвольный человек, — повторил Дим Димыч, вздыхая. — Я должен вставать в пять утра, как советуют врачи, делать зарядку, потом пробежку не меньше получаса, после — контрастный душ. Иначе… — Дим Димыч запнулся. — Но мне нужен компаньон. Я живу здесь, на Авиационной, неподалеку. Завтра в пять я жду тебя на стадионе. Согласен?

Не то чтобы выражая согласие, а скорее от неожиданности предложения Яцик кивнул головой. Дим Димыч долил себе и Яцику из термоса чая:

— Но смотри, — Дим Димыч прищурился, — уговор дороже денег. Верно?

— Верно, — проговорил Яцик, еще не веря в серьезность предложения.

— А чтобы ты нечаянно не проспал, я буду оставлять дежурным воспитателям записку и тебя будут будить. А то как же это? Я встану ни свет, ни заря, а тебя нет. Нехорошо?

— Нехорошо, — сказал Яцик.

Дим Димыч, протянув руку, потрепал его по макушке, и, быть может, впервые в жизни Яцик забыл подумать, что теперь ладонь Дим Димыча будет чем-то пахнуть.

Эрик Пустовойтов влюбился в Мальвину. В нее нельзя было не влюбиться. Во всяком случае так считал Эрик. Во-первых, Мальвина была красивая. У нее были большие карие глаза, слегка курносый нос и длинные волосы. Во-вторых, она не походила на остальных девочек — спокойная, ко всем почему-то обращалась на «вы», никогда ни у кого не списывала, в игры с другими девчонками не играла. Из-за этого некоторые считали, что она зазнается и много корчит из себя. Эрик помнил, как классная на уроке математики завела ее в класс:

— Ребята, это Оля Рудзикайте, новенькая, знакомьтесь.

Девочка, наклонив голову к плечу, обвела глазами всех ребят. И Эрику показалось, что если он встретится сейчас взглядом с Мальвиной — так ее потом прозвали, — то та сразу догадается, как она ему понравилась.

Мальвина сидела в среднем ряду за второй партой, и Эрик, осторожно скосив глаза, мог незаметно для других разглядывать ее. На душе у него в такие минуты было светло и празднично. Его распирало безотчетное желание: засунув два пальца в рот, оглушительно свистнуть, чтоб у математички мел вывалился из рук, или сделать стойку на голове, но вместо этого, тяжело вздохнув, он отворачивался к окну и принимался рассматривать прохожих. А один раз Мальвина, видимо, почувствовав на себе его взгляд, обернулась. На секунду их глаза встретились, и еще долго потом, вспоминая тот миг, Эрик чувствовал, как сладко замирает у него сердце. Ему было стыдно неизвестно за что и хотелось дурачиться, петь или плакать. И тогда Эрик написал Мальвине записку.

Мария Кузьминична, стоя в двери, осмотрела притихшую спальню:

— Ну ладно, — проговорила она, — спокойной ночи. — И вышла, погасив свет.

Еще несколько минут в палате было тихо. Если бы Мария Кузьминична была человеком наблюдательным, она бы обратила внимание на эту непривычную, без перешептываний и смешков, мертвую тишину. Но она была человеком ненаблюдательным, к тому же ее ждали дома, ведь уже было как-никак десять вечера…

Первым подал голос Рыжий, остряк и поэтому всеобщий любимец:

— Эрик, ты уже спишь?

Эрик Пустовойтов лежал не двигаясь, забившись под одеяло и оставив лишь маленькую щелочку, чтобы дышать. Было ли ему страшно? Наверно, если можно назвать страхом ощущение безысходности, сосущее под ложечкой… Услыхав голос Рыжего, он поежился, и сердце, сорвавшись, забилось…

«Значит, правда?» — мелькнула догадка.

— Эрик спит, — Рыжий привстал на кровати. Спальня безмолвствовала. Это не входило в планы Рыжего. Если бы Эрик сейчас нашелся, что ответить, то, вполне возможно, у этой истории не было бы продолжения. Но Эрик смолчал. Тогда из дальнего угла раздался голос Штыря:

— Эй, Хряк, — обратился он к Зуйкову, который спал под выключателем. Он был самый толстый в классе, и за это ему доставалось чаще, чем другим. Как его только не дразнили: и Шпиг, и Жиртрест, и почему-то Сельдерей.

— Эй, Хряк, вруби свет. Разбираться будем.

Вспыхнул свет.

«Теперь — всё», — понял Эрик.

Рыжий, спрыгнув с кровати, подошел и сел на постель к Эрику. Зевая и ежась, встали еще человек десять. Кто-то спросил:

— Рыжий, глянь, может, он сдох от страха?

Рыжий, обрадованный всеобщим вниманием, сунул руку под одеяло:

— Нет, теплый еще…

— А может, он обоссался? — Раздались смешки.

— Ладно, — оборвал смех Штырь, — чего ржете? Человек влюбился, а вы…

— Влюбился! — хохот усилился. Штырь и сам, не сумев или не пожелав сдержать улыбку, усмехнулся:

— Ну что ты, Эрик? Давай расскажи нам всё. Как своим друзьям. А?

— Давай! — загалдели пацаны.

— Толкни речугу…

Кто-то потащил с Эрика одеяло. Тот судорожно вцепился в него, словно это была броня, но силы оказались слишком неравными.

— Ишь какой стеснительный… — прокомментировал Рыжий.

В конце концов одеяло у Эрика было отобрано, но он продолжал лежать с наивно закрытыми глазами.

— Угу-гу-гу, — дурашливо скривив лицо, Штырь дотронулся до плеча Эрика. — Р-р-ромео, подъе-о-м!

Эрик, дернув плечом, сбросил руку Штыря.

— Ох, какие мы сердитые… — пропел Штырь и вдруг, без замаха, саданул Эрику в бок. — Вставай, Эричек. Вставай, сыночек…

— Да велосипед ему сделать… — подал идею кто-то из сгрудившихся вокруг кровати пацанов.

— Точно, — поддержал идею Штырь, — давайте бумагу, спички…

Вставив клочок бумажки между пальцами ног Эрика, Рыжий поджег ее. Больше молчать было нельзя. Дернув ногой и сорвав пылающую бумажку, Эрик приподнялся:

— Ну чего надо?

— Ожил, — обрадовались пацаны.

— Эричек, — откуда-то из-за спины Рыжий извлек лист скомканной бумаги и помотал им перед носом похолодевшего Эрика. Первым его желанием было выхватить записку, но делать это было никак нельзя. Рыжий, конечно, только того и ждет… Поэтому Эрик слабо пошевелился и, покосившись на ухмыляющихся и ждущих представления пацанов, пожал плечами:

— Ну и что?

Сейчас главным для Эрика было, и он это понимал, не проявить своего интереса к записке. Чем равнодушнее будет он, тем больше вероятность, что всем эта история быстро наскучит.

— Ну и что?! Ну, Эрик дает! Ну и что! А? — как бы даже обиделся Рыжий.

Сдернув простыню с соседней постели, он обмотался ею и, подвывая, стал читать записку:

— «Алена! Ты очень красивая девочка. Ты мне нравишься. Давай с тобой дружить», — Рыжий сделал паузу, — подпись: «Эрик П.».

Спальня загудела:

— Во дает…

— Ромео…

— Это Мальвина, что ли?

— Кто ж еще?

— Что ты скажешь на это? — на правах самого сильного, развалясь на кровати Эрика, спросил Штырь.

Тот пожал плечами.

— Ответ, — произнес вдруг Рыжий.

Эрик вздрогнул: такого оборота он не ожидал.

— Ответ здесь, на этой же записке, — продолжал Рыжий. — «Хорошо. Оля».

Заметив недоверчивый взгляд Эрика, Рыжий ухмыльнулся:

— Не верит. На, читай! — И приблизил записку к самому носу Эрика.

Знакомый округлый почерк. Если бы можно было сейчас провалиться сквозь землю, раствориться, исчезнуть навсегда, Эрик без колебаний согласился бы.

— Мужики! — закричал вдруг Хряк. — Мужики, а не слабо Эрику пригласить Мальвину на свидание?!

— А что, давай! — тут же поддержал Хряка Рыжий.

— Пусть напишет ей приглашение…

— Что он ее любит…

— Что он жить без нее не может…

— Что он ее… — грязно выругался Хряк, и спальня поддержала его гомерическим хохотом.

Кто-то тут же приволок чистую тетрадку и ручку. Штырь положил тетрадь на тумбочку:

— Ну что, давай начинай, Р-ромео… — Эрик насупился.

— Не хочет? — искренне удивился Штырь.

— А давайте сами напишем, — предложил кто-то.

— Почерк другой, — осадил его Штырь.

Эрик вспомнил, как били Клюева. Он уже забыл, из-за чего тогда разгорелся сыр-бор. В памяти осталось только распластанное на кафельном полу умывальника какое-то серое, словно ненастоящее, тело и остервенелая толпа вокруг. И еще лица пацанов. Тогда Эрик подумал, что они, пожалуй, и убить могут и не заметят, что убили. И он сам, боясь, что его посчитают трусом, тоже ткнул пару раз ботинком лежащего Клюева… А сейчас Клюев был где-то здесь, в толпе.