Владислав Бахревский - Футбол

— Вы толкаетесь! — крикнул вдруг Ходунов, хватая мяч руками. — Я за это пендаль буду бить.

— Где толкнули, оттуда и бей, — сказал ему Вава.

— Пусть пендаль бьет! — закричал я.

— Пускай его, — согласились наши.

— Я ударю! — прибежал Коныш.

Снял перчатки, передал Ходунову, остановил мяч, отошел и вдруг вернулся, чтобы опять поправить мяч, но вместо этого ударил.

Стукни он посильнее, я не успел бы с броском, но Коныш бил без разбега, а меня словно тыркнули снизу. Взбрыкнул ногами и упал на мяч, который подкатывался к левой штанге. Я тотчас вскочил. Рукой бросил мяч Ваве, и он от нашей штрафной площадки рубанул по пустым воротам.

— Не считается! — закричали термолитовцы.

— Это почему же?

— Уходим, ребята! — скомандовал Коныш, подбирая мяч.

Наши заулюлюкали, засвистели.

— И с «Химиком» вашим то же самое будет! — надрывался Егор.

Ребята моей победоносной команды повалились на траву.

— Хорошо! Ох, хорошо! — задрыгал ногами Толяна. — Теперь бы пожрать. Картошечки бы со свежими огурчиками. — Встал на ноги и на руки: — Мяу! Кто за мной? Тут есть один приличный огородик. Мяу-мяу!

Я вдруг увидал, что грозный Вава смотрит в сторону. Оказывается, не он заводила. Теперь командовал Толяна, на которого я запросто покрикивал во время игры: «Прикрой правого! Чего рот разинул, налетай!»

Но Толяна, видно, на меня не обиделся.

— Шипана, за мной! — крикнул он, кривляясь, и увел за собой Егора и Генку.

Генка Смирнов скоро вернулся, без рубахи. В рубахе он нес наворованную картошку.

— Пошли отсюда, чтоб Толяне не мешать, — сказал он.

«А что же за парень Смирнов?» — думал я, шагая за ребятами.

Устроились за стеной кустарника в пойме. Я подсел к Смирнову. Голова у него была как одуванчик: волосы белые, тонкие, сквозь них просвечивало розовое темечко.

— Ты «Остров сокровищ» читал? — спросил я.

— Не! — сказал Смирнов, перекусывая травинку.

— А «Капитана Гаттераса»?

Он отрицательно мотнул головой.

— И «Робинзона Крузо»?

— Чего ты пристал? — Смирнов откатился от меня, лег на рубаху, подставив солнцу утиную грудь с конопушками.

— Чтец! — хихикнул кто-то из мальчишек, ткнув в меня пальцем. — Профессор!

Ребят охватила буря веселья.

— Я «Гаттераса» читал! — громко сказал Вава. — У меня во какая книжечка есть! «Хроника времени Карла IX», про дуэли!

— Хочешь, я дам тебе «Князь Серебряный» или «Принц и нищий», а ты мне дашь «Хронику».

— Лады! — согласился Вава.

— У моей бабки в тридцатой казарме целый сундук книгами набит, — сказал вдруг Смирнов.

Я не сдержал радости:

— Ой, принеси!.. А чего тебе нужно отдать за эти книги?

— Чего? Да ничего.

— Рупь возьми! — закричали ребята.

— Не! — сказал Смирнов. — Эти книги ненужные. Стихи всякие. Может, они и тебе не нужны?

— Нужные! — прошептал я.

— Ты будешь стихи читать? — не поверил Смирнов.

— Буду.

— Психический! — весело определили мальчишки. — Может, ты и наизусть знаешь?

— Знаю.

— Которые в учебнике, всякий дурак знает, — зевнул Смирнов.

— Я и другие знаю.

Ребята слушали, и я дочитал длинное стихотворение до конца.

— Ты принеси Яване книжки, — сказал Вава Смирнову. Тот утвердительно мотнул головой.

— А что такое казармы? — спросил я.

— Дает! — изумились мальчишки.

— Это большие дома, — объяснил Вава. — Их Морозов строил, фабрикант.

— В казармах — во! Житуха! — чиркнул ладонью по горлу Смирнов. — На казарменских уж никто не задерется.

— Попробуй задерись на них!

— В одной Самомазке тыщи три живет народа.

— А в семьдесят девятой? Тоже небось тыща.

— Шпаны больше всего во второй! — сказал Вава.

— Ну да! А наши что, хуже? — возмутился Смирнов. — Тридцатая казарма самая боевая. Они даже с казаками воевали.

— Откуда здесь казаки? — не поверил я.

— Это же было в революцию. Только не в эту, а в ту, в старую.

— В девятьсот пятом году! — солидно объяснил Вава.

— Клюев, революционер, у моей бабки в комнате был, только она тогда не бабка была, а девушка. Он в ее платье переоделся и вышел из казармы. А казаки его знаешь как искали! Уж точно бы зарубили!

Я во все глаза смотрел теперь на Смирнова.

— В казарме все люди родные, — сказал он и опять развалился на траве. — Моя маманя из казармы переезжать не хотела, и я не хотел. Старшие братаны настояли, им в одной комнате тесно было учиться. Одному нужно чертить, и другому нужно чертить, а нам тоже уроки делать надо. Вот и переехали мы сюда.

Прибежал Толяна, высыпал из-под рубахи огурцы.

— Шпана! Айда ближе к реке, только дровишек прихватите. Костер запалим.

Мы набрали сучьев и, перебежав широкий луг, устроились за кустами над рекой.

Толяна вытряс из рубахи огурцы, Егор и Генка — картошку.

— Сольцы бы! — помечтал Вава, когда картошка испеклась, и мы принялись выкатывать ее из горячей золы.

— И так больно хорошо! — сиял Толяна, бросая каждому из нас по огурцу.

Мы не успели приступить к пиршеству, как на запах печеной картошки пожаловал еще один едок.

— Шипане от вора — с кисточкой! — Дядька в шляпе, в макинтоше, в белоснежном кашне и сверкающих лакированных сапогах сел рядом с нами на траву, нисколько не заботясь о своей великолепной одежде.

Он палочкой ловко подкинул картофелину в воздух, поймал другой рукой. Разломил картофелину пополам, понюхал и зажмурился от удовольствия.

Держа обе половинки в ладони, он достал из внутреннего кармана бутылку вина и передал ее Толяне.

— Ты, я гляжу, самый тут деловой! Расковыряй.

Толяна вынул перочинный нож с набором, штопором вывинтил пробку.

Человек, назвавший себя вором, приложился к бутылке и вылил в себя ровно половину.

— А это вам, шпана! — Он отдал бутылку Толяне. — Распорядись, чтобы всем хватило.

— Пьем по номерам! — обрадовался своей выдумке Толяна. — Вратарь — первый!

Меня словно схватил кто-то за подбородок и сжал изо всех сил.

Я пил вино два раза в жизни. Один раз — когда мне было три года и я болел дизентерией. Мы жили в большом лесу, у нас не было лекарств.

А второй раз вина мне приказал выпить врач. Это было год назад, я учился в пятом классе и заболел корью. Молодые врачи не могли понять, в чем дело, а старый понял: у меня не проступала сыпь, и, чтоб ее выгнать изнутри, он напоил меня вином.

— Ты чего?! — тараща глаза, хохотнул Толяна. — Не пил, что ли, никогда?

— Привыкай, шпингалет! — Вор хлопнул меня по плечу. — Пить надо учиться смолоду. А то не пьют, не пьют, потом шарах полбанки — и с копыт, а гады тут как тут.

— Какие гады?

Ребята так и повалились в траву.

— Зеленый. Совсем зеленый! — пожалел меня вор. — Может, тебе и впрямь рано?

— Нет, почему же? — взыграла во мне мужская гордость.

И я, не отирая горлышка, приложился и потянул в себя сладкое пойло.

— Ну, ты, присосался! — вырвал у меня бутылку Толяна.

— Из него будет человек! — Вор снова похлопал меня по плечу.

— Человек! — предательски захихикал Смирнов. — Он стихи знает.

— Стихи — бальзам для сердца! — вдруг вступился за меня вор. Он закрыл глаза и, раскачиваясь, запел пронзительным, хриплым голосом:

По неестественно белому лицу этого странного человека катились самые настоящие слезы. Правда, песня была такая, что и у меня защемило сердце, но чтоб от песни плакать — такое я видел впервые.

«Бандитская песня», — решил я, но вор закрутил вдруг бешено головой, сморщился, словно в лицо ему, в оба глаза, впилось по здоровенному шмелю, а спел тихо, совсем по-человечески удивительные, очень простые слова:

Вор оборвал песню, вытер слезы.