Виктор Московкин - Как жизнь, Семен?

— Ты все здесь? — спрашивает Алексей Иванович. — Я сказал, что Анатолий придет не скоро.

Ничего такого Алексей Иванович не говорил… Вообще он немного странный.

Я слышал, как однажды он наказал на работе бабушку Анну. Она только пришла на смену, не успела еще за станок стать — видит, идет по цеху Алексей Иванович, сердитый! Бабушка Анна вежливо поздоровалась, а он молчит. Провел пальцем по станку и спрашивает:

— Кто за вас станок чистить будет?

— Я от сменщицы такой приняла, — простецки ответила бабушка Анна.

Тут он и пошел. Сколько вам говорить, что половина браку от грязи! И почему нарушаете установленный порядок, дескать, выговора вам не хватает?!

Ни за что ни про что испортил бабушке Анне настроение и скрылся в своей конторке.

Минут через двадцать появился снова. Посмотрел, как бабушка Анна ловко работает, виновато кашлянул.

— Не обращайте, — говорит, — внимания на мои давешние слова. Погорячился я и, видно, напрасно.

Бабушке Анне промолчать бы — хватит и того, что он осторожно извинился перед ней, а она ему:

— Да как же не обращать-то, родимый мой! Ты же меня при всех облаял!

На этот раз Алексей Иванович уже не шагом, а почти бегом в свою конторку. Сел и написал приказ: за плохое содержание оборудования поставить бабушке Анне на вид.

Все читают, сочувствуют, а бабушка Анна только руками разводит.

Вот тебе и дядя Леша! Никак не ожидаешь, какую он штуку выкинет.

— До свиданья, дядя Леша!

— Путь счастливый!

Но едва я успел повернуться — в дверях сам Толька, волочет за собой санки. Ясно, что катался с горы: все пальто вывозил в снегу. Толька самый толстый в нашем классе. Ребята смеются над ним, но он не обижается: привык. Говорит, что сам не знает почему, а каждую неделю прибавляет в весе. Раз мы взвешивались с ним в бане. За неделю он прибавил полкилограмма. Ему все советуют заниматься гимнастикой и кататься на лыжах. Но вместо лыж он катается на санках.

— Ты ко мне, значит? — отдышавшись, спросил Толька. — Это хорошо, что зашел. Поговорить надо.

Я поинтересовался, о чем он хочет говорить со мной, тем более, что днем вместе в школе были.

— Пойдем провожу, там узнаешь.

Мы вышли на улицу. Было уже совсем темно. Только у трамвайной остановки на большом доме играла огнями пожарная реклама: «Уходя, гаси свет» — и на фабричной трубе тускло светилась лампочка.

Вечерами здесь все затихает. Кончается в клубе последний сеанс, засыпают крепким сном рабочие, пришедшие со смены. Расцвеченными кубиками выглядят разбросанные в беспорядке дома.

— У тебя родственники есть? — спросил Толька.

Он прекрасно знал, что у меня, кроме двух сестер, других родственников нет, спрашивал просто так.

— Раз никого нет, тебе надо проситься в детский дом. Все так говорят. А то избалуешься, в тюрьму попадешь. И Таньку отдайте. Больше вам никак нельзя, потому что вы теперь круглые сироты. Если бы отец был, тогда туда-сюда. И мачехи хорошие бывают. Совсем не ругаются. Женился бы на другой… В детский дом я к тебе буду заходить, — пообещал он. — Каждый день.

— Тебя, Толька, не пустят, не полагается.

— Тогда ты ко мне будешь приходить.

— Меня тоже не пустят.

Толька замолчал растерянно.

— Сбежишь, — неуверенно предположил он.

— Может, сбегу.

— Жаль, не война сейчас, — опять начал он. — Кабы война, в армию можно… сыном полка. Я бы и то пошел. Читал книгу про сына полка? И обут, и одет, и сахаром кормят. Совсем неплохо.

Войны нет. Нет и папы. Он пришел в самом конце войны, после ранения. Сначала все лежал с перерывами в госпитале, потом решился на сложную операцию и умер. Таня тогда только родилась, мама говорила, что папа ее и не видел.

— Школу закончишь, пойдешь на фабрику, — успокоил Толька. — Рабочие требуются… Хочешь, и я с тобой вместе пойду?

Мы долго еще с ним говорили в том же духе. Наговорившись досыта, стали прощаться…

— Приходи к нам чаще, — сказал Толька. — Папа о тебе все спрашивает. Боится, что ты теперь обязательно избалуешься.

Мне показалось, что и Толька этого же боится, хотя и не представляет, как я вдруг избалуюсь.

Когда я вернулся домой, там еще не спали. За столом сидели Вера, бабушка Анна и дядя Ваня Филосопов. На блюдечке перед дядей Ваней лежала гора окурков. Вера тискала ладошками виски; волосы у нее развились, но она не замечала. Она была красивая и странно напоминала кого-то знакомого, очень близкого. Я перевел взгляд на стену и вздрогнул. Там висела мамина увеличенная карточка. Помню, мы еще говорили, что на карточке мама вышла моложе и почти не похожей на себя. А она тогда засмеялась и сказала, что фотограф нарочно сделал ее красивой. Вера сейчас мне показалась мамой, какой она была на карточке, и от этого стало и хорошо, и больно.

— Как же я их отдам… Что вы! — тихо говорила Вера. — Как-нибудь проживем…

Увидев меня, она замялась и покраснела. Я понял, что и они тоже обсуждают, как нам жить дальше. Видно, уж так заведено, чтобы все заботились о сиротах. Знала бы мама… Она все сокрушалась: «Пропадете вы без меня!» И захочешь пропасть — ничего не получится: не дадут.

Дядя Ваня долго откашливался, хотел что-то сказать и робел…

— Я извиняюсь, — выговорил наконец он. — Хорошая женщина была Катерина, жить бы да жить. А судьба вон как распорядилась…

— Все там будем, — вздохнула бабушка Анна.

Дядя Ваня придавил к блюдечку папиросу, проследил за синей струйкой дыма, сказал убежденно:

— Техникум надо кончать, Вера Анатольевна. На фабрику успеешь прийти. Да и у станка оно… сами понимаете…

Он так и не досказал, что понимает Вера. Протер измятым носовым платком единственное стекло в очках и запоздало добавил:

— Я извиняюсь.

Прав Иван Матвеевич, — вмешалась бабушка Анна. — Я могу сболтнуть лишнее… старая! Он не такой, зря не скажет. Отдай, Верочка, ребят. В детском доме им хорошо будет. Глядишь, Сему к специальности пристроят. Когда на ноги встанешь — обратно домой выхлопочешь. И им радость, что сестра ученая. Молодежь жизни не понимает, а мы, всего изведавши, знаем, что к чему. Правильно он говорит: неученым все помыкают, все над тобой начальники…

— Цыц, старая! — оборвал ее дядя Ваня. — Не про то говорил я. И у станка нынче тоже голова нужна. Все равно надо учиться… «Неученым все помыкают!» — передразнил он. — Хорошим человеком, я извиняюсь, помыкать не станут.

— Я старая, могу наболтать лишнего, — покорно согласилась бабушка Анна.

Вера молчала. Я думал, они ее уговорили. Идти в детский дом мне даже хотелось.

Но она вдруг сказала:

— Ребят надо выучить. Пусть Семен десятилетку кончает. Кто о них заботиться будет? Детский дом — все же не родной дом. А Семену, — Вера кивнула в мою сторону, — учение дается.

— Ваше дело, — сказал дядя Ваня, но я советовал бы другое.

Мне было обидно, что они разговаривают обо мне, как будто меня здесь нет. Почему бы не спросить, что думаю я? Имею же я на это право?

Выбрав момент, когда все замолчали, я вставил:

— Пусть уж Вера учится. Лучше я пойду работать!

— Куда тебя возьмут, тринадцатилетнего! Помолчи уж!

— Раньше с десяти работали… Может, мне теперь по карманам шарить?

Вера подозрительно оглядела меня с ног до головы, пожала плечами.

— Что с тобой, Сема? — с удивлением спросила она. — Белены объелся? Откуда у тебя такие слова?

Откуда у меня такие слова? Не объяснять же им, что на эту тему мы уже разговаривали с Алексеем Ивановичем Уткиным.

Дядя Ваня засмеялся.

— Кем же ты хочешь быть? — спросил он.

— Моряком!

— Моряко-о-м?! Семен, ты еще глуп, я извиняюсь. Рано тебе работать. Моряком все мальчишки хотят быть, да мало кто бывает. Специальность рабочий человек выбирает с разумом, на всю жизнь.

— Но я не рабочий человек.

— Кто же ты? Маменькин сынок, который до тридцати лет за подол держится? Нет, браток, ты самый что ни на есть рабочий, коренной. Подучишься — да и на фабрику. Как отец, как мать, как твои деды и прадеды.

Это мне нравится. Я рабочий человек! Я буду выбирать себе специальность на всю жизнь. Стоит подумать!

— Понятно тебе? — спрашивает Вера. — А сейчас марш спать.

Она поднялась из-за стола. Лицо у нее усталое, глаза припухшие, видно, плакала перед этим.

— Спасибо, Иван Матвеевич, за совет, за участие. Я ведь тоже рабочий человек. — Она улыбнулась, мельком взглянула на свои маленькие руки. — Вот и выберу себе специальность по душе. Техникум все же закончу, вечерами или как-нибудь после. А пока решила на фабрику.

И вот Вера собирается на работу. Она спешит, суетится, хотя еще очень рано, за окном ни зги. Просто ей кажется, что она непременно должна опоздать.