Ирина Бабич - Анчар

Владик вздыхает, переворачивает подушку, кровать под ним жалобно скрипит и на этот скрип немедленно появляется папа: стоит в дверях, близоруко щурится и вглядывается в темноту. Владик рывком садится на постели.

— Папа, — говорит он, — почему Анчар не наш? Не то, чтобы не наш, а какой-то чужой… Ну, ты понимаешь…

Папа всегда понимает Владика. Может, это потому, что они долго жили вдвоём — папа и Владик: папа не отдал его ни в круглосуточный детский сад, ни в школу-интернат. Он сам варил обед, стирал по ночам трусы и носки, а Владик вытирал пыль и, став на скамеечку, мыл посуду, а потом научился подметать… Так они помогали друг другу, и если папу вызывали ночью на работу, Владик не плакал, а просто оставался один: он знал, что так нужно. Но и папа всё понимал. В то утро, когда, найдя Анчара на лестничной площадке, Владик зашёл домой, в прихожей немедленно появился папа. Он изумлённо посмотрел на своего сына, откуда-то возвращавшегося в такую рань, и сказал одно только слово: «Ну?» Выслушав всё по порядку, он не стал браниться, а вздохнул и сказал:

— Значит, сам пошёл — без меня… Не по-товарищески. И глупо: сорок километров всё-таки, соображать надо.

Папа притворяет за собой дверь и садится к Владику на постель.

— Видишь ли, — задумчиво говорит он, — вот ты считаешь, что Анчару жилось неважно. Но он, наверно, так не думает. Ты слыхал такое выражение — «собачья преданность»? Собака ведь любит человека не за то, что он кормит её и поит. Хозяина она любит за то, что он — её хозяин. Только очень жестокий человек может вызвать у своего пса отвращение и ненависть. А Иван Саввич не был жестоким. Ты представь себе: вдруг тебя кто-то забрал бы из дому и поселил… в роскошном дворце. У тебя были бы там книжки, конфеты, с тобой играли бы весёлые мальчишки, у тебя был бы автомобиль, катер, ну, я не знаю, что ещё… Но ведь ты всё равно хотел бы домой, правда? Так вот, у собак это чувство развито очень сильно. Я вначале боялся, что Анчар пропадёт от горя. Погоди, может, он и поверит, что ты — его настоящий хозяин.

— А может, и не поверит? — тихо спросил Владик.

— Может, и не поверит, — так же тихо ответил папа.

Размахивая кошёлкой, Владик шёл на базар. Сегодня — воскресенье, папа, если нет ничего экстренного в больнице, спит в этот день до 9 часов — отсыпается за всю неделю. А мама и Владик встают пораньше — готовят воскресный завтрак. Не в кухне, а в большой комнате. Мама кладёт на стол хрустящую крахмальную скатерть и достаёт нарядные расписные тарелки. На завтрак готовит самые любимые папины блюда: днём его могут вызвать в больницу, и он не вернётся ни к обеду, ни к ужину.

— Сегодня у нас отбивные с молодой картошкой, — сказала мама Владику. — Беги на базар и купи огурцов. Только живо — одна нога здесь, другая — там.

Владик натянул тренировочный костюм, выпустил во двор Анчара, сказал: «Мам, ты слушай, как он скребнётся — впусти», — и отправился за покупками. На улице было ещё пусто, только впереди Владика важно шагала Верка с двумя авоськами, в которых болтались молочные бутылки и баночки из-под сока. Чуть позади Верки плёлся лохматый Пуська. Он то и дело отставал, прилипал к каждому дереву, и Верка, не оборачиваясь, грозно говорила:

— Где ты, горе мое? Иди рядом.

С девочками Владик не дружил. Он никогда не бил их, не драл за косички, не приставал на переменках. Он просто их не замечал. Вот почему ему и в голову не пришло окликнуть Верку. Он шёл и думал, что сегодня папа обязательно пойдёт с ним на речку. Может быть, и мама пойдёт — не днём, конечно, днём очень жарко, а под вечер, вода тогда тёплая-тёплая.

Замечтавшийся Владик не сразу заметил, что между ним и Веркой появился человек, одетый в вылинявший парусиновый комбинезон. В руках он держал большой сачок, сшитый из мешковины, и шёл пригибаясь, какими-то крадущимися шагами.

Всё дальнейшее произошло очень быстро. Человек взмахнул сачком и накрыл им Пуську, замершего у очередного дерева. Пуська даже не пикнул, а дядька, перевернув сачок так, что Пуська оказался как в мешке, огромными прыжками помчался к стоящему на другой стороне улицы зелёному грузовичку с закрытым фанерным кузовом. И только когда он рывком откинул дверку в кузове и вытряхнул туда Пуську, Владик с ужасом понял: это ведь «будка», та самая «собачья будка», которая забирает бродячих собак и увозит их куда-то на ужасную гибель…

— Эй, — заорал Владик и кинулся к машине, — эй, отдайте! Он не бродячий! Верка, Верка-а-а!

Но он не добежал. Дядька вскочил в кабину, грузовичок рванул с места и понёсся по улицам. Ничего не понимающая Верка с изумлением глядела на Владика, вытаращив круглые голубые глаза.

— Чего ты стоишь, как дура! — закричал Владик. — Это же будка! Она твоего Пуську…

Он не договорил, потому что Верка испустила такой вопль, от которого у него чуть не лопнули уши. Со звоном разбились банки и бутылки: швырнув авоськи на камни мостовой, Верка вопила не своим голосом.

— Пуська! — кричала она, схватившись за рыжие свои кудряшки. Пусечка мо-ой! Ой, мама! Ой, мамочка!

Захлопали калитки, отовсюду выбегали люди, все спрашивали, что случилось, почему такой крик. Но Верка продолжала орать, и тогда Владик объяснил, что вот «будка» забрала её собачку Пуську, прямо из-под Веркиных ног, и теперь Верка всё орёт и не может остановиться. И тут одна старушка сказала, что если побежать сейчас на базар, то там в переулке за каменными амбарами эта самая проклятая «будка» останавливается и ждёт: может, кто из хозяев придёт и даст «калым» за свою собаку.

— А что такое калым? — спросил Владик и вдруг закричал на Верку: — Да замолчи ты!

И Верка неожиданно замолчала и замерла, всё так же вытаращив глаза и вцепившись в свои волосы.

— Калым? А выкуп, деточка, деньги, — объяснила старушка. — Они ж, окаянные, для того и хватают хозяйских собачек, чтобы, значит, на пол-литра заработать. Вы бегите скоренько, они за амбарами дожидаются.

И они помчались к базару. Верка всхлипывала и подвывала на ходу, а Владик, задыхаясь от быстрого бега, время от времени говорил ей: «Цыц!» Они влетели в широко раскрытые по случаю воскресного дня ворота и стали проталкиваться через пёструю и шумную толпу покупателей и продавцов. Вот и амбары — теперь они кажутся низенькими и нестрашными, не то, что ночью. Пробежать между ними, выскочить через калиточку в переулок… Так и есть, у самого забора стоял зелёный грузовичок с фанерным кузовом. Из него доносились лай и визг. А рядом, поставив ногу на ступеньку, возвышался тот самый дядька в комбинезоне — теперь Владик рассмотрел, что его физиономия заросла рыжей щетиной, а глаза подпухли. Он мрачно уставился на ребят. Верка от страха онемела, и тогда Владик, набрав полную грудь воздуха, громко сказал:

— Послушайте, отдайте нам Пуську. Вы только что поймали его на Пушкинской. Вот калым!

И разжал ладошку с мятой трёхрублёвкой.

— На Пушкинской? — неожиданно тонким голосом спросил дядька. Это какой же, беленький? Ну-ка, ну-ка…

Он откинул дверцу кузова, схватил сачок — только не тот, огромный, а поменьше и сетчатый, — крутанул им в машине и вытащил Пуську, который болтался кверху лапками в сачке, как рыба в сетке, и — что самое странное — молчал.

Верка рванулась вперёд и протянула руки, но дядька поднял сачок и всё тем же тонким голосом зачастил:

— Хороший пёсик, беленький, нарядный! За такого троячки мало, за троячку не отдадим, лучше на воротничок его пустим!

И он стал медленно опускать сачок с Пуськой в машину. Верка ахнула, а у Владика сразу вспотели ладони. И тут он вспомнил… вспомнил…

— Стойте! — крикнул Владик и дрожащими руками ухватился за задний, застёгнутый на пуговку карман тренировочных штанов: там ещё с ночного путешествия лежали свёрнутые твёрдым квадратиком два рубля. — Стойте! Вот!

Дядька сокрушённо покачал головой, но вытащил сачок. И вытряхнул Пуську на землю. Пуська шмякнулся о камни, но не завизжал, а молча кинулся к Верке и прижался к её ногам. Верка схватила его на руки и стала целовать, как сумасшедшая, а потом крикнула:

— Бежим домой! Владичек, миленький, бежим!..

— Она теперь дома и снова ревёт, — сказал Владик, заканчивая эту историю, которую он одним духом выложил родителям прямо в прихожей. — Так что давайте деньги, я снова сбегаю на базар. Мама, что с тобой?

— Подождите, — сказала мама побелевшими губами. — Ты говоришь — будка? А ведь Анчара до сих пор нет…

— Спокойно! — крикнул папа. — Только не волноваться! Где мои очки? Всё это глупости, Анчар не тот пёс… Где мой кошелёк, чёрт побери? Лена, дай мне ещё десятку. Только без паники! Владик, где мои очки, я спрашиваю!

Все заметались по квартире, и через минуту папа уже выбежал из дому, крикнув на прощанье:

— Я скоро вернусь. С Анчаром. Владик, помни: маме нельзя волноваться!