Иван Василенко - Золотые туфельки

— Ты с ними, что ли? — спросил он.

— А то с кем же! — с гордостью ответил Василек. Восторг не сходил с его лица с тех пор, как Петрушка впервые появился на ширме.

— Где же они остановились, кукольники эти? То есть где они проживают?

— У нас! А то где ж?..

— Правильно. Где ж таким артистам и проживать, как не у вас… Ну, а ты где проживаешь?

— На Камышанском.

— А номер?

— Номер восемнадцатый. А что, дяденька, понравилось? Он и не то умеет. Он с самим сатаной в огненном колесе крутится!

— Камышанский, восемнадцать, — будто про себя повторил мужчина. — Как бы не забыть… И пошел далее.

Прошло не больше недели, а артисты уже полностью сжились со своими куклами. Спрятавшись за ширму, Кубышка менял голос с такой непринужденностью, будто в нем жили души всех этих кукол. Ляся с раннего детства танцевала перед публикой; к тому, что на нее устремлены сотни глаз, она привыкла. Но только теперь научилась она без робости говорить перед зрителями. Иногда Кубышка, чувствуя за своей ширмой настроение толпы, экспромтом бросал новую реплику, и Ляся почти всегда находила удачный ответ на нее. «Музыкантша! — кричал Петрушка. — Почему зрители молчат?» — «Сытно покушали, ко сну клонит», — с лукавством в голосе отвечала девушка. И люди, для которых даже картошка давно уже стала праздничным блюдом, откликались на эту горькую шутку невеселым смехом.

Домой кукольники возвращались на закате солнца, усталые, голодные.

Несмотря на живой интерес, который вызывали у людей представления, Кубышка не был уверен, то ли он делает, что требует сейчас совесть от каждого честного артиста. Годами выступая в цирке, клоун стрелял своими шутками по взяточничеству царских чиновников, произволу полиции, казнокрадству сановников. А куда направить сейчас свои стрелы, когда все перепуталось, когда добровольцы рвутся в бой за «Русь святую», петлюровцы — за «самостийну Украину», казаки — за «Всевеликое войско Донское», а миллионы рабочих, которым и самим-то есть нечего, льют свою кровь за счастье всего человечества?!

Неспокойно было на душе и у Ляси. Оторванная от цирка, где она с детства привыкла к блеску и ярким краскам, к смелости и ловкости товарищей по арене, к особенной, только цирку присущей музыке, она часто скучала.

— Устала, Лясенька? — участливо спрашивает Кубышка, втаскивая в комнату ширму и сундучок с куклами. — Трудная наша работа — целый день на ногах!

Ляся отвечает не сразу. Она садится на топчан и, будто к чему-то прислушиваясь, раздумчиво говорит!

— Не потому, что на ногах… Помнишь, папка, «Щелкунчика»? Там тоже куклы, но там ритм, а при ритме никогда не устанешь.

— «Ритм»!.. — вздохнул Кубышка. Пол в комнате дрогнул, звякнули в окнах стекла. — Вот он, нынешний ритм! — с горечью усмехнулся артист. — Английские инструкторы учат русских офицеров, как расстреливать из английских танков русских рабочих… Давай, дочка, под этот ритм закусим чем бог послал. Что там у тебя в кошелке? Ну-ка, посмотрим. Полселедки, кукурузный кочан, арбуз… Роскошная жизнь!

Они сели к столу и под раскаты орудийной пальбы, доносившейся из степи, поужинали. Пили даже «чай», настоенный на каких-то сушеных листьях и ягодах.

— Роскошная жизнь! — повторил Кубышка, опуская в свою и Лясину глиняные чашки крошечные кристаллики сахарина.

Бу-ум!.. — как бы в подтверждение донеслось до них. После ужина Кубышка зажег фитилек, высунувшийся из флакончика с постным маслом, и принялся подновлять своих кукол. Они лежали на столе все вместе, спутав свои одежды и волосы, но даже в этом сумеречном свете было видно, что каждая из них упрямо сохраняет свое выражение лица: Петрушка — задиристое, Капрал тупо-начальственное, Благоразумный — надменно-презрительное. «Нет, — думал Кубышка, — таких не помиришь, такие даже в сундучке передерутся».

Света коптилки хватало только для стола. Ляся лежала почти в полной темноте и, обхватив руками голову, закрыв глаза, грезила. В какой уже раз она так уходила от грубости жизни в волшебный мир сказки!

Когда Лясе было только двенадцать лет, Кубышка в поисках ангажемента поехал с ней в Москву, и там маленькая цирковая артистка впервые увидела балет. Она сидела с отцом где-то под самым потолком огромного круглого зала, подавленная его тяжелой роскошью: малиновый бархат портьер, тусклая позолота лож, радужное сверкание тысяч хрустальных подвесок на люстрах, — что в сравнении с этим мишурный блеск цирка! Но вот послышалась музыка, и в душе Ляси все затрепетало от предчувствия волшебной красоты, которая войдет сейчас в этот притихший и погрузившийся в сумрак зал. Странная была эта музыка, совсем не такая, какую приходилось Лясе слышать до сих пор, странная и прекрасная: в ней будто что-то искрилось, переливалось, нежно звенело, как звенят бьющиеся льдинки, и Лясе казалось, что все эти скрипки, арфа, флейты и кларнеты силятся что-то рассказать — и не могут, и просят, и умоляют кого-то прийти к ним на помощь, чтобы вместе поведать людям о самом прекрасном, что есть в мире.

И тогда поднялся кверху тяжелый красный занавес. С темного неба тихо падают на землю снежинки. Фонарщик зажигает на улице фонарь, и из темноты выступает дом. В его окне сверкает нарядная елка. К дому идут мужчины и женщины; они ведут за руку детей, одетых в теплые шубки. И все почтительно расступаются, давая дорогу пожилому мужчине. Под мышкой у мужчины коробка с куклами…

Антракт. Зал опять полон света и говора. За занавесом остались и искусный мастер кукол со своей волшебной палочкой, и влюбленный Арлекин, и забавный негритенок, и девочка Маша, так трогательно полюбившая некрасивого, с большим ртом и широкой челюстью, но такого милого, скромного и сильного Щелкунчика. Умолкла и музыка, от звуков которой все оживало на сцене. Кубышка зовет Лясю пройтись по всем этажам театра, но она вцепилась пальцами в перила и молча качает головой: нет, она никуда отсюда не уйдет, пока опять занавес не откроет перед ней этот чудесный мир.

Так вот что такое балет! Сколько раз Ляся участвовала в цирковой пантомиме! Там тоже артисты не говорят, а только жестами и выражением лица показывают, что происходит. Но здесь музыка и движения артистов сливаются в одно целое, и от этого все существо Ляси наполняется таким счастьем, что ей хочется плакать.

Проснувшись утром в «меблирашках» на Коленопреклонной улице, Ляся прежде всего спросила: «Папка, мы в театр пойдем?»

Кубышка смущенно погладил лысину: «Деточка, я ведь ангажемент получил. И аванс уже в кармане. Нам в Саратов надо. Да и театр уже уехал. Это ведь петербургский был, он здесь гастролировал».

Ляся опечалилась: «А в Москве балета нет?»

«В Москве?.. О, здесь такой балет!.. Сегодня «Спящую красавицу» ставят».

«Спящую красавицу»?! Папка, а музыку тоже Чайковский сочинил?» — оживилась девочка.

«Да, Чайковский. Великий Чайковский».

«Он волшебник, папка?»

«Он чародей. Другой чародей, Чехов, хотел ему солнце подарить…»

«Солнце?.. — Ляся вскочила с кровати. — Да я б ему все звезды, все до одной, подарила!»

Кубышка покряхтел и пошел добывать билеты на «Спящую красавицу».

Нелегкое это было дело. Но еще труднее пришлось Кубышке в последние дни перед отъездом.

После спектакля Ляся бросилась отцу на шею и стала умолять: «Папа, отдай меня учиться балету! Отдай, папка!»

И, потрясенный слезами дочери, бедный артист в течение трех дней подкупал на последние гроши швейцаров, часами простаивал у дверей кабинетов, ловил в коридорах за рукав нужных людей. Его или совсем не слушали, или скороговоркой бросали: «Да, понятно… Но сделать ничего нельзя». Какой-то третий помощник директора вынул из ящика письменного стола пачку писем на голубой и розовой бумаге, с княжескими и графскими гербами: «Вот кто протежирует — и ничего не можем! Привезите из Петербурга от Кшесинской записку — и в тот же день ваша дочь будет зачислена в балетную школу». А пойманный в коридоре лысый толстяк, не веря своим ушам, переспросил Кубышку: «Кто? Клоун? Клоун провинциального цирка? Желаете, чтоб ваша дочь стала балериной?. Ну, знаете, вы действительно… гм… клоун!»

Разгневанный Кубышка плюнул ему вслед и в тот же день увез осунувшуюся от горя девочку в Саратов.

Шли месяцы, годы, рушилась и дробилась на десятки государств бывшая Российская империя, рушился весь уклад Земли русской, а страсть, однажды вспыхнувшая в душе Ляси, не потухла, и чем резче скрежетало все вокруг в огне гражданской войны, чем несбыточнее казалась мечта, тем сильнее овладевала она девушкой.

…Кубышка уже заканчивал очередной ремонт кукол, когда Ляся вдруг приподнялась на топчане и сказала с внезапно вспыхнувшей надеждой:

— Папа, но ведь теперь легче поступить в балетную школу! Теперь, наверно, это совсем легко!