Анатолий Алексин - Действующие лица и исполнители

— Вы, значит, играете девочек? — спросила Ксения Павловна.

— А самой двадцать семь лет. Сообщаю об этом, потому что все равно об этом все знают.

— Как… все?

— Те, которые ходят в наш театр. Это же интересно: выяснить, сколько лет актрисе, играющей тринадцатилетних. Сперва начинают восклицать: «Нет, это не артистка! Не обманывайте нас… Это девочка! Не может быть, чтобы это была женщина. Сколько ей лет?…» И тогда билетерши, гардеробщицы и вообще все, кому так говорят, с гордостью сообщают: «Ей двадцать семь лет!» В будущем году скажут: «Двадцать восемь!» И чем больше мне будет лет, тем больше в их голосе будет гордости.

— Значит, вы хорошо играете… этих девчонок?

— Говорят, хорошо, — машинально ответила Зина: в этот момент она опять о чем-то задумалась.

— Может быть, у вас какое-то дело? — встревожилась Ксения Павловна. — Не стесняйтесь, пожалуйста. Мы можем поужинать завтра! Вероятно, вы должны подготовиться к репетиции?

— Да нет… Я думаю о другом.

— О чем-нибудь неприятном?

— Наоборот! Я думаю о том, что в нашем городе два театра. Два! Один детский и один взрослый… Вы понимаете?

С тех пор прошел год.

Узнав, что Николая Николаевича приглашают на заседание комсомольского комитета, Иван Максимович заволновался: заместителем секретаря была Зина. Она могла нарушить священные традиции театра, к которым привык Николай Николаевич, каким-нибудь резким замечанием или неожиданным требованием. Иван Максимович мечтал о том, чтобы «пересадка» главного режиссера из организма взрослого театра в организм детского произошла благополучно и безболезненно, чтобы не обнаружилось вдруг какой-нибудь несовместимости. Он с радостью наблюдал за тем, как беседы Николая Николаевича, его лекции, даже его внешний вид и манера общаться с людьми облагораживали коллектив приметами высокого искусства.

«Приживается! — думал Иван Максимович. — Приживается…»

И вдруг это приглашение на комитет! Иван Максимович решил провентилировать обстановку. Он попросил Костю Чичкуна и Зину Балабанову зайти к нему после спектакля.

Костю Чичкуна считали «актером с отрицательным обаянием». Трудно сказать, что было тому виной: громоздкая фигура, крупный орлиный нос или бас, который звучал хрипло из-за не совсем здоровых голосовых связок? Так или иначе, но Костя Чичкун был непревзойденным исполнителем отрицательных ролей в спектаклях для самых маленьких. В театре его называли «профессиональным Бармалеем». Но еще больших высот он достиг в «Золотом ключике», где был бессменным, не имеющим дублеров Карабасом Барабасом. Дети города его боялись и обожали. Они узнавали его голос по радио. А когда встречали его на улице, прятались за мамину спину.

Секретарем комитета Костю выбрали за отзывчивость и доброту.

А для того, чтобы доброта сочеталась с остротой и принципиальностью, заместителем выбрали Зину.

Костя и Зина пришли к директору раскрасневшиеся от только что пережитого спектакля, аплодисментов и плохо смытого грима. Иван Максимович очень любил артистов. Он всячески подчеркивал, что они без дирекции обойдутся, а дирекция без них — никогда; что не они для него, а он для них, что главное место в театре — это сцена, а не его кабинет.

— Простите, пожалуйста, что мне пришлось вас, несмотря на вашу занятость… — начал он, поднимаясь навстречу. — Вот тут у меня есть нарзан… Я бы, конечно, зашел к вам за кулисы, но здесь просто удобнее. Никто не будет мешать.

— Что-нибудь случилось? — спросила Зина, наливая себе нарзан.

— Нет… Мне просто хотелось узнать, какие вопросы вы ставите завтра на комитете.

— Значит, так… Мы пригласили Николая Николаевича, — загудел Костя. О чем бы он ни говорил, лицо его оставалось мрачным, и голос звучал так, будто он вот-вот собирался бросить в огонь Буратино.

— Если не секрет, с какой целью вы его пригласили?

— С самой высокой, — сказала Зина. — Хотим поговорить о репертуаре нашего театра.

— А с каких позиций? Если не тайна…

— С разных позиций, — сказала Зина. — Костя — с одной, а я — с другой.

Ивана Максимовича прежде всего заинтересовала позиция Зины.

— Нет, пусть лучше основной доклад делает секретарь. А я выступлю в прениях, — сказала она.

— Значит, так… — начал Костя. — Педчасть раздала анкеты зрителям-старшеклассникам. Вопрос был один: «О чем должна рассказать ближайшая премьера нашего театра?»

Старшеклассники ответили: «О любви». Не все, конечно… Но большинство.

— Я знаю, — сказал Иван Максимович. — Валентина Степановна была немного огорчена. Но мне удалось убедить ее, что в этом нет ничего ужасного.

— Значит, так, — продолжал Костя. — Старшеклассники быстро ответили на анкету, потому что мы обещали выполнить их пожелание. Но пьесы о любви в театре не оказалось. Тогда Тонечка Гориловская мобилизовала всех авторов — столичных и местных. Они прислали то, что у них было на эту тему.

— И что же вы выбрали?

— «Ромео и Джульетту», — ответил Костя.

Иван Максимович привстал и навалился своим коренастым туловищем на край стола.

— Окончательное слово, конечно, за худсоветом. Но я согласен уже сейчас. И Николай Николаевич, я уверен, не будет против.

— Почему вы уверены? — спросила Зина.

— Потому что совсем недавно… буквально сегодня вечером, он сказал мне, что ставка на молодежь — это беспроигрышная ставка.

— Афоризмы, цитаты, формулы… — пробормотала Зина.

— Что? Что?… — не расслышал Иван Максимович.

— Да так… ничего серьезного.

— Шекспир в ТЮЗе?… — вслух размышлял директор. — Это будет новаторством.

— Что-о? Новаторство?! — Зина уставилась на директора. — Это традиция. В Ленинграде поставили «Гамлета». А «Двенадцатую ночь» показывают днем и вечером в разных ТЮЗах!

— Я знаю… Но на нашей сцене Шекспир еще не бывал.

— По-моему, театр, который ни разу не поставил Шекспира или Островского, — это не настоящий театр, — отрезала Зина.

Костя с укором взглянул на свою заместительницу.

— Только что говорила о формулах… — Он покачал головой. — Значит, так, Иван Максимович. Мы хотим, чтобы спектакль был молодежным.

— Шекспиру — от комсомола! — вставила Зина. Костя снова с укором взглянул на нее и продолжал:

— Значит, так… Актеры — молодые, художник — молодой, композитор — молодой.

— Хотелось бы, конечно, чтобы и постановщик тоже был молодой, — добавила Зина.

— Это было бы неэтично по отношению к главному режиссеру, — сказал Иван Максимович.

— Очень сомневаюсь, что Николай Николаевич способен поставить спектакль о любви.

— Ну почему же? Такой красивый мужчина!…

— Хотя пусть поставит! — неожиданно согласилась Зина. — А то все лекции да беседы! Пусть совершит на наших глазах прыжок от теории к практике.

— Это несправедливо, — возразил ей Костя Чичкун. — На его лекции ходят все. Многие даже ведут конспекты.

— Режиссер-наставник, — пробормотала Зина. — За год ни одной постановки!

Иван Максимович заволновался:

— Ты сказала, что в разговоре с главным режиссером у Кости будет одна позиция, а у тебя — другая. Это она и есть?…

Зина вскочила и заметалась по кабинету. От стены до стены она делала вдвое больше шагов, чем Николай Николаевич. Но преодолевала это расстояние вдвое быстрее.

— Я дружу с семьей Патова. С его женой, дочерью… Они прекрасные люди. Хотя разные… — В оценке людей Зина любила точность. — Ксения Павловна — это домашний ангел. Домашний только потому, что сидит дома: ее доброты могло бы хватить на весь наш ТЮЗ. Лера говорит все, что думает!

— У нас в театре такой характер уже есть, — вставил Иван Максимович.

— Нет, мы с ней непохожи. Она острее!

— Бедный Николай Николаевич… — громогласно вздохнул Костя. Его заступничество всегда казалось очень убедительным и весомым, потому что диссонировало с его внешностью и голосом. «Уж если такой жалеет, такой заступается!…» — думал тот, кто видел Костю впервые.

— Ну и что?! — крикнула Зина и уставилась немигающими глазами куда-то в пространство. Казалось, она мысленно изумлялась самой себе. — Они обе — прекрасные люди. И что же? Я из-за этого должна промолчать?

— Скажи конкретно, объясни… О чем ты не можешь молчать? — умоляющим голосом произнес Иван Максимович.

— Врач должен лечить людей, каменщик — строить дом, а режиссер — ставить спектакли. Разве это надо доказывать?

— Сядь, пожалуйста… Это все понимают. В этом все абсолютно убеждены!

— Но убеждения и взгляды не всегда совпадают с поступками. Вот вы, Иван Максимович, как директор, и Костя, как секретарь комитета, убеждены, что Патов должен был за год проявить себя… как режиссер. Но это ваше убеждение остается при вас. А при мне не останется. Я его выскажу на комитете!