Юз Алешковский - Черно-бурая лиса

— Наелся?.. Гадина ты земноводная! — Я бросил корзину. — Учти: если сам не расскажешь, хуже будет.

— Что? Ты доложишь? — пришёл в себя Гарик. — Тоже ответишь!.. Я бы, может, не пошёл…

— Ах, ты! Значит, я ещё виноват?

Я налетел на Гарика, мы схватились и упали. Он, изловчившись, укусил меня за ухо. Я от боли вскрикнул, выпустил его, он отскочил в сторону и примирительно, очень быстро и шёпотом, заговорил:

— Ну чего ты шум поднял? Что я такого наделал? Там же ещё осталось… И всем, наверно, обидно: возились, возились, а её — тю… и на выставку! Я свою долю съел… И не побоюсь никого!

Я кусал губы от злости на него и ещё больше на себя. Ну почему? Почему я не предупредил этого?..

Гарик, конечно, почувствовал, что я растерялся, и совсем уже примирительно хихикнул.

— Ладно мучиться-то… Мы же работали? Работали! И нам, как колхозникам, по трудодням положено…

Я стал забираться на подоконник: двери котельной летом были закрыты. Гарик противно поддразнивал:

— Иди, иди! Спредательничай.

— Я не предатель! А ты — гад! — огрызнулся я, вылез из окна в нишу, подтянулся на руках и снова очутился на дворе. Чувствовал я себя так, как будто это я совершил подлую кражу.

С минуту я попрыгал по клеточкам «классиков», сделав вид, что играю в эту девчачью игру с самого утра.

— Вот он! Вот он! Ах, ты!

Я обернулся, на меня налетела Ксюша и схватила за волосы:

— Отдавай!.. Говори, кто взял! Не выпущу!.. Я её, — Ксюша расплакалась, — двадцатый год ношу!

Я вырвался. Ксюша наскакивала на меня, а я отскакивал, пытаясь сообразить: в чём же дело?

Старики, забивавшие «козла», подбежали к нам с фишками в руках:

— Тихо! Тихо! Весь дом переполошите!

— Говори толком!

— Я её двадцатый год ношу! — плакала Ксюша, прислонясь к стене.

Мне её стало жалко, хотя я всё ещё ничего не понимал.

— Что двадцатый год? Кого вы носите?

— Хитрец проклятый! Чернобурку мою ношу. Вот что! А он подошёл давеча… «Подиктуй диктант», — говорит… Минут через пять смотрю, а лисы как не бывало. Я ж к ней как к живой привыкла. — Ксюша совсем разрыдалась. — Отвлекал нарочно!..

— Ну-ка, подойди! — сказал старик Мешков.

Я подошёл.

— Отдай лису!

— А вы докажите! — вызывающе заявил я.

— Какая наглость!

— Ты же подходил к ней. Мы сами видели! — возмутились старики.

— Отвлекал он меня… Точно отвлекал… — Ксюша высморкалась.

— Нет! Нет! — закричал я. — Я правда подиктовать просил. Честно — просил! Вы что? Я не вор!..

Тут я заметил, что из ниши вылез Гарик и, встав в стороне, ехидно наблюдает за происходящим.

— Дать ему как следует! Всё расскажет! — посоветовал кто-то с балкона.

Старики окружили меня. Я, заикаясь, сказал:

— Ребята!.. То есть… товарищи! Честное слово! Я… зачем мне лиса? Черно-бурая… и даже мёртвая?.. Что вы!

Один из них стал расстёгивать ремень, а старик Мешков возразил:

— Так не годится! Это будет необоснованная репрессия. Я такой подвергался в иные времена. Нужно разобраться.

Тогда старики подошли к Ксюше и стали её успокаивать:

— Не плачь. Лиса — не иголка.

— Вызовем участкового.

— В Голландии из музея украли картину Рубенса, и то нашли…

— А в Англии почтовый вагон с миллионами увезли…

— В Америке у певца сынишку угнали… Нашли же! А черно-бурую и подавно найдут!

Старики лучше всех во дворе знали, что творится на белом свете. Ксюша с интересом слушала и только охала.

Вокруг неё уже собралась толпа. Старики снова застучали фишками.

Я отошёл к подъезду, готовый в любую минуту смыться домой. Ко мне подошёл Гарик.

— Значит, лису можно, а клубнику нельзя? — сказал он. — И помалкивай!

Мне стало окончательно ясно, что это за человек, и я презрительно отвернулся от него.

А Ксюша уже немного успокоилась. Она с выражением рассказывала жильцам, как хитро я её отвлёк, а в этот момент «свистнули» лису, и что сделал ото наверняка «тюремщик» Пашка, потому что он «как раз проходил мимо».

— Он на обед шёл! Не наговаривайте! — крикнул я.

— Видали? Выгораживает! Зря таких выпускают! Лиса небось денег стоит! — Ксюша погрозила кулаком в сторону Пашкиного балкона.

У меня сердце заныло из-за Пашки. Он изо всех сил старался работать в бригаде моего отца, чтобы забылась его прошлая жизнь вора-карманника.

Я хотел пойти предупредить его и сказать, чтобы не обращал внимания, но было уже поздно: Пашка сам вышел из подъезда и на него, как на меня раньше, сразу все набросились:

— Ты слово давал!..

— Мы подписи собирали! Вызволили тебя!..

— Опять за старое!..

— Отдавай лису!..

— Серёжка во всём сознался!..

— Эй, эй! Пашка! Я ни в чём не сознавался! — крикнул я.

Пашка растерянно смотрел то на меня, то на Ксюшу. Она полезла к нему за пазуху, но не нашла там черно-бурую лису. Пашка отпихнул её:

— А ордер у тебя есть на обыск?

— Ишь грамотный! Заставим лису отдать!

— Ну-ка, пустите! С обеда опаздываю! — Пашка вырвался из толпы и побежал на завод.

А наш дворник Хабибулин, всё так же задумчиво поливавший двор, подошёл со шлангом к жильцам и в шутку пригрозил:

— Разойдись!.. Эх, оболью!.. Всё выясним! Разойдись!

Все стали расходиться. Ксюша пошла к своим шубам, пересчитала их и со злостью заколотила по ним выбивалкой.

Из третьего подъезда в красивом халате и с какими-то белыми цилиндриками в волосах выбежала тётенька. Встав посреди двора, она позвала:

— Кис-кис! Кис-кис-кис! Кисанька! Диди!..

Кошка не подбежала к ней. Тогда она, вздохнув, вывесила на доске объявление и убежала в подъезд, извинившись неизвестно перед кем:

— Ах, простите! Я в неглиже!

Я подошёл к доске и прочитал объявление:

БЕЗОБРАЗИЕ!

Исчезла моя любимая кошка.

Нашедшего умоляю вернуть.

Вознаграждение по соглашению.

Кв. 44.

Настроение заниматься пропало у меня из-за Гарика с клубникой и черно-бурой лисы. Чтобы забыться, я подошёл к Петру Ильичу, который всё ещё разгадывал кроссворд, и спросил:

— Пётр Ильич! Что такое «неглиже»?

Я всегда расспрашивал его про незнакомые слова.

Но Пётр Ильич сам на этот раз спросил у меня:

— Река на Урале… пять букв… последняя «я»?

— Белая! — выпалил я неожиданно для себя.

— Прекрасно! — обрадовался Пётр Ильич. — Географию ты знаешь. А зоологию? — Он хитро посмотрел на меня. — Хищник из четырёх букв. Вторая «и».

— Тигр! — сказал я.

— Нет! Лиса! — засмеялся Пётр Ильич. — Черно-бурая, разумеется.

— Неужели и вы думаете?! — Я почувствовал, что краснею.

— Ни капельки! Но не могла же, сам понимаешь, черно-бурая лиса воскреснуть на верёвке и убежать в лес, — сказал Пётр Ильич.

Возразить мне ему было нечего. Рядом с нами две молодые женщины вешали на колёса детских колясок цепочки с замками и подозрительно поглядывали на меня. И я, застеснявшись, как будто и на самом деле украл лису, поплёлся домой.

Дома я включил приёмник и поймал серьёзную музыку. Играла скрипка. Ей подыгрывал оркестр, и мне стало ещё тяжелее от тихого и грустного мотива. Оркестр как будто делал строгий выговор скрипке, а скрипка жалобно оправдывалась.

Потом я стал крутить ручку настройки и неожиданно поймал густой бас диктора. Я хлопнул себя по лбу и не поверил ушам своим… Вот он, выход из положения! Диктор медленно диктовал газетные сообщения.

Я, не теряя ни минуты, взял тетрадку, самописку и стал писать под его диктовку. Он диктовал ещё медленнее, чем Анна Павловна, а потом проверял по буквам слова, и я их проверял:

«…Интенсификация. Точка. Повторяю по буквам: Иван. Наталья. Тихон. Елена. Нина. Соня. Иван. Фёдор. Иван. Карп. Аркадий. Циля. Иван. Ян… Точка».

Это было интересно. А главное, сам диктант мне нравился. Про остров Крит, про запуск нового спутника, про предвыборную лихорадку в Америке, про подготовку к уборке хлеба и к Олимпийским играм.

Но чтобы не получилось так, как будто я списываю каждую букву, я приглушал приёмник, когда диктор совсем медленно по буквам повторял слова.

Увлёкшись, я даже не заметил, сколько времени прошло с начала диктовки. Когда диктор сказал: «…Вёл передачу Савицкий», у меня уже было написано почти четыре странички.

Я выключил приёмник, проверил диктант (в нём оказалось всего шесть ошибок!), на радостях подбежал к окну и закричал: «Ура! Ура!..» — но тут же спрятался за занавеску и прикрыл рот ладонью.

Во дворе стояли участковый, Ксюша и Пашка. Ксюша размахивала руками и показывала на моё окно. Участковый спросил Пашку:

— Значит, это совпадение? Ты шёл на обед, а Царапкин отвлекал пострадавшую?

— Не ловите на удочку!.. Не ловите… Я ничего не знаю! — сказал Пашка. — Теперь весь век подозревать будете? — Он вытирал руки белой ветошью, как настоящий рабочий человек.