Евгений Ельчин - Сталинский нос

13

Я сижу у окна за первой партой, лицом к лицу с Ниной Петровной, нашей классной руководительницей. Она всегда лучших учеников за передние парты сажает. Раньше за этой партой сидел Вовка Собакин, но теперь он в последнем ряду, на Камчатке, с двоечниками. Задние парты мы прозвали Камчаткой, потому что это место далекое, туда Сталин шлет тех, кто не заслуживает того, чтобы жить и работать среди честных граждан. Вот Вовка туда и заехал.

Раньше он был для всех образцом — по всем предметам пятерки, а поведение лучше, чему девчонок. А рисовал как! На школьном конкурсе его акварель «Товарищ Сталин у руля» заняла первое место. Директор Вовкину картину вставил в рамку и повесил в актовом зале. А потом что-то с Вовкой стряслось. Только никто не знает что. Успеваемость упала. Хулиганить начал. И Вовкина акварель исчезла из актового зала.

— Ребята, у меня важное сообщение, — начала Нина Петровна. — Коммунист-герой, недремлющее око наших доблестных Органов, отец вашего одноклассника, дорогой товарищ Зайчик приедет сегодня на пионерскую линейку и собственноручно повяжет вам красные галстуки. Правда, замечательная новость?

Все на меня уставились, а я на них ноль внимания. Сижу по правилам, как Нина Петровна велит — руки сложил на парте, спина прямая, взгляд на учительницу. Надеюсь, никто не заметит, что со мной происходит. Уж очень я разволновался от слов Нины Петровны. Линейка начнется в полдень, в большую перемену. Успеет ли папа? Не знаю. Хотя, конечно, Сталину уже доложили — наши Органы не дремлют. Товарищ Сталин уже наверняка отдал приказ: «Немедленно освободить Зайчика». Это же так просто, а товарищ Сталин — гений всех времен и народов. Так по радио каждый день говорят.

— Ты сегодня станешь пионером, Саша, — ласково говорит мне Нина Петровна. — Будь добр, прочти нам наизусть законы юных пионеров. Ребята, слушайте внимательно и повторяйте за Зайчиком.

Я встаю, руки по швам, и говорю громко и с выражением:

— Юный пионер предан товарищу Сталину, Коммунистической партии и коммунизму.

Все хором за мной повторяют, как вдруг Нина Петровна велит остановиться и спрашивает строгим голосом:

— Собакин, ты что? Тебе-то зачем повторять за Зайчиком? Сам знаешь, тебя в пионеры никто принимать не собирается.

Вовка пожимает плечами и отводит глаза, будто ему все до лампочки.

— Продолжай, Зайчик, — улыбается мне Нина Петровна.

— Юный пионер — надежный товарищ и всегда поступает по совести.

— Встать, Собакин! — командует Нина Петровна. — Как ты смеешь повторять за Зайчиком пионерские законы? А ну-ка, в угол!

Вот какая у нас Нина Петровна. Добрая и справедливая, но когда нужно, она кремень. У нас в школе лучше учительницы нет. Она настоящая коммунистка.

Вовка вылезает из-за парты и, корча дурацкие рожи, тащится в угол. Кругом хохот.

— Лицом в угол, Собакин, — приказывает Нина Петровна, а потом мне опять улыбается, но улыбка уже не та. Видно, что сердится, все лицо покраснело. — Продолжай, Зайчик, помех больше не будет.

Она на Вовку зорким глазом поглядывает, ждет, когда он хулиганить начнет, но он ничего, затих, в угол смотрит. Я без запинки перечисляю законы. Сколько мне было, когда я их наизусть выучил? Шести не было. Только я добрался до «Юный пионер имеет право критиковать недостатки», как открывается дверь. Это Очкарик тащится, еле живой. Ну зачем я в него ледышкой швырнул? Где было мое самообладание? На него смотреть страшно — лицо белое, очков нет, жмет к щеке носовой платок, от крови красный. Тут все снова хохочут, конечно. Смешно им.

— Какой приятный сюрприз, Финкельштейн, — говорит Нина Петровна. — А мы уж волнуемся, куда ты пропал. Вот, ребята, посмотрите, еще один ученик, которому не видать сегодня пионерского галстука.

Тут она на Вовку взгляд метнула:

— Наверняка Собакин поработал?

— А вот и не я.

— Так я тебе и поверила. Финкельштейн, что со щекой?

Очкарик на нее прищуривается, он без очков все равно что слепой, и качается взад-вперед.

— Перестань качаться, Финкельштейн. Здесь тебе не синагога.

Опять хохот.

— Ты что, Финкельштейн, язык проглотил?

Он молчит, качается.

— Вот вам, ребята, полезный урок. В нашей стране даже у детей врагов народа есть выбор. Отрываешься от коллектива — пеняй на себя.

Нина Петровна обводит нас серьезным взглядом.

— В капиталистических странах учительница сама бы решала, что с ним делать — разрешить остаться в классе или отправить к директору. Но у нас, ребята, советская школа, самая передовая в мире. Давайте все вместе примем решение. Голосованием. Кто за то, чтобы послать Финкельштейна к директору, поднимите руки.

Все руки подняли. Все за, конечно. Нина Петровна с удивлением на меня глядит:

— А ты, Зайчик, что, воздерживаешься или против?

— Это он. Зайчик очки разбил, — говорит Вовка, но от стенки лица не поворачивает.

— Еще одно слово, Собакин, и ты тоже отправишься к директору. Наш Зайчик — примерный ученик. Он — сын героя. Не то что ты.

Нина Петровна подходит ко мне, кладет руки мне на плечи, заглядывает в глаза.

— Я обратилась к директору с просьбой назначить тебя знаменосцем на пионерской линейке. Представь, как будет гордиться твой отец, когда увидит, что ты вносишь в актовый зал наше красное знамя. — Тут она вздыхает. — Разумеется, теперь мне придется эту просьбу назад брать. Как может нести священное знамя тот, кто голосует против большинства? Ты же умный мальчик, сам понимаешь.

Весь класс, не опуская рук, глядит на меня.

— Ну что, Саша? — шепчет она тихонечко. — За или против?

Я поднимаю руку. За, конечно.

Знамя в пионерской комнате, а ключ от комнаты у Матвеича. Он сторож. Сидит Матвеич всегда в кладовке, а кладовка в самом низу, в подвале. Я дверь ткнул, она не поддается. Стучу. Ногой пинаю. Ни ответа, ни привета. Матвеич то ли оглох, то ли спит. Вот же есть идеологически отставшие граждане — тормозят наше шествие к победе коммунизма. Ну, меня это не остановит — буду колотить, пока он дверь не откроет. Нина Петровна послала меня за знаменем, и я без него возвращаться не собираюсь.

Наконец достучался, открывает Матвеич дверь, но не совсем, чуть-чуть открывает и с подозрением смотрит на меня в щелочку. Он в кладовку никогда никого не пускает. Даже интересно, что он там прячет такого?

— Чего надо?

— Пионерскую комнату открыть. Нина Петровна меня за знаменем послала.

— Записку давай.

Даю ему записку от Нины Петровны. Он берет, читает и губами движет, будто жует что-то.

— Подпись-то чья?

— Нины Петровны.

— Не похоже. А печать где?

— Какая печать?

— Школы печать, какая еще? А то любой тут может заявиться. Нет печати, не будет ни барабанов, ни горнов со знаменем. Это государственная собственность, а не абы что.

Похоже, не прав я был. Про Матвеича. Он гражданин бдительный. Я забираю записку и бегом наверх, в кабинет директора, за печатью. Сколько времени потерял, пока по двери барабанил. Нина Петровна, наверно, уже начала репетицию пионерской линейки, а вынос знамени — это первое дело.

У кабинета директора сидит Очкарик, ждет, что ему будет. Увидел меня и улыбнулся. У меня сразу лицо горячим стало, видно, покраснел от стыда.

— Извини, — говорю, — что очки разбил.

Он плечами пожал. Необидчивый.

— А чего тебя Вовка Американцем зовет?

Знаю, что не надо ему про маму, а все равно говорю:

— У меня мама американка была. Только ты никому не рассказывай.

Он на меня щурится:

— Ее арестовали и под расстрел?

— Чего ты несешь? Какой расстрел? Нет, конечно. Она из Америки приехала коммунизм с нами строить.

Он кивает:

— Да я знаю. Они думают, что все иностранцы — шпионы.

— Моя мама не шпионка! Ты что! Она — настоящая коммунистка!

— Мои папа с мамой тоже настоящие коммунисты. Только они теперь в тюрьме на Лубянке сидят — враги народа. Как это так получается? Объясни мне.

Я отвернулся. Как мне ему в глаза смотреть? Тюрьма как раз в подвале того дома на Лубянке, где находятся Органы государственной безопасности, там папа работает.

— Мы с теткой два дня в очереди стояли. А когда достоялись, они все равно нам не дали повидаться. Говорят, без права переписки, какие уж тут свидания. Тетка мне сказала, что так говорят, когда заключенных уже расстреляли, но это она врет. Живы они, и я их скоро увижу.

Тут вдруг он меня за руку цапнул, притянул к себе и шепчет:

— Тебе на Лубянку легко попасть. У тебя там отец работает. Ты бы только охранника отвлек. Сможешь, Зайчик? Если бы твоего отца взяли, я бы для тебя постарался.

Я от него вырвался, да так быстро, что он со скамейки шмякнулся и башкой об пол. Хочу помочь ему подняться, а он меня в грудь пихает, сам встает и улыбается.