Элизабет Спир - Медный лук

— А как завтра закуют в цепи и потащат в темницу?

— Он говорит — бойтесь только цепей страха и ненависти, они держат в плену наши души. Кто свободен от страха и ненависти, свободен всегда.

— Свободен? Это в цепях-то? Симон, ты разве не понимаешь, что они с тобой могут сделать?[87] И не боишься?

— Я же не сказал тебе — не боюсь. А вот у Иисуса страха нет. Он — та надежда, что дана Израилю.

— И чем он это доказал? Откуда ты знаешь — вдруг рискуешь всем понапрасну?

— Никогда нельзя знать наверняка, — медленно, задумчиво ответил Симон. — Бог людям будущего не открывает. Приходится выбирать, не зная заранее. Вот я и выбрал Иисуса.

— А он сегодня упустил такую возможность! Что он теперь собирается делать? Выполнит ли когда-нибудь свои обещания?

— Понятия не имею, но мне довольно того, что пообещал.

— А мне — нет! — голос Даниила сорвался на крик. — Обещать легко. Опять одни слова. Мне нужен вождь, который не обещает, а делает.

Он рванулся прочь, бросился куда-то во тьму, подальше ото всех. Дороги не разобрать, да какая разница. Все равно он теперь один. Нет у него больше друзей, некому больше сражаться бок о бок с ним. И вождя у него нет. Ничего не осталось — только ненависть да клятва.

В Галилее царила весна. Ушли проливные дожди, над головой сияет чистое, голубое небо. Зеленеют склоны холмов, мягко спускаются к присмиревшей озерной глади. Обочины дорог покрыты цветами, в каждой трещине — в камне, в серой глине домов, в тростниковых крышах — везде пестреют яркие цветочные головки.

Но в одном доме дверь не распахнулась навстречу весне и цветам. В мастерской работает не покладая рук угрюмый, ни на что не обращающий внимания юноша. В сумраке жилой комнаты сидит Лия, руки праздно сложены на коленях. Нити натянутой на станок пряжи покрыты пылью.

«До чего же мы похожи, — думает Даниил, повернувшись спиной к весенним краскам. — Нет, дням надежды больше не вернуться».

И все же он сильнее сестры. Она потеряла все, а у него осталось одно — в душе еще пуще, чем прежде, расцветает ненависть. Если не найти этой ненависти выхода, она его съест изнутри. Он как пленник, брошенный в темничную яму, корчится от бессильного гнева.

Будь он свободен, нашел бы какую-нибудь банду, присоединился бы к зилотам. Их в Галилее немало. Люди судачат о них украдкой. Где-то там, в селении ли, в горной пещере, собираются бойцы, готовятся к битве. Его бы с радостью приняли. Но нет, чтобы не дать помереть с голоду девчонке, которая и жить не хочет, он прикован к наковальне, к ненавистной работе. Да и найди он банду, как доверять вожаку? Кто поручится, что он опять не обманется?

Что пользы в сильных руках? Ясно, медный лук ему Богом не предназначен.

В этот первый месяц весны Лию покинуло последнее существо, которое еще не было ей безразлично — маленькая черная козочка. В месяц Адар родился козленок, крохотный, слабый, пришлось его продать по дешевке. Но только забрали козленка, козочка стала угасать. В тот день еле-еле удалось надоить и чашку молока для Лии. А утром маленькое создание не поднялось на ноги. Даниил заволновался, он помнил — у коз бывает внезапная лихорадка. Принес животное в дом. Попытался накормить. Козочка притулилась рядом с хозяйкой, такая же понурая, как и та. Прошло еще два дня, и она умерла.

Даниил было подумал — Лия перестала есть с горя. Потом понял — девочку тоже лихорадит. Лежит, ничего не замечая, на камышовой циновке, глаза полузакрыты, щеки горят, губы потрескались. И только время от времени в страхе кричит, будто бредёт по какой-то далекой стране, населенной всякими ужасными существами, каких и представить нельзя.

К утру стало понятно — сестра тяжело больна. Сперва врач не хотел приходить, а когда все-таки пришел, только головой покачал. В этом маленьком тельце и так крови почти не осталось, пришлось отложить банку с пиявками. Мудрые глаза под тяжелыми веками глядели на юношу с состраданием. Дав Даниилу склянку с настоем мяты, знахарь бессильно пожал плечами.

— Я не могу сегодня работать, у сестры лихорадка, — буркнул кузнец зашедшему с поломанным топором соседу и закрыл дверь на засов. Больше его никто не беспокоил, похоже, весть разнеслась по селению мгновенно.

Не зная, что делать, он сел рядом с Лией. Все его покинули, все, кто когда-то был его жизнью.

Рош, Самсон, Иоиль, Мальтака, Симон, Иисус. Настала очередь Лии. Когда она умрет, он, наконец, освободится. Но грядущая свобода вдруг обернулась страшной, зияющей пустотой, где ничего нет — только ненависть. За всех надо отомстить, теперь еще и за Лию.

Ему вдруг припомнились слова учителя:

«Можно ли отплатить за любовь ненавистью?»

Лия его любила, простой доверчивой любовью, так похожей на любовь Самсона. А что он им дал взамен — только ненависть. Все лучше, чем ничего.

Вот и Лия погибает от меча, который он нацелил на Рим. И как о Самсоне, после ее смерти о ней не вспомнит ни одна живая душа. Нет, неправда. Така о ней вспомнит, Така ее любит. Он сидел и думал — надо, надо сказать Таке. Конечно, этим делу не поможешь, но все равно — она должна знать.

Как же ей сообщить? Вдруг он вспомнил полученный почти год назад черепок. Симон вот сумел послать весточку. Поискал в мастерской, нашел обломок кувшина, гвоздем процарапал те же слова, что Симон когда-то послал ему: «ЛИЯ УМИРАЕТ».

Иоктан сидел подле двери, рассеянно шлифуя гвозди. Он вроде бы и не видел девчонку, что сейчас лежит в комнате, но все равно — тревога и горе, царящие в доме, передались и ему. Он и рад сбегать в город с поручением. Даниил объяснил мальчику, как найти дом Есрома в Капернауме, приказал оставить послание у привратника.

Иоктан все не возвращается. Три раза в день приходится теперь Даниилу ходить к колодцу, он все пытается смачивать руки и лицо Лии прохладной водой. Выходит на улицу с опущенной головой, шагает быстро, ни на кого не глядя, ни с кем не заговаривая. На второй день, возвращаясь домой, увидел у двери римского солдата. Маркус! Кузнец застыл, в ногах слабость, в глазах кровавый туман. Руки дрожат, не в силах удержать кувшин с водой. Вот он, омерзительный негодяй, в нем одном сосредоточилась вся злоба Даниила, все несчастья его жизни. Как же хочется броситься на проклятого римлянина, со всей силой сдавить ненавистное горло, услышать последний хрип. Нет, не может он его убить сейчас, когда Лия умирает. Будет еще время.

Маркус шагнул вперед, перегораживая дверь. Пришлось остановиться. Пусть у него нет власти запретить солдату с ним заговорить, но смотреть он на него не желает. Нет, легионер молчит. В чем дело? Глянул — оказалось, парень пытается выдавить из себя слова, бормочет невнятно:

— Слышал я, твоя сестра заболела. Как она сегодня?

Даниил плюнул на землю. Рванулся с такой силой, что Маркусу волей-неволей пришлось отступить, пропустить его в дом. Кузнец встал в дверях, рявкнул:

— А тебе что до того? Ну, помрет еще кто-то в Палестине!

Уже третий день, как нет Иоктана. Даниил медленно плетется с кувшином воды, руки и ноги дрожат от усталости, сердце исполнено страха — вдруг тяжелое дыхание девочки оборвется как раз тогда, когда его нет. Снова заметил — молодой солдат все на том же месте у дороги. Второй день, только освободившись в гарнизоне, парень приходит сюда и стоит столбом на самом солнцепеке, глаз не спускает с дома. Нет, на этот раз римлянин перешел дорогу, ждет его у самой двери.

— Я должен с тобой поговорить, — стоило Даниилу приблизиться, сказал Маркус.

Кузнец даже головы не повернул в его сторону.

— Ты меня ненавидишь. Я понимаю твою ненависть. Я германец. Римляне завоевали мой народ.

— А ты им служишь, — презрительно бросил Даниил.

Солдат пожал плечами:

— Все германцы — воины. А потом, когда отслужу, стану римским гражданином.

— Но сначала помрешь!

Лицо парня покраснело — даже под густым загаром.

— Я сказал — я понимаю твою ненависть. Но требую — выслушай меня.

Даниил не отвечал, он ждал, что последует дальше.

— Мою когорту[88] переводят. Завтра. Уходим в Коринф[89]. Молю богов никогда больше не видеть твоей страны.

Ярость Даниила, не успев разгореться, сменилась беспомощным отчаяньем. Вот опять, месть ускользает у него из рук. Теперь ему ни за что не добраться до этого негодяя.

— Кроме твоей сестры, в вашей проклятой стране нет ничего хорошего. Я ее больше никогда не увижу. Даже не будь она еврейкой, все равно — легионерам запрещено жениться. Я хочу ее повидать, прежде чем уеду навсегда. На одну минуту. Вот и все.