Лариса Евгеньева - Лягушка (Повесть и рассказы)

— Никакой пользы! — запротестовал папа. — Каникулы нужно отдать развлечениям. Объявляю программу действий: три билета на елку… Могу и больше. — Он вопросительно посмотрел на Иришку. — И все, что захочешь: зоопарк, каток, ТЮЗ, гости и в гости, — в общем, простор фантазии!

— Но ведь, — недовольно сказала мама, — ребенок и так запустил математику. Когда она увидит, что ей суждено танцевать где-нибудь в десятом ряду кордебалета, она засядет за математику. Но будет поздно, да, да! Будет поздно! — Она пророчески подняла палец. — Математика не прощает упущенного времени!

— Маленький, — папа дернул молчавшую Иришку за бант, — скажи нашей маме, что ты не будешь танцевать в десятом ряду кордебалета. Ты будешь солисткой! Мы держим курс только на это. — Он обнял Иришку за плечи.

— Дочь, подумай над моими словами. Еще не поздно. Пока не поздно. Ты знаешь, чего я хочу для тебя. И, признайся… — Мама пристально посмотрела на Иришку. — Уверена ты так же твердо, как твой отец, что ты будешь именно солисткой, а? Желающих много, возможностей мало. Хочешь не хочешь, приходится становиться куда-нибудь в десятый ряд. Я еще понимаю, танцевать можно для общего физического развития. Но посвящать этому сомнительному занятию жизнь, не будучи заранее ни в чем уверенной…

— Да в чем же быть уверенной! — вспылил папа и начал шарить по карманам в поисках сигарет. — Ты-то была в ее возрасте в чем-то уверена?!

— Не кричи, пожалуйста. Если хочешь покурить, выйди на кухню. Что касается меня — да, была уверена. Но не считай меня такой уж рационалисткой. — Мама застенчиво улыбнулась, подыскивая нужное слово. Математика была… как бы это тебе сказать, чтобы не прозвучало высокопарно… была моим кумиром! С юных лет, да, да… Я не чувствовала иного призвания…

— А! — закричал папа уже из кухни. — Призвание! А у нее не призвание?! Маленький, скажи ей!

— Я уже поела, можно я пойду погуляю? — спросила Иришка и встала из-за стола. И в ответ на выжидающий взгляд папы неуверенно сказала: — Я не знаю… Меня назвали… ну… гадким утенком… Значит, я плохо танцую… Но я так люблю танцевать! Я бы хотела даже в десятом ряду… Я не уйду далеко, я буду в парке или во дворе… Можно?

— Вот истина, — горько сказала мама. — Я словно та пророчица, которой никто не верил. Уж не помню, как там ее… Гуляй, но не уходи далеко. Везде полно хулиганов.

Во дворе несколько малышей лепили снежную бабу, а у подъезда две девочки громко сплетничали о каком-то задавале Иваницком из пятого «б». Иришка не дружила с этими девочками, она стала в сторонке, не зная, чем заняться.

— Балелина! — громким шепотом сказал малыш в полосатой шапочке и восторженно вытаращился на Иришку.

Остальные малыши, сосредоточенно пыхтевшие у огромного снежного шара, тоже прекратили свою работу и молча пожирали Иришку глазами.

— Балетница! Балетница! — закричала и запрыгала вокруг снежной бабы совсем крошечная девчушка с мокрым носиком. — Я тоже буду балетницей! Мне бабушка сказала! Ага! Ага!

Иришка вышла на улицу. Уже вдогонку она услышала, как одна из девочек презрительно сказала своей подруге:

— Подумаешь, балерина… Видела я таких балерин. — И потом малышам: Эй, вы, козявки! Спросите у нее, она умеет делать шпагат? Спорим, что нет! А я умею! Хотите, покажу?!

— Снезную бабу она тозе, навелное, не умеет скатать… рассудительно сказал малыш в вязаной шапочке, задумчиво ковыряя в носу, и у всех сразу пропал интерес к Иришке.

И только лишь самая маленькая девочка продолжала прыгать, хлопая в ладоши, и кричать:

— Все равно я буду балетницей, мне бабушка сказала!

В парке было совсем мало людей. Иришка пошла вглубь по расчищенной дорожке, посыпанной желтым песком. Потом она свернула на боковую тропинку, чтобы посмотреть на каток. Она не умела кататься на коньках, но очень любила смотреть. Каток тоже был пуст, и лишь в углу, у самой кромки, невысокая коренастая девушка в ярко-зеленом трико старательно выписывала на льду замысловатые фигуры. Слышен был только шорох коньков. Иришка стояла, прижавшись к прутьям ограды, и наблюдала за однообразными движениями девушки.

Внезапно захрипел репродуктор, спрятанный где-то в сплетении ветвей, захрипел и затрещал, а потом на весь парк раздались дребезжащие звуки вальса. Утробно басили трубы, и печально гудел барабан, и все это было так странно и так нереально: этот пустынный парк, замерзшее озеро катка и девушка в зеленом трико, старательно и неумела танцевавшая вальс. Репродуктор умолк так же неожиданно.

Иришка постояла еще немного у ограды, а потом вдруг заторопилась. Никаких срочных дел у нее не было, она была совершенно свободна еще десять дней. Десять дней — ведь это ужасно много! Она может делать все что угодно: билеты на елку, зоопарк, ТЮЗ, гости и в гости, — так сказал папа… Но почему-то она заторопилась и почти побежала к выходу из парка.

Она бежала к остановке троллейбуса и, только усевшись на теплое кожаное сиденье, немного успокоилась. Иришка потерла варежкой запотевшее стекло и стала смотреть в окно.

Троллейбус долго стоял на перекрестках и на остановках, заходили и выходили люди, рядом с Иришкой сначала сидела толстая женщина, тяжело навалившись на нее плечом, потом на ее место села старушка, а после какой-то дяденька с закрытой марлей корзинкой, в которой что-то пищало и возилось… Все это тянулось невыносимо долго, почти бесконечно. Иришка перестала смотреть в окно, вскочила, задев корзинку, больно ударившись о чей-то чемодан, стоявший у сиденья. Она вышла на две остановке раньше. Можно было и так — только придется бежать через парк, но так даже быстрее.

Тропинка делала большой круг, и Иришка побежала прямо по снегу, увязая валенками. Рядом пошла укатанная лыжня, и бежать стало удобнее, но потом лыжня свернула в сторону, и опять Иришка побрела по снежной целине, проваливаясь в сугробы.

В вестибюле никого не было. Но потом Иришка увидела вахтершу. Вахтерша стояла, прикрываясь портьерой, и глядела в окно.

— Ты чего? — спросила она Иришку.

— Забыла… — тихо сказала Иришка. — Шарфик в классе…

Она быстро разделась, сняла валенки, но никак не могла найти свои тапочки и в одних чулках побежала на второй этаж.

В коридоре второго этажа блестел натертый паркет и было тихо. Иришка пошла на цыпочках, стараясь не шуметь. Неожиданно она услышала нежный, дрожащий звук, словно лопнула струна, потом опять тишина… И снова дзинь!.. Иришка шла по коридору, вглядываясь в закрытые двери, и вот за одной из них опять послышалось тихое «дзинь». Иришка постояла немного перед закрытой дверью, но звук не повторился.

Тогда она осторожно приоткрыла дверь и вошла в зал. Сначала ей показалось, что зал пуст, но тут она опять услышала дрожащий звук и увидела настройщика, копошившегося в загадочном нутре рояля. Настройщик был старенький и седой и смотрел на Иришку приветливо и вовсе не сердито.

Она на цыпочках прошла в другой конец зала и прислонилась к стене, слушая вздохи струн, то тихие и беспомощные, то неожиданно басистые, наполнявшие зал низким рокотом. Настройщик изредка посматривал на нее поверх очков, но ничего не говорил. Потом он тихо что-то заиграл, часто останавливаясь и прислушиваясь к звучанию рояля.

И когда обеспокоенная вахтерша, пришедшая искать Иришку, заглянула в зал, она увидела маленького, сгорбленного старичка у рояля и худенькую девочку в цветастом платье, танцевавшую посреди зала. Она кружилась и взмахивала руками, то попадая в струи солнечного света, лившегося из окон, то исчезая в тени, а ее чуть курчавые, пушистые волосы вспыхивали на мгновение рыжеватым светом.

С тех пор как Эля себя помнила, она постоянно слышала: «Какая милая! Какая красивенькая! Какая симпатичная!»

А соседский старичок до недавнего времени, встречая ее, трепал пухлую Элину щеку и восклицал: «Очаровашка!»

В раннем детстве у Эли был один страшный страх: чтобы не купили брата.

«Если купите брата, — говорила она, топая ногой, — я его отдам злому Бармалею!»

Так продолжалось лет до пяти. Затем Эля бояться перестала и говорила, хитренько жмурясь: «Не ку-упите. Зачем он вам?» — «Конечно, незачем, если у нас есть такая дочурочка-чурочка, доценька-бегемоценька!»

Эля капризно отмахивалась от маминых поцелуев, но если бы мама перестала ее целовать — она бы, конечно, обиделась.

Самое интересное, что сестра у нее таки появилась. Именно тогда, когда она и думать забыла о всяких там братиках-сестричках, о детских своих страхах не вспоминала, а если и вспоминала, то, разумеется, с усмешкой. Самая настоящая сестра, и не какая-то там уа-уа три пятьсот, как называют младенцев, а вполне взрослая девчонка, Элина ровесница.