Николай Павлов - Алёша Карпов

— Будьте вы прокляты! Будьте вы прокляты!

До батареи он не дошел. Тяжелый снаряд лег впереди. Калашников упал.

Когда обстрел прекратился, санитары пехотной части подобрали двух тяжело раненных артиллеристов. Это были Алеша Карпов и Федя Зуев. Они лежали придавленные опрокинувшимся орудием.

Позже был найден полумертвый, засыпанный землей Калашников.

Вечером в госпитале у Карпова вынули из плеча и груди три осколка, а Феде ампутировали ногу. Раненого и контуженого Калашникова отправили в тыл. Весь остальной персонал батареи был уничтожен. Страшно было на фронте, но не лучше в тылу. Из дому приходили горькие письма, Алешу извещали о смерти близких ему людей. Погибли от чахотки одна за другой две его сестры. Не выдержав изнурительного труда, умерли дедушка Иван и бабушка Елена. Мать бедствовала, больная и одинокая. В последнем письме, переданном через солдата из них села, она писала:

«Дорогой мой сын, когда же придет конец этой проклятой войне? Когда люди одумаются и перестанут убивать друг друга? Ведь только среди нашей родни шестнадцать убитых и девять калек. Это в тринадцати-то дворах. Вчера соседка наша Степанида тоже получила на Фому похоронную. У нее начался припадок. Она теперь никого не признает, все ходит по улице и то плачет, то поет озорные песни. Глядя на нее, у меня разрывается сердце».

Письмо кончалось словами:

«Милый сынок! Приезжай на побывку хоть на один день. Я одна-одинешенька. Боюсь, что тоска совсем меня загложет. Теперь у меня вся надежда только на тебя, но я жду-жду и никак не могу дождаться. Приезжай же, мой родной, на побывку. Не забывай меня.

Письмо застало Алексея в госпитале. Что он мог ответить матери. Сказать, что приедет домой, он не мог. Даже если бы отпустили, он все равно бы не поехал. Здесь наступает такое время, о котором он мечтал много лет. Два с лишним года назад по совету Данилы Ивановича, он ушел в армию добровольцем. Ушел, чтобы бороться против войны и царского режима. Тогда ему было семнадцать лет. Сейчас скоро двадцать, его лоб изрезан морщинами, глаза запали. Но зато он твердо знает, что прошедшие годы тяжелой борьбы не прошли даром. Он многое увидел, многому научился, многое понял. Постоянные разговоры с солдатами убеждали его, что цель близка. Эти разговоры убедили его и в том, что он научился влиять на умы и настроения солдат. Как же можно сейчас бросить все? Нет, он этого не сделает. Написал матери:

«Дорогая мама! Спасибо тебе за письмо. Домой меня сейчас не жди. Но верь, что я вернусь. Победа не за горами. Скоро исполнится то, о чем мы так много и долго мечтали. Я в госпитале, но скоро буду опять на фронте. Там буду доставать окончательную победу.

Закончив писать письмо, Алеша усмехнулся. «Цензура не придерется, а мать поймет его настоящий смысл». По выздоровлении Алексея снова отправили в фронтовую часть, и он с головой погрузился в революционную деятельность.

В бурные дни Февральской революции Карпова командировали в армейский комитет за инструкциями. Там он встретился с братом Володи Луганского — Федором, занимавшим в комитете руководящую должность. Обрадовавшись встрече, Луганский пригласил его к себе.

Федор щеголял новеньким обмундированием, важно курил папиросы и, самодовольно улыбаясь, старался удивить собеседника красноречием. Угощая Алешу колбасой и белым хлебом, он долго расспрашивал, где и за что Алеша получил награды, как он смотрит на революцию и доволен ли своим положением.

— Вы говорите, — закручивая жидкие усы, переспрашивал Федор, — что многие солдаты правительством недовольны и войны продолжать не хотят? Но мне хотелось бы знать, какой это, примерно, процент?

— Это очень трудно определить, — раздраженный официальным тоном Федора, ответил Алеша.

— Почему же трудно, ведь сейчас солдаты говорят между собой свободно?

— Трудно оттого, что недовольство правительством и войной растет так быстро, что за ним и на тройке не поспеешь.

— Ну, ты, брат, преувеличиваешь, — отваливаясь на спинку стула и насмешливо улыбаясь, заметил Федор. — Этого не может быть. Революционное правительство не может не нравиться своему народу.

— Какое оно, черт, «революционное»? — не стерпел наконец Алеша. — Князья там, в правительстве в этом, сидят.

— Ты прав, — согласился Федор. — Один князь в правительстве, действительно, есть. Но учти, что этот князь особенный. Он давно выступал против политики царя. А потом, Керенский в правительстве — вот что главное.

— Кто же он такой?

— Керенский — наш человек. Эсер.

— Что-то не верится, что он наш…

— Наш. Все правительство, Алеша, наше. Заживем теперь!

Алеша встал и начал прощаться.

— Что так скоро? — удивился Федор. — Успеешь еще. Я хотел бы кое о чем поговорить с тобой.

— Извините, но я тороплюсь, — не скрывая презрения к своему собеседнику, ответил Алеша. — У нас завтра митинг.

— Митинг? — переспросил Федор. — Это хорошо. Сейчас мы должны настойчиво добиваться общего подъема духа в армии.

— Нет, мы не об этом говорить думаем, а о другом.

— О чем же?

— А о том, что раз царя нет, значит, и войны не должно быть.

Федор встал, давая этим понять, что он тоже согласен прекратить этот неудавшийся разговор. Но руки не подал.

— Война, гражданин Карпов, будет вестись до победного конца, — сказал он таким тоном, словно бы вопрос шел о деле, которое он давно решил и которое никто уже изменить не сможет. — А тебе я советую в эту кашу не лезть. Ораторами на митинге, наверное, выступят изменники и немецкие шпионы. Не забывай, что для борьбы с ними в армии вводится смертная казнь.

— И ты, наверное, судить нас будешь? — усмехнувшись, спросил Алеша.

— Да, — надменно ответил Луганский. — Если потребуется, будем судить.

Алешу передернуло от негодования.

— Шкура продажная! — крикнул он в лицо Луганскому и захлопнул дверь.

На митинге Алешу избрали председателем. В ответ на требование командира части изменить повестку дня, иначе он запретит митинг, Алеша ответил:

— Царь тоже запрещал, а где он теперь? У нас свобода слова, и мы можем обсуждать любой вопрос. Как председатель собрания я считаю митинг открытым.

На митинг прибыла группа иностранных офицеров. Русская армия готовилась к наступлению, и союзники, обеспокоенные моральным состоянием русских солдат, решили послать на фронт свои делегации. На делегации возлагалась задача рассказать солдатам, какую «большую» и «бескорыстную» помощь оказывают союзники своим русским партнерам.

Делегацию, пожелавшую присутствовать на митинге, сопровождал сам полковник.

Окинув взглядом группу подошедших офицеров, Алеша побледнел от волнения. Рядом с командиром полка, в форме лейтенанта английской армии, стоял Жульбертон. Он тоже узнал Алешу, но его эта встреча не смутила, Жульбертон даже помахал Алеше рукой.

Едва сдерживая ярость, Алеша с ненавистью смотрел на Жульбертона. Этот «доблестный и бескорыстный» союзник был убийцей его отца, обманщиком и шпионом, ненавидевшим русский народ.

Когда командир полка закончил речь, Алеша попросил английского лейтенанта подняться на трибуну и рассказать, как он относится к русской революции.

Жульбертон отказался от выступления, заявив, что он не уполномочен говорить о революции.

— Но вы, господин лейтенант, сейчас находитесь на русской территории, а не на английской, — настаивал Алеша. — И если вы против революции, то нам с вами не по пути.

— Говорить о таких вещах в данный момент — безумие, — упорствовал Жульбертон. — Я прибыл сюда не за этим. Вы — солдаты. В нашей армии за такие дела расстреливают.

— И вы с этим согласны?

— Да. Конечно. Я офицер английской армии и бунтовщикам потворствовать не намерен. Вы должны воевать. Митинги организовывают немецкие шпионы.

Через минуту Жульбертон пожалел, что так необдуманно высказался. Только обещание командира немедленно отправить англичанина с территории полка спасло его от неприятностей.

Все старания меньшевиков и эсеров привлечь участников митинга на свою сторону оказались напрасными. Они не смогли провести резолюцию о войне до победного конца. Было принято решение, требующее прекращения войны.

А через неделю после митинга Алексея вызвал военный следователь. Пожилой поручик с большими выцветшими глазами предъявил ему обвинения в измене родине и оскорблении союзников.

Слушая материалы обвинения, Алеша угрюмо смотрел в окно. Он думал о больной одинокой матери, ждущей своего единственного сына, видел тоскующий, полный любви взгляд умирающего отца и вспоминал его последние слова:

— Помни, Алеша, пока не отрубите голову гадине, житья вам не будет.