Гэри Шмидт - Пока нормально

Когда мы добрались домой, свет в гостиной горел на полную катушку. Мы открыли дверь и увидели Лукаса с Кристофером – они сидели там и смотрели на нас.

– Как прошло? – спросил Кристофер.

– Отлично.

Я рассказал им про Джо Пепитона. И про мой вопль за кулисами. И даже про то, как я играл Хелен Бернс, хотя про это я раньше говорить не собирался.

– Про Хелен Бернс мы знаем, – сказал Лукас.

– Откуда? – спросил я.

Лукас опустил глаза.

– Недавно звонила миссис Спайсер, – сказал Кристофер. – Из больницы в Нью-Йорке.

– Она сказала вам, что у Лил заболел живот, потому что она объелась карандашей? – спросил я.

Мать взяла меня за руку.

– Братишка, – сказал Лукас, – это не карандаши.

И Желтоногий Улит наконец вошел в темноту.

Вот какие цифры назвали врачи мистеру и миссис Спайсер:

Один из четырех.

Больше я не буду называть вам никаких цифр, потому что какой от них толк? Цифры ничего не значат.

Каждый раз, когда Джо Пепитон выходит на поле отбивать мяч, это бывает заново. Неважно, сделал он до этого пятьсот хоумранов подряд или его пятьсот раз подряд вывели в аут. Каждый раз – новый. И никто не может сказать, что произойдет, – только то, что это Джо Пепитон, и он будет стараться изо всех сил и никому не позволит себе помешать, и он будет бороться до конца, что бы ни случилось, и за ним стоят все его друзья, и если вы не верите, что это очень-очень важно, то вы не знаете даже, как попасть с первой базы на вторую.

Потому что цифры – они ничего не значат.

В первую субботу июня я пришел в «Спайсерс дели» пораньше, чтобы помочь мистеру Спайсеру грузить тележки – ведь раньше этим занималась Лил, а теперь ее не было. Как я думал, так и оказалось: когда я вошел, первая тележка была еще почти пустая. Мистер Спайсер стоял у кассы. В одной руке он держал список заказов, а другой ерошил себе волосы.

– Я сейчас все сделаю, – сказал я.

– Обычно их собирала Лил, – ответил мистер Спайсер.

– Я знаю.

И я взял у него список.

– Дуг, – сказал он, – боюсь, нам с тобой придется расстаться. Больничные счета… ты даже не представляешь, сколько это стоит. Я не смогу тебе платить.

– Утром по субботам мне все равно больше нечего делать, – сказал я.

Знаю. Я придурок.

Мистер Спайсер посмотрел на меня. Он смотрел долго, а потом кивнул. И снова начал ерошить волосы.

Я нагрузил первую тележку.

Когда я добрался до миссис Мейсон, она дала мне конверт с деньгами за продукты и еще двадцать долларов.

– Это для девочки, – сказала она.

Мистер Лефлер ждал меня со стеклянной банкой, полной желтых тюльпанов.

– Скоро ты увидишься с той девочкой? – спросил он. – Можешь захватить с собой…

И отдал мне тюльпаны.

Когда я прикатил тележку к Догерти, все младшие члены семьи ждали меня на крылечке. И у всех были рисунки, которые они сами нарисовали, – как выздоравливает Лил. У Бена она прыгала через забор. У Полли – ехала перед библиотекой на велосипеде со своей тупой корзинкой. У Джоэла – летела над Средней школой имени Вашингтона Ирвинга. У Дейви – читала под деревом огромную стопку книжек. А у Фронси она с кем-то целовалась.

– С кем это она целуется? – спросил я.

И они все захихикали.

А я повел себя как придурок. Чуть не разревелся перед этим детским садом.

Миссис Уиндермир тоже меня ждала. Она открыла дверь в кухню, и мы разложили продукты по местам, и я спросил, как наш спектакль, и она сказала, волшебно. Тогда я спросил про девочку, которую мистеру Грегори пришлось взять вместо Лил, и она сказала, что эта девочка играет неплохо, но до Лил ей все равно как до Луны. Еще я спросил насчет воплей, потому что теперь я если и ездил в Нью-Йорк, то не для того, чтобы участвовать в спектакле, и миссис Уиндермир сказала, что кто-то вопит за меня. А кто, она точно не знает.

Потом она спросила про Лил.

А я повел себя как придурок.

Когда я вернулся в магазин, мистер Спайсер сидел за кассой и плакал. Плакал и даже не старался спрятаться за цветами в горшках, которыми был уставлен весь прилавок.

Все сплошь орхидеи.

Мы оба вели себя как придурки. Но знаете что? Не так это плохо – быть придурками вместе.

В библиотеке мистер Пауэлл развернул на столе один из моих рисунков Полярной Крачки – один из больших рисунков, такого же размера, как у Одюбона.

– Пожалуй, сегодня мы можем попробовать поработать с акварелью, – сказал он. – Думаю, лучше начать с фона.

В коробке на столе были пятнадцать или шестнадцать кружочков с красками и баночка с водой.

– Мистер Пауэлл, – сказал я.

– Мы будем смешивать краски, пока не получим нужный цвет.

– Мистер Пауэлл, у нас же больше нет гравюры с Полярной Крачкой. Как мы узнаем?

– Как-нибудь подберем по памяти, – сказал он.

Я сел. И посмотрел через всю комнату на стол, где обычно сидела Лил.

– Это будет сюрприз для нее, – сказал мистер Пауэлл. И обмакнул кисть в баночку. – Для начала найдем цвет воды. – Он повертел кистью в кружочке с синей краской и протянул ее мне. – Как по-твоему, годится?

– Похоже на цвет из Новой Зеландии, – сказал я.

– Давай посмотрим, что получится, если смешивать их вместе, по капельке.

И я попробовал смешивать их вместе по капельке. И вот что получилось: я подобрал нужный цвет. Мы оба увидели его одновременно. Абсолютно правильный цвет для холодной, гладкой, пенистой воды под полярной крачкой. Ничего общего с Новой Зеландией.

– Теперь ровно проведи кистью вдоль этой линии. Так. Так. Продолжай. Теперь оторви кисть от бумаги. Так. Снова обмакни ее и начинай сверху. Веди ниже, еще ниже… нет-нет, все в порядке. Пусть краска сама создает текстуру. Ниже, ниже. И повторяй снова.

В тот день я нарисовал две волны под Полярной Крачкой.

– Сколько раз ты ее запорол? – спросила Лил.

– Ни разу.

– Зачем ты мне врешь, Дуг?

– Сама увидишь, когда вернешься домой.

И тут мы замолчали, потому что не знали, когда это случится.

А там, где Лил была сейчас, вовсе не хотелось оставаться надолго. Думаете, я вру?

Если бы вы взяли немного синей краски для волн и добавили в нее зеленой, чтобы получилось похоже на рвоту, у вас получился бы в точности цвет этих стен. И плитки на полу. И занавесок на окне. И трубки, которая вела от капельницы к игле, воткнутой в руку Лил где-то под липкой лентой.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я.

– А как бы ты себя чувствовал, если бы тебе в руку воткнули иголку? – ответила она.

– Наверное, я завопил бы, как сумасшедшая, которую прятали на чердаке много-много лет.

– Вот и мне так хочется, – сказала она.

– А хочешь, я буду вопить за тебя? – спросил я.

Она немного подумала.

– Это было бы неплохо, – сказала она. – Вопишь ты здорово. Но тогда тебя отсюда выставят.

Я не стал вопить. Она протянула мне руку, и я ее взял.

– Мне нравилось играть Хелен Бернс, – сказала она. – Только я не хочу быть Хелен Бернс. Знаешь, ты можешь сесть прямо на кровать. Она не сломается. По крайней мере, под таким тощим хулиганом, как ты.

– Я думал…

– И я не сломаюсь. Один из четырех – и этим одним буду я.

Я сел на кровать.

– Когда все это кончится, – сказала она, – мы поедем на Бродвей смотреть «Джейн Эйр». А потом поднимемся на верхушку Эмпайр-стейт-билдинг. А после этого посмотрим на динозавров в Музее естествознания. А потом пройдемся по Пятой авеню так, как будто всю жизнь там живем.

Вошла медсестра.

– Надо взять немножко крови на анализ, детка. Один укольчик, и все.

– А потом мы пойдем в Центральный парк, и ты будешь рисовать людей по пять долларов за портрет, а потом мы возьмем эти деньги и найдем французский… ох, – она сильно зажмурилась, – французский ресторан и будем есть там разные вкусные вещи с названиями, которых даже не можем выговорить.

– Еще пять минут, ладно? – сказала мне сестра. – Она устала, так что пять минут, и не больше.

Лил открыла глаза.

– Когда-нибудь я перееду жить в Нью-Йорк, – сказала она.

– А мне и в Мэрисвилле неплохо, – сказал я.

Лил широко открыла глаза – и я, наверное, тоже, потому что я и сам удивился. Но это была правда. Я не соврал. Мне было хорошо в Мэрисвилле. Я даже не знал этого, пока не сказал. Но это была правда.

– Ладно, придумаем что-нибудь среднее, – сказала Лил.

– Ничего мы не придумаем. Мы будем жить в Мэрисвилле.

Ее глаза начали закрываться.

– Ну и дурак, – сказала она и зевнула. – Холодно здесь. Если хочешь, можешь лечь под одеяло.

Так я и сделал. Ей пришлось немножко подвинуться, что оказалось непросто из-за всех этих штуковин, которые были к ней прикреплены. И трубку, которая шла к ней в руку, тоже пришлось подвинуть, а то я ее придавил бы. Это тоже оказалось непросто. Но мы все сделали быстро, потому что знали: у нас всего несколько минут, а потом медсестра вернется. И я лег рядом с Лил, и обнял ее одной рукой, и почувствовал, как она приникла ко мне и затихла. А когда она заговорила, это был только шепот.