Тамара Лихоталь - Здравствуй, сосед!

Учитель закрыл книгу. Затворились маленькие серебряные ворота, за которыми, будто в сказочном тереме, остались и храбрый воин Фёдор и спасённая им девица, и поверженное чудище.

Отец Илларион отпустил учеников погулять. Ребята быстро высыпали наружу.

Тут же возле школьного домика расселись на траве девчонки с девчонками, мальчишки с мальчишками. Повытаскивали из туесков и корзинок еду: кто пирог с рыбой, капустой, морковью, горохом, кто медовый пряник или ковригу, кто просто ломоть хлеба.

Вишена сегодня не взял с собой ничего. Заторопился и позабыл. И теперь, вспомнив каравай, с утра испечённый матерью, сам себя обругал ротозеем. Но ругай не ругай — от этого сытым не станешь. В сторонке от других ребят стояла и сестрёнка Глеба Оля.

Пожалуй, в те времена, о которых идёт речь в рассказах про Вишену, Алёну и их друзей, не было принято говорить: «Оля». Старинное русское имя Ольга. Но ты не забывай, что и Вишену, и Алёну, и всех их друзей придумала Лена. И мы с тобой будем называть сестрёнку Глеба просто Олей. А с сестрой Бориса Кукшей и вовсе смешная история получилась. Вернее, с её именем… Но об этом ты узнаешь в своё время. А сейчас, видишь, Глебова сестрёнка Оля, худенькая девочка в стареньком, заплатанном сарафане, отошла от расположившихся на траве подружек. Догадываешься почему? У нее тоже нет с собой корзинки с едой.

— Оля, иди сюда! — позвала Алёна, самая смелая и ловкая девчонка, по мнению Вишены, на их улице, да, пожалуй, и во всей школе.

Алёна уже расстелила на траве чистую холстину и разложила на ней пирог, разломив его пополам.

— Иди скорей! — поторапливала она Олю и тут вдруг заметила Вишену. И, конечно же, сразу догадалась, почему он не сидит со всеми. Тогда она и Вишену позвала.

Пирог теперь надо было разделить уже не на две, а на три части. На три у Алёны не получилось, потому что из двух кусков гораздо легче сделать четыре, чем три. Каждому досталось по куску пирога, да ещё один остался лежать на холстине.

— Вкусный пирог! — похвалил Вишена.

— Сама пекла, — сказала Алёна.

Подбежал Василёк и закричал:

— Чур, я конь! У тебя с чем? — спросил он, поглядывая на пирог в руках у Вишены.

— С капустой, — ответил Вишена, — только это не у меня, а у Алёнки. Она сама пекла.

— А у меня с морковью был, — вздохнул Василёк. — Только я уже всё съел.

— Вот возьми, — сказала Алёна и отдала Васильку оставшийся кусок пирога.

Проворный Василёк не заставил себя упрашивать. Проглотил и этот кусок быстрей, чем Вишена, Алёна и Оля. Не успел доесть — заторопил Вишену:

— Ну пошли, а то скоро отец Илларион назад позовёт.

— И меня возьмите! — попросила Алёна.

— Так мы же в коней играем, — сказал Василёк.

— Ну и что же? Думаешь, я не сумею? Я ещё быстрей тебя бегаю!

— Всё равно мы девчонок не принимаем, — заважничал Василёк. — Это не ваше дело — ловить коней. Дикие кони, они знаешь какие? Так забрыкают, что полетишь кувырком! — И Василёк забрыкал ногами во все стороны.

— Сам ты полетишь кувырком! — сердито сказала Алёна. — Небось и не ездил никогда верхом. У вас и коней-то нету.

— У тебя, что ли, есть? — ехидно спросил Василёк. — Вот у Бориса есть! Я был у него. У них во дворе конюшня. А в ней — кони. И верховые, и те, которых запрягают в возок! — Расхвастался, будто это его кони.

И Алёна, и Вишена, и Оля без Василька знают, какие кони на конюшне у Бориса. Не у самого Бориса, конечно, а у его отца, боярина Ратибора.

— Ну пошли, — потянул Василёк Вишену за рукав.

Но Вишена не пошёл, не хотел обижать Алёну. Это ведь обидно, если двое идут играть, а третьего с собой не берут. Алёну же и вовсе обижать нехорошо. И не потому, что она всех пирогом угостила. Просто понимал Вишена: Алёна и бегает не хуже любого мальчишки и вообще… А противный Василёк отбежал в сторону и закричал писклявым голосом:

— Тили-тили-тесто! Жених и невеста!

Вишена, конечно, тотчас же бросился за Васильком, чтобы наподдать ему как следует. Но Василёк убежал куда-то далеко и затаился за кустами.

«Ладно, пусть сидит там, — решил Вишена. — А то пойдёшь его искать и не услышишь, как отец Илларион будет звать».

И правда, едва Вишена вернулся, отец Илларион вышел на крыльцо звать ребят. Тут Василёк вылез из кустов и боком-боком прошмыгнул мимо Вишены к крыльцу.

Мама велела: «Принеси воды, Алёнушка». Алёна потихоньку, чтобы не заметила мама, достала из ларя мамин платок, в сенях накинула его на голову, взяла стоявшее в углу коромысло, подцепила деревянные ведёрки, пошла к колодцу.

У колодца весело. Соберутся девицы со всей улицы Добрыни — и Василина, и Мирослава, и Зорька… Стоят беседуют. И девчонки поменьше тут же вертятся, прислушиваются к девичьим разговорам.

«Мне Никола пряслице подарил», — похвалится Мирослава, гордо поглядывая на девиц. А гордится она потому, что всем понятно: если парень дарит девице пряслице, значит, люба ему эта девица.

«Это какой же Никола? Тот, который простым гребцом на ладье плавает? Я бы у такого и не взяла пряслица, — подденет Мирославу Василина. — Мне вот Пётр пряслице подарил. Его батюшка купец. И Пётр тоже будет купцом. Он и теперь уже батюшке в лавке помогает».

«Купец! Ха-ха-ха! Да у батюшки этого Петра одна худая лавчонка. А сыновей трое. Вот и будут старшие братья в лавке сидеть, а твой Пётр с лотком ходить, пироги продавать», — в свою очередь не упустит случая уколоть Василину Мирослава.

«Хватит вам друг дружку корить», — скажет Зорька.

Девицы перестанут спорить, обе разом повернутся к Зорьке:

«А тебе дарил кто-нибудь пряслице?»

«Подарил мне пряслице один молодец», — весело отвечает Зорька.

«Кто? Ну, скажи! Кто?»

«А вот и не скажу, — смеётся Зорька. — Пряслице могу показать. Он мне долго пряслице присматривал. Искал, чтобы было написано: «Зорька».

Алёна видела: на пряслицах часто пишутся имена. Это для того, чтобы не перепутали девицы, где чьё пряслице, когда собираются на посиделки. Иной раз пряслица так и продают с написанными на них именами.

«Мой молодец весь торг обошёл, — рассказывает Зорька, — да вот беда: и «Василина» есть, и «Мирослава», и «Мария», и «Елена», и «Ольга», и всякие другие имена, а вот «Зорьки» — нет. Купил он такое пряслице, на котором и вовсе никакого имени не было. Купил и сам написал: «Зорька».

Девицы опять давай к ней приставать, а Зорька только хохочет-заливается.

Зорька весёлая и добрая. Девицам невдомёк, а вот Алёна знает, кто Зорьке пряслице подарил. Ждан, брат Вишены. Это Алёне сказала Оля, Зорька ведь Олина сестра — Оли и Глеба.

А ещё хвастают девицы нарядами. Так уж заведено у них на улице Добрыни: идут девицы по воду, непременно наденут, что есть получше. Вот и сегодня разоделись. Алёна глазастая, всё примечает. У Мирославы на лбу повязка парчовая, по бокам серебряные височные кольца. У Василины синий сарафан из тонкого сукна, ожерелье из жёлтых стеклянных бусин и браслет на руке — тоже стеклянный. Так что Алёна не зря мамин платок надела — не будничный, а тот, которым мама покрывает голову по праздникам. Алёна нарочно то так поворачивается, то эдак, чтобы увидели девицы красных птиц, вытканных на кайме. Но девицы на Алёну и внимания не обращают.

Поглядела Василина на Мирославину повязку с височными кольцами, похвалила — и повязка хороша, и кольца красивые, тут же и сама похвалилась:

— И мне такие матушка купит!

Поглядела Мирослава на Василинины бусы с браслетом, одобрила и тут же молвила, будто невзначай:

— Мне батюшка ещё лучше подарит!

А тут как раз и Кукша, сестра Борискина, появилась. Опять в обнове! Только недавно стояла у ворот в расшитом золотом сарафане, а теперь на ней алая телогрея рытого бархата. Вокруг шеи — ожерелье, не простое — золотое. На руке браслет накладного серебра с цветной перегородчатой эмалью. На перстах — перстни с дорогими камнями.

Поглядели на Кукшу Мирослава с Василиной, ничего не сказали, только вздохнули завистливо. А что тут скажешь? Ни Мирославин батюшка, ни Василинина матушка не купят им таких нарядов. Вот и остаётся им глазеть на Кукшу и вздыхать.

Постояли бы небось, повздыхали и разошлись. Но в это время видят: Зорька идёт. В который раз она сегодня к колодцу с вёдрами туда-обратно топает. Поглядели все трое на Зорьку и давай смеяться:

— На Зорьке-то рубаха какова! А?

— Из холстины!

— На пугале огородном и то лучше!

Опустила Зорька глаза, отвернулась. Чтоб не видно было, как из глаз слёзы капают, и самой чтоб не видеть растянутых в улыбке ртов. Ещё уши бы заткнуть, чтоб не слышать, как хохочут девицы, потешаются. Хорошо им смеяться. У Василининой матушки на торгу своя лавка. И сидит там Василинина матушка, толстая, как кадь, серебро считает. А у Мирославиного батюшки ладья. Он на ней и в Ладогу плавает, и в Киев. Вот и привозит любимой дочке гостинцы. А про Кукшу и говорить нечего. У отца Кукши, боярина Ратибора, всего полно. И сидит Кукша в своей светёлке да наряды перебирает. То один из ларя вытащит, то другой примерит. Или раскроет ларцы, в которых сверкают золотые с драгоценными каменьями перстни и браслеты, гривны и ожерелья. Больше-то ведь Кукше делать нечего. Всё за неё холопки делают. Она и сейчас налегке явилась, просто так пришла, посудачить да нарядами своими похвастаться. Стараясь не глядеть на смеющихся девиц, тянет Зорька из колодца тяжёлые вёдра и не замечает, как плещет через край холодная колодезная вода на её рваные поршни. Слушает Алёна, как насмехаются девицы, и жаль ей Зорьку. А девицы своё: