Александр Папченко - Давно не пахло земляникой

— Да-а — а-а… — опять протянул Волька, тщетно пытаясь сосредоточиться, чтобы поддержать разговор. Но мысли шныряли внутри головы во всех направлениях и никак не хотели выстраиваться в правильный логический ряд. Одно хорошо — не нужно было больше морщиться, выражая соболезнование.

— Хорошо что не пришел, — сказал наконец Волька первое, что пришло ему на ум, — а то позориться…

— Да?! — страшно удивилась Инна.

Внизу яростно всхрапнула Анастасия Ивановна.

— Молчать! Цыть! — приказала Инна.

Тетка послушно затихла и перевернулась на бок.

Инна секунду подумала, вспоминая, какую это гадость ей сказал Волька, и, вспомнив, подняла печальные глаза:

— Да?!

Волька понял, что сказал что-то не то, но остановиться уже не мог.

— Да.

— Это значит — я уродливая?!

— Почему уродливая? — запутался Волька, — Тонкая… это… ну…

У Инны изменилось лицо.

— Ну и что, что тонкая, — поспешил успокоить ее Волька. — Знаешь, когда Янчик болел, он тоже был худой, а потом ничего, вылечился и сразу растолстел. Отъелся. Его теперь некоторые даже Жиртрестом дразнят.

— Значит, я больная? Спасибочки. Сам ты Жиртрест!

Волька понял, что окончательно запутался. Эти глупые вопросы об Инниной внешности загоняли его в тупик. Тем более он действительно не знал, больная Инна или нет. А поэтому так прямо и сказал:

— Не знаю. И потом это, может, тебе кажется, что он в тебя… А на самом деле ни фига. — Волька поморщился.

— Ты что! Он меня не любит?! — обиделась Инна. — Это же сразу по лицу заметно. Он так на меня смотрел, когда я отворачивалась! Да если хочешь знать, я его полгода вообще разглядеть не могла. Вот! Только я оглянусь, чтобы поглядеть на него, — он раз под парту, будто за тетрадями. Один затылок торчит и красное ухо. Я отвернулась — он опять сверлит меня глазами. Я снова оглянулась — он снова под парту. А ты — не любит…

Помолчали.

«Красное ухо на бледном профиле! Атас!» Волька спрыгнул с полки и вышел в коридор. «Нет, ты провожаешь, как последний дурак, а эта Анкудинова, которая в зоопарк не ходит, разглядывает тебя в бинокль… Как какое-нибудь шимпанзе! Атас!»

В коридоре было пустынно и просторно. Несколько окон было приоткрыто, поэтому вдоль коридора сквозил ветер.

«И это любовь?! Лучше умереть зарезанным…»

Лязгнула дверь тамбура. Из туалета, щурясь на солнце и покачиваясь, прошагал парень в спортивных брюках с широкими лампасами, щелкнул дверью купе… Волька выглянул в окно: там было то же, что и с другой стороны поезда, — поля до горизонта, аккуратные островки деревьев, проселочная дорога, вьющаяся у железнодорожного полотна. И Волька вернулся в купе.

По прежнему на нижней полке похрапывала Анастасия Ивановна. Дребезжали на столе чайные ложечки в пустых стаканах. Босые пятки Инны отбивали незатейливый ритм в такт ее пению, если это вообще можно было назвать пением:

Инна явно больше не скорбела.

Волька сел, облокотившись на стол. Мычание над головой стихло. Сейчас был самый удобный момент, чтобы спросить… Но мешала Волькина стеснительность и мысль: а что подумает Инна? И Волька решил подождать другого подходящего момента. От такого решения у него на сердце прямо легче стало. Пусть пока все останется, как есть. И Волька полез на полку.

— Ага, Шаляпин, — обрадовалась Инна, едва Волька улегся, и посмотрела на него пристально. Как, наверное, на того, своего, с красными ушами. Она смотрела на Вольку, полуприкрыв ресницами глаза, как обнаглевший снайпер сквозь оптический прицел. «Мишень» не вытерпела и послушно покраснела, потупившись. Дождавшись этого привычного эффекта, Инна прокашлялась и произнесла несколько осипшим от волнения голосом следующее:

— Слушайте, Владислав. Я вас простила за все. Понимаете? Вот именно. А взамен я хочу вас попросить… — Инна замялась и тоже смутилась.

У Вольки жутко зачесалась переносица. Никогда так не чесалась, а тут на тебе! «Дудки! — подумал Волька. — Буду я еще отдуваться за вашего влюбленного. Пусть сам целуется, раз такой лопух, что позволил себя втравить!» И Волька на всякий пожарный случай нашарил за спиной, на сетчатой полке, тюбик с зубной пастой. План действия родился мгновенно: в случае посягательства уронить нечаянно тюбик на спящую Анастасию Ивановну, чтобы та наконец проснулась. Сколько можно дрыхнуть?! А то эта Инна, наверное, думает, раз Волька в гороскопах не понимает, так уже совсем телек не смотрит? И как там целуются и какие при этом бывают выражения на лицах? Как бы не так!

Дальше события развивались хуже, чем в кино. Наклонившись к Вольке через проход, Инна прошептала бешенной скороговоркой:

— Владислав, пока тетя спит… Я только по видику видела, а живых ни разу. Честно! Пока тетя спит! А Зализина видела в каком то шоу! И хвастается, что у нее даже автограф чей-то! Я вам сразу поверила, не то что тетя! Как вы на голове все ломаете вдребезги, я все расскажу. Зализина удавится от зависти! Она такая! Да!

И, закончив страстный монолог, из которого Волька понял только то, что Зализина удавится, Инна выхватила из-под подушки подстаканник.

— Ага, — растерянно кивнул Волька, который в эту секунду понял, что целовать его точно не будут, и инстинктивно прикрыл голову руками. В одной из которых был зажат толстый, совсем новый тюбик с зубной пастой. Это движение и спасло Вольке жизнь. Удар подстаканником пришелся по тюбику. Тот лопнул. Белая мятная струя ударила в стену у изголовья и потекла вниз, к Анастасии Ивановне. Волька опрокинулся на спину. В глазах у него побелело. Отвратительно запахло мятой. Инна, бледная как мельник, завизжала не своим голосом:

— Мама! Что это?! Мозги плывут!!!

От такого кошмарного заявления Волька чуть не потерял сознание. Неужели от удара лопнула голова?! Но щемит так, словно она действительно раскололась!

Наконец Вольке удалось продрать глаза: не только сам Волька, но и стенка, окно, а также Инна — всё было забрызгано зубной пастой. Это даже удивительно, как в таком маленьком тюбике уместилось столько белой размазни. В проходе стояла перепуганная Анастасия Ивановна, и у нее в волосах тоже была паста. Тетка хоть и проснулась, но, видно, еще не совсем. Наполовину. Она растерянно переводила глаза с Инны на Вольку и обратно, чему-то улыбалась и молчала. У Инны стучали зубы, словно у нее во рту лежали большие карманные часы. А Волька, единственный, кто понимал, что произошло и откуда взялась эта зубная паста, очень хотел все объяснить, но не мог выговорить ни слова. Заклинило.

— Те-тя, — щелкнула зубами Инна.

Глянув на Анастасию Ивановну, Волька принялся с опаской ощупывать свою голову. И с громадным облегчением выяснил, что голова все-таки выдержала и не раскололась. Только на лбу болела ссадина.

— Те-тя, это мозги или что? — зацокала зубами Инна.

— Я тебе сейчас как врежу по чайнику, одним идиотом меньше сразу станет! — обрел вдруг дар речи Волька. — Ты башкой соображаешь или чем? Предупреждать надо! У тебя тоже мозги полетят, если я без предупреждения врежу!

Волька стал полотенцем счищать с себя зубную пасту.

— Инна! — пришла в себя Анастасия Ивановна. И поглядела на свою родственницу так, словно видела впервые.

Инна, все еще находясь в состоянии глубокой ошарашенности, сняла пальцем с оконного стекла каплю зубной пасты и брезгливо попробовала на язык.

— Она откуда присутствует здесь? — спросила Инна и щелкнула хищно зубами.

— От верблюда, — отрезал пострадавший.

— Инна! — снова воскликнула Анастасия Ивановна, — Ты же посещаешь музыкальную школу! Бассейн! Английского языка… репетитора! Или не ты?!

Аргументы были, что и говорить, веские. Но их все равно недоставало, чтобы объяснить происшедшее.

— Аж квакнуло, — ласково посмотрел Волька на разорванный тюбик.

— Я фонарею, — определила свое состояние Инна.

— Инесса! Прекрати! Или я тебя спрашиваю? — впервые добрейшая Анастасия Ивановна вышла из себя до такой степени, что стала путать слова. — Я хочу понять истоки этой разнузданной агрессивности! — гневно рассуждала Анастасия Ивановна. — Это вандализма! О-о, я давно говорила твоему папе! Что я ему говорила? А то, что фамильярность рождает презрение! Нигилизм! И всепрощенческое отношение к жизни рождает безответственность! Вот они истоки. Или не они?

Конечно, откуда могла знать Инна все истоки своего безалаберного поведения и что порождает что… Поэтому она сидела молча на своей второй полке, свесив ноги, и напоминала ворону, у которой стащили сыр. Такой обескураженный был у Инны вид. Вольке вдруг стало нестерпимо жалко ее. И он решил с ней обязательно поговорить и как-нибудь утешить, когда закончится весь этот переполох.