Эндре Эриксен - Осторожно, Питбуль-Терье!

— По-моему, он к тебе неровно дышит, — шепчет Курт с кривой улыбочкой. — Ты смотри, поосторожнее.

Я через плечо бросаю взгляд на Терье. Он в ответ смотрит на меня по-питбульи, скалит зубы и показывает мне своего пенопластового пса.

Нет, этого парня надо к врачу. Он психический.

Курт с Рогером устраивают в бункере вечеринку. Они пишут записку от имени моей мамы, мол, ей нужно восемь бутылок пива и пачку сигарет.

Я отправляюсь в торговый центр. Всю дорогу я нервничаю.

А в центре уже нарядили рождественскую елку, растянули иглу — саамский чум — и поставили перед ним рождественского гнома Юлениссе — завлекать детей. Он толстый, как марципановая свинья, костюм мал ему на несколько размеров, он едва может поднять руку, чтобы помахать мне. Мог бы так и не мучиться. Я в ответ все равно не машу. Извините, не ваш кадр: занят, спешу на взрослую вечеринку.

Девочка детсадовского возраста подходит и встаёт напротив Юлениссе. Она смотрит на него очень строго. Потом протягивает руку. Юлениссе тяжело вздыхает и с огромным трудом начинает наклоняться, чтобы поднять с пола мешок с подарками. Даже если рождественские гномы существуют на самом деле, трудно поверить, что они носят такую кургузую одежду.

Войдя в магазин, я прямиком направляюсь к полкам с пивом. Курт велел покупать какой-то Mach. Он сказал, что это самое ужасное пиво, поэтому оно на раз сшибает человека с ног. Я с самым невозмутимым видом составляю бутылки в тележку, как будто делаю это через день.

Еду к кассе, выгружаю бутылки на черный транспортёр. Дрожащими пальцами расправляю записку, якобы от мамы. Кассирша забирает у меня бумажку и долго читает ее. Вокруг глаз появляются морщинки. Она пристально смотрит на меня. Теперь главное не улыбнуться. Покупка пива и сигарет требует серьёзности.

Кассирша долго рассматривает меня.

Я стою с каменным лицом.

Наконец на губах у нее появляется почти незаметная улыбка. Кассирша берет со стеллажа пачку сигарет и проводит по ней своей считывающей штукой.

Я издали слышу, как грохочет в бункере музыка. Возможно, это и есть тяжелый металл. В подростковом возрасте народ, говорят, начинает любить такую музыку. Потому что когда случается переходный период, то все очень меняется. И слух особенно.

Я в переходный возраст еще не вступил. А Курт с Рогером уже. У Курта сломался голос, а у Рогера появились волосы под мышками.

На двери бункера вместо рисунка питбуля висит плакат:

«Убирайтесь к черту!!! Частное владение!!!!»

Внутри бункер тоже не узнать. По стенам Курт с Разгаром развесили портреты рок-звезд и топ-моделей.

Сам Курт сидит в кресле и держит Ханне на коленях. Они курят по очереди одну сигарету. Кари стоит поодаль, рядом с переносной стереосистемой, и перебирает диски. Она, наверно, диск-жокей. Рогер пристроился к амбразуре и радостно пуляет наружу содержимое моего игрушечного домика. У меня в душе все сжимается. Я отворачиваюсь.

За грохотом музыки меня никто не заметил. Но теперь Курт увидел меня и очень обрадовался.

— Вот теперь пойдет веселье! — сказал он и раздал по пиву всем четверым, кроме меня. Мне не надо, потому что я не пью. Хотя вот наступит переходный возраст, и тоже начну пить как миленький.

Я первый раз на вечеринке и не знаю пока, как они устроены. Эта кажется очень приятной. Все постоянно чокаются и громко разговаривают. Правда, по-другому и не получится, потому что музыка орет на полную. Кари и Ханне танцуют, словно они на дискотеке, а Курт, сидя на стуле, делает в такт прикольные движения. Рогер стоит у амбразуры и расстреливает игрушечный домик. Я делаю вид, что смеюсь над этой забавой. Это дается, честно говоря, не совсем легко.

Не знаю, что там принято на других сборищах, но когда Курт говорит, что сейчас мы переходим к играм, я даже удивляюсь. Оказывается, однако, что это игра в бутылочку на три «п»: погладить, поцеловать, пообниматься, — и поскольку в ней все же есть вариант простого поцелуя, то она считается разрешенной.

Ханне качает головой и сморщивает нос так, что он становится похож на изюмину. Потом шепотом говорит что-то, чего я не слышу. При этом она смотрит на меня. Курт тоже переводит взгляд на меня. Неужели мне начинать?

Курт поднимается со стула и идет ко мне.

— Слушай, Джим, — говорит он тихо, чтоб никто кроме меня не услышал. Это тайна строго между нами, лучшими друзьями. Мы собираемся поиграть в одну штуку с поцелуями, — говорит он и улыбается заговорщицки. — Тебе это как, ничего?

Все-таки Курт отличный товарищ, он чувствует, что я довольно скептически отношусь ко всем этим чмокам и обжиманиям. Но ничего, переживу.

— Очень даже, — отвечаю я, не забывая улыбаться во весь рот.

Курт кивает удовлетворенно.

— Ну вот и здорово. В другой раз, когда у нас будет девчонок побольше, тоже сыграешь.

Улыбка застывает у меня на лице.

— Потому что когда одной девчонки не хватает, получается ерунда, — говорит Курт.

Железная дверь хлопает у меня за спиной с дурацким стуком, и вокруг становится темно и холодно. Меня распирает от злости.

Все это нечестно. Ужасно несправедливо. Ничего хуже и придумать нельзя. Чтоб тебя выперли из твоего же собственного бункера! И кто — твои же лучшие друзья! Должен быть закон, запрещающий такое.

Я бреду к отмели. Скользко, я еле переставляю ноги. К счастью, на небе большая желтая луна, в ее свете я кое-как различаю дорогу.

Внизу под амбразурой раскиданы части моих плеймобилей. На снегу они похожи на большие и маленькие родинки. Я стаскиваю с себя куртку и собираю в нее детальки и человечков. Идет редкий снег. Промозгло и холодно.

Сегодня весь вечер буду играть в игрушки. Всем назло.

Двумя руками я еле держу набитую игрушками куртку, поэтому мне приходится стучать в дверь носком ботинка. Три раза. Это секретный код.

Никакого ответа.

Я выстукиваю сигнал еще раз, чуть погромче.

Мама не отзывается.

Неприятный холод растекается по затылку.

Может, страхи побороли маму. У нее появились озноб и испарина. И теперь он лежит под одеялом и боится шелохнуться. Или она решила, что в дверь стучит убийца. Она же не может знать, что это я.

Я заглядываю в дверную щель — и холодею. Она закрыта лишь на один замок. А мама всегда запирает на все.

Возможно, в квартире злоумышленники. И сейчас они вяжут в узлы наши вещи. Или ломают их. А маму заставляют на это смотреть.

Мне становится жутко страшно. Но я понимаю, что маме еще страшнее и хуже. И я должен войти в дом.

Я осторожно пихаю дверь локтем. Но край куртки закрыл ручку, и локоть соскальзывает вниз. Я делаю вторую попытку, на сей раз уперев локоть в дверь под ручкой. Я надавливаю, дверь приоткрывается.

Прислушиваюсь.

И слышу мамин голос.

Совершенно нормальный и даже веселый.

Какое облегчение! Как будто пять килограммов сбросил.

Ничего страшного. У мамы в гостях подружка.

Успокоенный и счастливый, я ногой распахиваю дверь и вваливаюсь в комнату.

Бросаю взгляд на диван.

И цепенею.

Куртка с игрушечным домиком с грохотом падает на пол.

Мама на диване показывает семейный альбом Питбулю-Терье!

Терье улыбается. Щеки мягко колыхаются, как брылики у бульдога. И выглядит он даже мило, почти как мягкая игрушка. Но за этой умильной наружностью скрывается психопат.

Мама весело щебечет. Хотя должна была бы напугаться насмерть, когда такой здоровый неприятный парень позвонил в дверь. Наверняка она сейчас на лекарстве. Мне даже представить себе страшно, как бы все обернулось, не прими она свою таблетку перед самым его приходом.

— Вот и ты! — бодро говорит мама. — А я как раз показываю твоему другу фотографии.

Другу? Так вот что он маме наплел. Ничего себе нахал.

Ладно, первым делом надо быстро убрать с глаз долой мой игрушечный город. Занимаясь этим, я пытаюсь придумать, как бы мне спровадить Питбуля-Терье так, чтобы он не впал в бешенство. Но раньше, чем перестанет действовать мамина таблетка.

Лучше всего вести себя как ни в чем не бывало. Пусть мама считает, что он приличный пай-мальчик. И если Терье это так важно, пусть недолго потешит себя мыслью, что мы с ним друзья. Лучше я потом позвоню ему и по телефону скажу, что мама советует мне поискать себе другого друга.

Собрав все игрушечное хозяйство в кучу, я запихиваю его под свой письменный стол.

Мама поднимается со словами, что пойдет к себе, не будет нам мешать. Она ставит альбом на полку и скрывается в своей комнате.

Питбуль-Терье продолжает улыбаться. Обычное для психа дело. Сейчас он добрее Юлениссе, а через пять минут кинется на тебя с кулаками.