Сергей Голицын - Городок сорванцов

Весело было смотреть на мальчиков: не поднимая головы, они стучали молотками, повизгивали ножовками, тесали топорами.

Я любил вдыхать бодрящий запах стружек, смолы и опилок.

Изредка в столярке появлялись Эдик и Саша, оба приглаженные, чистенькие, пахнущие душистым мылом. Они ходили между верстаками, щурились, критически осматривали готовую продукцию и записывали, сколько сколочено новых щитов.

Командовал в столярке преподаватель по труду Павел Александрович — широкоплечий, краснощекий здоровяк лет тридцати пяти.

Он проводил там все свое время — и рабочее и нерабочее — до самого отбоя.

— Разве отсюда уйдешь? — частенько ворчал он басом. — Этим сорванцам ничего нельзя доверить; чуть зазеваешься — обязательно подойдут к зубьям пилы, или что-нибудь поломают, или куда-нибудь залезут.

Он сам протаскивал тес и брусья через визжащее колесо циркулярной пилы; при этом он делал вид, что сердится, и предостерегающе гудел на всю столярку: «Семь раз примерь — один отрежь!», «Ударяй не по пальцу, а по гвоздю!», «Осторожно, руку убери!»

Павел Александрович считал, что нужно как можно больше столярных работ сделать в интернатских стенах, чтобы везти на место готовые детали и там их только монтировать.

Кроме щитов, неутомимые мальчики сколачивали части навеса над столовой и кухней, а также изготовляли множество мелочей — вроде лавочек, столов для настольного тенниса, грибка для часового, всякой всячины для «уголка тихих игр» и прочее и прочее.

Заходил я в часы уроков ручного труда и в портновскую мастерскую, слушал там неумолчное однообразное журчание швейных машин. Девочки подрубали белые платочки и нашивали на них темно-синие номера. У каждой палатки будет свой номер.

Не зря пятиклассница Тонечка говорила, что с мальчишками интереснее. Девочки скучали за шитьем этих номеров, хмурились и завидовали мальчикам, потому что визг циркулярной пилы, стук молотков и топоров издали напоминали веселую музыку.

Многие родители сперва отнеслись к идее полотняного городка с недоверием, и я чувствовал, что тут предстоит упорная битва за некоторых сынков и дочек.

Мамы зачастили в интернат. Если с мамой приходилось разговаривать мне, я говорил примерно так:

— Видите, какой ваш сын малокровный и узкогрудый. Чистый лесной воздух, солнце и купанье будут ему очень полезны. Обещаю специально следить за его здоровьем, и вернется он к вам крепкий, загорелый, веселый.

Мама уходила от меня успокоенная и сияющая.

Владимир Викторович действовал иначе: он тащил маму прямо в столярку и, стараясь перекричат: шум, тыкал пальцем в щит и говорил:

— Смотрите, палатка будет стоять на двух таких помостах, поднятых на двадцать сантиметров, снизу ее будет продувать ветерок, никакая сырость не заведется и змеи не заползут.

— Только не очень моего мальчика заставляйте работать, — просила колебавшаяся мама, — он у меня такой слабенький, и купается он пусть поменьше; а в походы его совсем не берите — вдруг еще дождик пойдет.

— Нет, нет, мамаша, не беспокойтесь. Работать он почти не будет, и в поход я его не возьму,

За день Владимир Викторович раздавал десятка полтора таких обещаний.

Познакомился я и с интернатской медсестрой Варварой Семеновной. Да, менее приспособленную для палаточной жизни медсестру трудно было сыскать — пожилая, очень полная, рыхлая, с испещренной морщинами кожей лица. Ее ужасала сама мысль — залезать в палатку на четвереньках, спать на холодном брезенте… Жизнь в полотняном городке ей казалась сплошной мукой.

— Я Евгению Ивановичу говорила, — искала она меня сочувствия, — хоть увольняйте — не поеду. Нормальные школьники в пионерские лагеря едут. Там спальные корпуса в яркие цвета выкрашены, всюду дорожки асфальтовые, клумбы с цветочками, весь участок высоким забором огорожен, ребята спят на кроватях с пружинными матрацами. Какая там благодать! А в нашем интернате? Я знаю, это все пионервожатого затеи. Неугомонный какой выискался! Надо же придумать — на земле, в холодных и тесных палатках! Ведь ребята там перепростудятся, не ровен час воспаление легких схватят.

Варвара Семеновна обещала полностью снабдить меня медикаментами и предметами санитарии, а также представила мне девочек-санитарок, недавно сдавших экзамен на значок ГСО. Иные из них были чуть повыше ростом, иные чуть пониже, но потому, что платья они носили одинаковые — фланелевые, никак не различал их и так и не успел с ними как следует познакомиться.

А вот Витя Панкин взял меня просто своим упорством. Каждый раз, когда я его встречал, он осторожно трогал меня за рукав, заглядывал в глаза и задавал один и тот же вопрос:

— Принесли сачок?

Я ему неизменно отвечал:

— Нет, к сожалению, забыл.

В конце концов я сжалился над Витей. Он засопел от восхищения, когда впервые увидел paспpaвилку, сачок, энтомологические булавки. Мы с ним сговорились на следующий день после уроков идти ловить бабочек.

Он повел меня на четвертый этаж, в спальню мальчиков пятого класса. Там стояли ряды ослепительно блестевших кроватей, накрытых ослепительно белыми

одеялами. Витя подвел меня к своей постели и откинул подушку, прикрытую чистой накидкой из тюля.

Но под Витиной подушкой не было безупречного порядка. Гайки, рыболовные крючки, гвоздики, поплавки, пустые спичечные коробки, почтовые марки — чего только не хранилось в этой драгоценной кладовой. Сюда же Витя спрятал расправилку и пакетик с булавками.

Через две минуты большой сачок из белой марли мы надели на палку. Я показал Вите, как надо накрывать бабочку, сидящую на цветке, как размахивать сачком с вывертом, когда ловишь бабочку на лету.

Вдвоем мы отправились за добычей. Дошли до сквера, я уселся на скамейку и стал издали наблюдать за мальчиком.

Не раздумывая долго, он перепрыгнул через чугунную решетку и бесцеремонно побежал по бархатно-зеленому газону, побежал туда, обратно, остановился, что-то увидел… Крадется, крадется… Бац! Взмах сачком.

Эх, шляпа, — промазал! Побежал, побежал, взмахнул с вывертом и с видом победителя протянул мне добычу. В марле трепетала бабочка. Я ее оглушил, щелкнув двумя пальцами грудку, и осторожно вынул из сачка. Бабочка была цвета крепкого чая с отливом в лиловый, переходящий в коричневый. На каждом из четырех ее крыльев сидело по голубовато-зеркальному глазку величиной с горошину. Впрочем, разве можно описать, как выглядит Дневной Павлиний Глаз — он был непередаваемо красив.

А через полчаса я сидел в пятом классе за учительским столом и показывал, как расправляют бабочку, уже убитую эфиром, наколотую на булавку и вставленную брюшком в щель между дощечками расправилки. Вокруг меня затаив дыхание собрался весь пятый класс во главе с Валерой Шейкиным.

Витя гордо поглядывал на товарищей. «Посмотрите, это я поймал», — уговорили его искрившиеся серые глаза.

— Бедная бабочка, как мне ее жалко, — прошептала сидевшая на первой парте против меня маленькая Тонечка и быстро-быстро заморгала.

Когда операция над бабочкой была закончена, Витя бережно понес расправилку в спальню.

Я объяснил ему, что бабочка «должна сохнуть три дня, а потом ее нужно наколоть в специальный ящик.

Через несколько дней я встретил Витю.

— Ну как дела?

Вместо ответа он скорчил жалкую, плачущую гримасу, вынул из кармана спичечную коробку и показал мне изрядно потрепанное единственное крыло Павлиньего Глаза.

Я было решил, что Витя поймал другую бабочку, но вот что он мне рассказал, шмыгая от обиды носом.

Три дня подряд он ходил в столярку, просил позволить ему сделать ящик самому, но Павел Александрович отвечал: «Не сумеешь, успеется». Тогда Витя отшпилил бабочку от расправилки: он боялся что она «вся пересохнет и развалится».

— А дальше что?

— Ящика-то не было, — пробормотал, глядя в пол, очень смущенный Витя. — Я думал, думал, что мне делать с бабочкой, принес ее в класс и наколол в верхний угол классной доски.

Пять уроков подряд все мальчики и девочки, вместо того чтобы слушать объяснения учителей, любовались издали прелестным Павлиньим Глазом. На последнем уроке возмущенная учительница математики Марья Петровна заметила бабочку. Валера Шейкин полез ее доставать и нечаянно уронил на пол.

— Ну вот и все, — вздохнул Витя.

— Эх ты! — пристыдил я его и отошел, больше не желая с ним иметь дела.

Наконец мальчики доставили в интернат последние четыре палатки.

Ура-а! Теперь у нас набралось сорок два полотняных домика — тридцать четыре маленьких — для жилья и восемь больших — шатровых.

Мы решили разместить в этих шатровых клуб, штаб, материальный склад, библиотеку, а четыре пойдут под лазарет.

Строить городок поедут Владимир Викторович, Павел Александрович, восемь мальчиков и две девочки. Поедут за неделю до начала летних каникул.