Мария Парр - Тоня Глиммердал

«Это потрясающе, — пишет мама. — Гренландия — потрясающая страна!»

Ночами Тоне очень часто снится, что она в Гренландии. Как-то раз во сне она плавала с тюленями среди льдин в одном купальнике и не мерзла. Это был очень красивый сон.

Сейчас Тоня-Грохотоня распахивает дверь и входит в дом с шумом и порывом вечернего зимнего холода.

— Hello boys![2] — кричит она, и папа с Чайкой-Гейром вздрагивают.

— Я уж думал, что ты решила сегодня домой не возвращаться, — говорит папа.

— Надо было занести письмо Гунвальду, — объясняет Тоня и садится за накрытый для ужина стол.

— Финн-Почтальон вышел из строя? — спрашивает папа.

— Почти что, — бормочет Тоня и представляет себе, что было бы, если б она сегодня вкатала его санями в дорогу.

— Гунвальд стал таким странным, когда увидел письмо. Долго крутил его и разглядывал, точно никогда раньше писем не видал, — рассказывает Тоня, задумчиво глотая ужин и вспоминая Гунвальда с коричневым конвертом в руках. Ей показалось, что он вообще перестал дышать, когда увидел обратный адрес.

— А от кого письмо? — спрашивает папа.

— Это не моего ума дело, — объясняет Тоня.

Они сидят молча. Тоня чувствует, как всё тело после долгого дня обмякает и расслабляется. Хорошо! Покалывают отходящие от мороза пальцы.

— Звонил Клаус Хаген, — внезапно говорит папа.

— Еще не хватало нам морочить себе голову глупостями этого сморчка Хагена, — выпаливает Тоня. — Это Гунвальд сказал.

Папа улыбается в бороду.

— Ну если Гунвальд так сказал…

Папа дает Чайке-Гейру сырный катышек. Сыр застревает в клюве, и Чайка-Гейр сидит замерев, с разинутым ртом, как в кресле у зубного врача.

Тоня хохочет над ним так, что у нее молоко начинает идти носом.

В субботу, едва они с папой управились с еженедельной уборкой, Тоня побежала к Гунвальду посмотреть, как движется дело с санями. Но Гунвальд к саням не притрагивался. Он неподвижно сидел на кухне со скрипкой в руке.

— Чего сидишь? — спросила Тоня, скидывая сапоги.

— Хм, — хмыкнул Гунвальд.

Тоня взглянула в окно и увидела что-то очень странное. К беседке на опушке леса вели свежие следы.

— Ты ходил в беседку? Что ты там делал?

Беседку построил дедушка Гунвальда сто с лишним лет тому назад. Он был без памяти влюблен в некую девицу Маделену Катрину Бенедикту. У этой Маделены Катрины Бенедикты было шелковое платье и пятьдесят два поклонника, рассказывал Гунвальд. Его дедушка стал пятьдесят третьим, но вместо того чтобы дарить ей розы и заниматься прочей ерундой, он построил для нее настоящую беседку.

— Это была хитрость века, — сказала однажды тетя Эйр. — А что если Петер возьмет на вооружение кое-что из жениховского арсенала дедушки Гунвальда и построит тебе, Идун, беседку? Что тогда?

Маделена Катрина Бенедикта никогда не видела ничего прекраснее этого изящного белого домика без стен. И никогда не встречала парня лучше, чем дедушка Гунвальда. Так и вышло, что Гунвальду посчастливилось иметь самую красивую в мире бабушку и беседку на опушке леса.

Летом здорово сидеть в этой беседке, играть в карты, пить сок и думать о красавице Маделене Катрине Бенедикте. Они с Гунвальдом часто так делают. Но сейчас-то — зима. Что мог делать Гунвальд в беседке?

— Помнишь вчерашнее письмо? — наконец говорит Гунвальд после долгих и настойчивых расспросов Тони.

— Ну? — отвечает она.

У Гунвальда такой голос, будто у него болит зуб.

— В нем сказано, что человек, которого я когда-то знал, умер.

Тоня берет из плошки на столе домашний кекс. По Гунвальду никогда не скажешь, что он родственник своей красавицы бабушки. Его брови похожи на две драные зубные щетки.

— А кто это умер? — спрашивает Тоня.

— Так, никто.

— Как никто?

— Так.

Гунвальд кладет скрипку на стол и достает свой кисет. Он пуст.

— Да что же это такое, всё одно к одному! — кричит Гунвальд и с размаху шваркает кисет об пол, так что перепуганная Гунда взлетает в мойку.

Тоня отлично знает, что с Гунвальдом невозможно будет иметь дело, пока он не пожует табака. А магазин уже закрыт. Вот так оно и бывает, когда кто-то киснет и витает в облаках вместо того, чтобы планировать свою жизнь на шаг вперед.

— Я возьму «финки»[3] и сгоняю к Нильсу, займу у него табаку для тебя, — говорит Тоня. — Всё равно сейчас от тебя никакого проку.

Тоня отыскивает «финки» и припускает вниз под горку. Вскоре она уже летит мимо кемпинга «Здоровье» с громкой песней:

Когда Тоня наконец доезжает до бесплатных социальных домов внизу в деревне, она выглядит как снеговик.

Нильс — дедушка Петера. Время от времени у него бывают «состояния», как говорит Петер. Это значит, что Нильс пьет слишком много пива. Эти состояния могут тянуться пару дней, а могут и несколько недель. Во время состояния Нильс болтает много смешного и чудного, но ни Петер, ни его бабушка Анна — вообще никто в их семействе не видит в этом ничего хорошего. Тоня гадает, есть ли у Нильса сегодня состояние или нет. А главное, есть ли у него табак взаймы.

У Нильса есть всё. И состояние, и табак.

— Анна, Тоне нужен табак! — кричит Нильс и ковыляет вглубь квартиры.

Тоня остается ждать в коридоре, и отсюда, из коридора, она слышит странный разговор стариков в комнате.

— Да, Гунвальду табачок сегодня нужен, — говорит Анна. — В столичной газете вчера писали, что Анна Циммерман умерла.

— Анна Циммерман умерла? — переспрашивает Нильс.

— Поделом ей, ведьме.

— Фу, Нильс, нельзя так говорить, — одергивает его Анна.

— Об Анне Циммерман я буду говорить, что думаю. Ведьма — она и есть ведьма, — бурчит в ответ Нильс.

Шатаясь, он выходит в коридор и выносит табак.

— Кто такая Анна Циммерман? — спрашивает Тоня.

— Ведьма, — отвечает Нильс и чешет под носом. — Держи, вот Гунвальду табачок от меня. Он ему сейчас пригодится.

Тоня задумчиво катится на «финках» обратно. Анна Циммерман? Что это еще за ведьма? Тоня никогда о ней не слышала. Неужели Гунвальд ходил в беседку думать о ней? Тоня так погружена в эти размышления, что проезжает мимо кемпинга, даже не чихнув для шума. И только въехав в сказочный лес, она замечает нечто такое, от чего у нее глаза лезут на лоб.

По дороге идут два ребенка.

От изумления Тоня разевает рот. Это два мальчика! На одном камуфляжные брюки и бандана на голове. Он всё время подпрыгивает и поддает ногой льдышки. Второй одет совершенно обычно, он тихо и спокойно идет вдоль обочины. Тоня не верит своим глазам: дети приехали в Глиммердал на каникулы?

Мальчики тоже замечают ее и сбавляют ход. И вот они уже стоят лицом к лицу посреди заснеженной долины Глиммердала. Тоня не успевает улыбнуться, как мальчик в бандане говорит:

— Только попробуй тронуть моего брата!

Тоня поднимает брови.

— Вот только тронь его, я тебя порублю в фарш и накручу из тебя котлет с соусом, — задирается мальчишка и смотрит на нее очень грозно.

Второй мальчик, тот, которого нельзя трогать, стоит и поеживается, глядя в сторону. Ну как тут удержишься? Тоня демонстративно ставит «финки» в снег, проходит мимо задиры, подходит к тихоне у обочины и приставляет указательный палец к его плечу.

— Ты тронула моего брата! — взвивается задира. Тоня улыбается своей самой широкой улыбкой.

Но поздно — псих налетает на нее как рысь.

Ничего себе — бить ее! В ее же собственном Глиммердале! Елки зеленые, палки колючие как же она рассвирепела!

— У-у-у-уххх! — завопила Тоня.

Они сцепились и покатились по покрытой ледяным настом дороге, задевая дорожные светоотражатели. Задира хватает, сжимает, тянет и бьет, Тоня делает то же самое с такой же силой, а то и посильнее.

Но вдруг этот с банданой раз — и перестал драться.

— Брур! — закричал он.

Брура нет, он ушел. Интересно, подумала Тоня, бывают же люди, которые могут так спокойно уйти от настоящей драки. Задира кинулся за ним в погоню с дикими криками «Брур, постой! Брур!», и горы вокруг откликнулись эхом.

Тоня, еще дрожа, стала отряхиваться от снега. Руки болели, в голове стучало. Ну и ну, вот так история. И что это, главное, было?