Альберт Лиханов - Обман

И Вероника Макаровна неожиданно кивает:

– Бывает.

В глазах ее Сережа видит растерянность.

Дождь встал глухой белой стеной – в двух шагах, словно лес, скрывает человека. Девчонки и ребята бросаются с крыльца как в омут и тут же пропадают. Краешком глаза Сережа следит за Васькой и мчится за ней, боясь отстать, потерять из виду. Длинноногую девчонку догнать непросто. Сережа хочет уже позвать ее, крикнуть, чтобы подождала, но неожиданно Галя ныряет в чужой подъезд. Сережа заскакивает следом.

– Тебе чего? – настороженно спрашивает запыхавшаяся Галя.

Он переступает с ноги на ногу, мнется, не знает, как начать, как вообще надо спросить про то, что нужно.

– Галь! – заикаясь, говорит Сережа и повторяет: – Галь! – Наконец бухает: – А у меня мама жениться хочет.

– Замуж выйти, а не жениться, – поправляет его Васька. И переспрашивает: – Хочет?

Васька смотрит на него внимательно, приблизив к Сережиному лицу свое лицо.

– Не знаю, что делать, – вздыхает Сережа.

– Он нехороший? – спрашивает Галя. – Пьяница?

– Нет, – растерянно отвечает Сережа. – Не пьяница. – Потом, разозлясь, объясняет: – На фиг он мне нужен: у меня отец есть.

Васька задумывается, отворачивается к дождю. Говорит неуверенно:

– Но ведь замуж не ты выходишь… Мама…

– А зачем ей замуж? – удивляется Сережа. Никак он не может этого в толк взять: действительно, зачем? Разве плохо жили они до сих пор? Разве скучно им было друг с другом? Ну разве же это неясно – придет третий, лишний, и никогда уж не будет Сереже так хорошо с мамой и маме с ним, потому что Никодим будет мешать. Что ему, про отметки рассказывать прикажете? Про авиамодельный кружок? Про то, что Сережа хочет на отца походить и будет, как он, летчиком?

– Ты странный человек, – говорит Галя, строго глядя на Сережу. – Зачем маме замуж? Для счастья. Разве не ясно? Ведь человек рожден для счастья, как птица для полета, слыхал? Она еще не старая. У нее еще должен быть муж. Защита и опора.

– Рассуждаешь, как старуха, – недовольно бурчит Сережа, но что-то словно успокаивает его. – Защита и опора, – хмыкает он. – А я?

Галя улыбается.

– Ты, конечно, защита, – говорит она, – но не опора. Пока что, конечно. Вырастешь, будешь и опорой.

– Высоковольтной? – смеется Сережа.

На душе полегчало, будто и в самом деле Галя – старая старуха, которая все объясняет и успокаивает. Подъезд, куда они забежали, недалеко от Сережиного дома. От Васькиного еще ближе. Но он вдруг предлагает:

– Идем в кино!

В конце квартала – «Колизей». Сквозь дождевую дымку горят огни не вовремя сверкающей рекламы.

Васька кивает, и они мчатся. Бежать с Васькой приятно, Сережа сдерживает себя, чтобы не обгонять ее, чтобы она бежала чуток впереди, самую малость. Лужи хлопают под ботинками, расплескивая в стороны брызги. У Сережи есть рубль – им хватает на билеты и на кофе. И даже на два песочника. Он прихлебывает невкусный, но горячий кофе и снова вспоминает последние Васькины слова. И чем больше думает над их смыслом, тем ему хуже. Действительно. Замуж хочет мама, а решает он. Как глупо.

– И потом, – вдруг говорит Васька, – отца не вернешь, ведь правда? Что же делать?

Гаснет свет, на экране мельтешат кадры.

Сережа смотрит кино, но в голове его совсем другое.

Как все запутано, в самом деле… Как все горько.

Мама часто говорит: «В жизни все бывает не так, как в кино. Я сама убедилась». Когда говорят другие, этих слов не слышно. Пропускаешь мимо ушей. Но когда касается самого…

Сережа смотрит на Ваську, на грустную ее косичку, и она, не поворачиваясь, стукает его по руке:

– Смотри на экран.

– Смотрю, – покорно отвечает Сережа.

Дождь прошел.

Сережа стоит перед высоким серым зданием. Вверху, под крышей, блестят шагающие серебряные буквы: «Почта – телеграф». И часы в полстены.

Все в городе знают, где почтамт, но очень немногим известно, что здесь без всяких вывесок – и вход со двора – на верхнем этаже находится радиостудия – важный объект. Государственный. И его охраняют.

Сережа гордится: мама его как бы на важном заводе работает. Туда только по пропускам вход. Поэтому Сережа к вахтеру подходит, просит:

– Позовите, пожалуйста, Воробьеву.

– Анну Петровну? – спрашивает женщина с пистолетом. Сережа ей улыбается. Это тетя Дуся. Она на вахте, чтобы не скучно, любит вязать.

Сережа ждет маму, прогуливается вдоль здания и вдруг замечает, что возле лужи на корточках сидит тети Нинин Котька.

Сережа к нему подходит, говорит:

– Здорово, Котька.

– Сергуне наш привет, – отвечает важно Котька. Ничуть не удивляется его появлению.

– Сергуня, – спрашивает он без перехода, морща маленький, кнопочкой, нос, будто только и ждал, когда Сережа придет, – а тебе страшно?

– Чего страшно? – не понимает Сережа.

– Посмотри в лужу, – говорит Котька. – Видишь, какая глубина. Видишь, вон то большое дерево в этой луже умещается.

Сережа смотрит в лужу. Вот какой глазастый этот маленький Котька. Действительно, если вглядеться в лужу – глубина страшенная. И дерево в ней, и кусочек почтамта, и даже тучи. Сережа закрывает глаза. Открывает их снова.

– Нет, не страшно! – отвечает Котьке.

– Это сейчас не страшно, – говорит Котька, – потому что ты большой. А когда ты маленький был, тебе тоже было страшно.

Сережа берет Котьку за лямку коротких его штанов, поворачивает к себе. Котька доверчиво обнимает Сережу за шею, щекочет его за ухом. Сереже не хочется его огорчать.

– Страшно! – говорит он. – Еще как страшно. Мне и сейчас страшно бывает.

– А чего ты боишься? – спрашивает Котька, но ответить не дает. Лоб его сморщен. Он все время что-то соображает. – Я, например, боюсь тигров, леопардов и змей. Змеи шипят. Но я их не видел. Только в кино.

– А леопардов и тигров? – смеется Сережа.

– Тоже в кино, – ничуть не смущается Котька.

В Котьке накопилось много мыслей, ему их надо обсудить, и он без передыху говорит Сереже:

– Хочешь, научу, как надо сорок ловить? Берешь бумажку от шоколадной медальки, привязываешь к ней длинную нитку, бросаешь медальку под дерево, где сорока сидит, и начинаешь к себе тянуть. Сорока бумажку увидит, подлетит, а ты веревочку к себе тяни. Она подойдет, ты снова – к себе. Вот сорока за блестинкой совсем близко подойдет, тут ты и ловишь.

Котька облегченно вздыхает. Он, наверное, боялся, что не успеет рассказать все подробности и Сережа уйдет. Но Сережа не ушел, и теперь можно вздохнуть. И даже вытереть под носом.

– Котька, – спрашивает Сережа, – а ты тут с кем?

Но Котька не успевает ответить.

– Сережа! – кричит от проходной тетя Нина. – Иди сюда! Я тебя проведу!

Наверху, где радиостудия, люди ходят тихо. Разговаривают вполголоса. На специальном табло, как у входа в рентгеновский кабинет, горят строгие красные буквы: «Тихо! Идет передача!»

Тетя Нина вводит Сережу в аппаратную. Тут стоят магнитофоны, огромные, вполроста. Это если взрослому. Сереже так до груди будет. Медленно вращаются огромные бобины с магнитной пленкой.

Вот интересно! Когда фотографируешься, все понятно. Фотопленка, светочувствительный слой, проявитель, фотобумага… В фотографии свет записывает твое лицо – это ясно. Происходят химические изменения. А здесь? Пленка крутится с одной бобины на другую. И никак не изменяется. А записывает-то посложней изображения! Записывает звук!

Тетя Нина держит Сережу за плечо, чтобы не отходил, кивает на большое окно в стене.

За стеклом, как в аквариуме, сидит мама. Она шевелит губами – что-то говорит, но что – не слышно. И это выглядит очень забавно.

Сережа разглядывает мамин аквариум. В комнате, где она сидит, все стены обиты материей, чтобы не было резонанса. Перед мамой на гнутых ножках, будто склонившиеся цветы, штук пять микрофонов. Один, побольше, похожий на черный блин, свисает прямо с потолка.

Мама читает старательно, изредка отрывается от бумаг, но в окно не смотрит – глядит на потолок или в сторону. Иногда она жестикулирует. Морщит лоб. Прикрывает глаза. Качает рукой в такт словам. Может быть, читает стихи.

Мама ведет себя так, будто совсем одна. А на нее глядят человек десять. Пристально смотрят. Другой бы не выдержал, смутился, но маме до людей по эту сторону окна дела нет. Она своим занята.

Мама кончила читать, откинулась на стул, устало бросила вниз руки.

У главного магнитофона стоит дядька – седой и лохматый. Волосы у него – будто дым из трубы валит, торчком стоят. Щетина на бороде. Но глаза веселые, так и бегают.

– Молодец, Анька! – кричит он маме, щелкнув чем-то.

И вдруг мамин голос, измененный динамиком, Сережу оглушает.

– Черта с два! – говорит мама грубо. – Переписываем!

– В последний раз, – испуганно кричит взлохмаченный дядька. – А то на тебя не угодишь. Просидишь с тобой до ночи! И передача скоро!

– Не ори! – спокойно советует ему по радио мама.

Сережа думает, дядька рассердится, но он только смеется, нажимает кнопку в магнитофоне. Лента с маминым голосом несется назад, как курьерский поезд.