Анатолий Алексин - Звоните и приезжайте

Дверь мне открыл парень лет тринадцати или четыр­надцати. Я слышал, что внешность для мужчин не имеет большого значения. И все же сразу подумал о том, что парень этот выше меня и гораздо красивее. Мне стало грустно… Но я взял себя в руки и спросил:

– Валя дома? Мне нужно отдать ей книжку.

– Не ей, а ему! – сказал парень. И протянул руку. Так, значит, это с ним она раньше дружила? Мне стало совсем тяжело.

– Ты что, ее паж? – спросил Валя.

Высокие и красивые люди могут задавать любые воп­росы.

Я молча удалился к себе домой…

Я знал, что дома уже обо всем догадались. Бабушка старалась повлиять на меня. Но, как всегда, необычно, по-своему.

– А сын моей соседки, который учится в седьмом клас­се, решил сначала закончить школу, потом институт, потом прочно встать на ноги и только после этого думать обо всем остальном! – сообщила бабушка.

Отсюда я должен был сделать, вывод, что и мне нужно пригласить Лилю Тарасову на каток после окончания ин­ститута.

Маме бабушка в тот вечер сказала:

– Когда тебе в пятом классе понравился Сережа По­тапов… это, я помню, помогло тебе стать отличницей. Это вдохновило тебя!

Я понял, что и мне не мешало бы стать круглым отлич­ником.

На следующий день я получил по физике тройку с ми­нусом.

– Не узнаю тебя! – сказала физичка.

Я и сам себя с трудом узнавал!

Мне нужно было с кем-нибудь посоветоваться. Я вспомнил о студенте-геологе Юре, который жил в соседнем подъезде. Его родители тоже были геологами и часто уез­жали в командировку. Однажды, когда они уехали, Юра заболел чем-то серьезным.

Я, конечно, мог заразиться. Но, пренебрегая опаснос­тью и возражениями бабушки, ухаживал за Юрой, бегал за лекарствами и даже один раз поставил ему горчичники.

– Если у тебя в жизни возникнет какая-нибудь труд­ность, приходи ко мне, – сказал Юра.

Я пришел и все ему рассказал. Он рассмеялся.

– Ну, брат, это не трудность! Ты в шестом классе? Помню, помню… Случалось! Но все это несерьезно. Ты же рисковал ради меня. И я хочу ответить тебе тем же самым! А тут и помогать нечего. Все само рассосется, рассеется. Как дым, как утренний туман…

Примерно через неделю Лиля сказала мне:

– Не хочешь ли подежурить в моем подъезде?

– Хочу! А что это значит?..

– Ну вдруг мне в чем-нибудь понадобится твоя по­мощь? А ты рядом, в подъезде…

– Я готов стоять там круглые сутки!

– Зачем же так много? Часа полтора или два в день. И хватит!

Она продолжала меня испытывать.

– Не бойся. Тебе там не будет скучно, – сказала Лиля. – Вместе с тобой будет дежурить и Владик Бабкин!

Значит, и он тоже проходил испытания.

Мы с Владиком стали дежурить. Лиля спускалась сверху, и мы сопровождали ее в магазин или на рынок. Мы шли сзади и несли сумки. Она проходила через двор, где Валя со второго этажа как раз в это время играл в хоккей.

Он останавливался, махал клюшкой и обязательно как-нибудь нас с Владиком называл. То «почетным эскортом», то «музыкальным сопровождением», то «прилипалами»…

Встречая нас в подъезде, он каждый раз спрашивал:

– Ну что? Заступили?..

Я все терпел. Я ждал двадцать девятое февраля!…

Один лектор, которого я слышал в парке культуры и отдыха, говорил, что если мальчишка моего возраста влю­бится, то обязательно таскает за косы девочку, в которую он влюблен, или даже бьет ее.

Мне вовсе не хотелось таскать Лилю Тарасову за косы. Тем более, что кос у нее вообще не было. Мне очень хо­телось пойти с ней на каток. И я ждал…

Однажды, спустившись сверху, Лиля сказала:

– А не кажется ли вам, что здесь, в подъезде, должен остаться кто-то один?

– Кто?! – спросил я.

– Вы должны решить это в честном бою. Как мужчины!

Владик подошел и стукнул меня по носу…

В один миг Лиля взлетела на второй этаж и закричала:

– Валя! Разними их! Они же убьют друг друга!

Валя неторопливо спустился, увидел мой нос и сказал:

– Ну вот, Лиля, из-за тебя уже пролилась кровь!

Он посмотрел на нее не то с уважением, не то даже как-то еще серьезнее…

Мой платок был в крови. Но я не замечал ни крови, ни боли, потому что все это произошло в субботу, двадцать восьмого февраля.

Вечером я позвонил Лиле Тарасовой и сказал:

– Сегодня двадцать восьмое! Значит, завтра двадцать девятое… Мы с тобой идем на каток!

– Ты ошибся, – ответила Лиля. – Завтра первое марта!

Я забыл… Я совсем забыл, что год этот не високосный и что нет в этом году двадцать девятого февраля.

– Я тоже забыла, – сказала Лиля. И рассмеялась.

– Ну и что же?.. Но ведь завтра все равно воскресе­нье! – сказал я. – Двадцать девятое февраля или первое марта – какая же разница?

– Очень большая! – сказала Лиля. – Первое марта у меня уже занято. Я обещала пойти на каток…

– Кому? – перебил я.

В ответ она опять рассмеялась. А я, к сожалению, не смог ей ответить тем же.

На следующий день утром я спрятался за углом Лили-ного дома и стал наблюдать.

Было холодно. Но мне было жарко…

Она вышла на улицу вместе с Валей, который жил на втором этаже.

Я так и думал! Он держал в руках две пары коньков – ее и свои. И смотрел на нее так же, как и вчера: не то с уважением, не то как-то иначе… А она улыбалась.

В ту минуту я понял, что любить нужно только того человека, который достоин любви!

Я понял это очень ясно и твердо… Но мне от этого было ничуть не легче.

Я пришел к студенту-геологу Юре и сказал:

– Ты просил, чтобы я… когда будет очень и очень тру­дно…

– Все то же самое?

–Да…

– Перестань! Это даже смешно. В твоем возрасте? Не­серьезно!

Но это было серьезно. Так серьезно, что на следующий день я опять схватил двойку. И не потому, что не выучил урока, а потому, что ни о чем другом не мог думать. Одним словом, плохо соображал…

Бабушка считала моего папу неудачником. Она не за­являла об этом прямо. Но время от времени ставила нас в известность о том, что все папины товарищи по институту стали, как назло, главными врачами, профессорами или в крайнем случае кандидатами медицинских наук. Бабушка всегда так громко радовалась успехам папиных друзей, что после этого в квартире становилось тихо и грустно. Мы понимали, что папа был «отстающим»…

– Хотя все они когда-то приходили к тебе за советами. Ты им подсказывал на экзаменах! – воскликнула как-то бабушка.

– Они и сейчас приносят ему свои диссертации, – тихо сказала мама, не то гордясь папой, не то в чем-то его уп­рекая. – Они получают творческие отпуска для создания научных трудов! А он и в обычный отпуск уже три года не может собраться. Каждый день эта больница! Операции, операции… И больше ничего. Хоть бы на недельку взял бюллетень: заболел бы, отдохнул, что ли…

Вскоре мамино желание сбылось: папа заболел гриппом.

Ему прописали лекарства.

– А еще, – сказал врач, – нужны покой, тишина… Телефон у нас стал звонить каждые две минуты.

– Как его здоровье? Как он себя чувствует? – спраши­вали незнакомые голоса.

Сперва меня это злило; папа не мог заснуть. И вечером я сказала маме, которая вернулась с работы:

– Звонили, наверно, раз двадцать!

– Сколько? – переспросила мама.

– Раз тридцать, – ответил я, потому что почувствовал вдруг, что мама как-то приятно удивлена. – Они мешают ему спать, – сказал я.

– Понимаю. Но, значит, они волнуются?

– Еще как! Некоторые чуть не плакали… от волнения… Я их успокаивал!

– Когда это было? – поинтересовалась бабушка.

– Ты как раз ушла за лекарством. Или была на кухне… Точно не помню.

– Возможно… Звонков действительно было много, – сказала бабушка и с удивлением посмотрела на дверь ком­наты, в которой лежал папа.

Она не ожидала, что будет столько звонков. Они обе не ожидали!..

«Как здорово, что папа заболел! – думал я. – Пусть узнают… И поймут. Особенно мама!» Да, больше всего мне хотелось, чтоб мама узнала, как о папе волнуются совер­шенно посторонние люди.

– Однажды мне довелось ухаживать за студентом Юрой. Ну который живет в соседнем подъезде…– сказал я. – Вы помните? (Мама и бабушка кивнули в ответ.) Он тоже был болен гриппом. И ему тоже звонили. Человека два или три в день. Не больше. А тут прямо нет отбоя!

В эту минуту опять зазвонил телефон.

– Простите меня, пожалуйста… – услышал я в трубке тихий, какой-то сдавленный женский голос. – Я с кем разговариваю?

– С ЕГО сыном!

– Очень приятно… Тогда вы поймете. У меня тоже есть сын. Его завтра должны оперировать. Но я хотела бы до­ждаться выздоровления вашего папы. Если это возможно… Попросите его, пожалуйста. У меня один сын. Я очень волнуюсь. И хотела, чтобы ваш папа сам, лично… Если это возможно. Тогда я была бы спокойна!