Владимир Железников - Чудак из шестого «Б». Повести

Они были такие незаметные, эти маленькие люди, на большом бетонном поле среди могучих, многотонных самолетов.

И летчики были ничуть не лучше всех остальных. Они только немножко увереннее шли по летному полю, разговаривали и смеялись.

Самолет вырулил на взлетную дорожку, дал полный оборот моторам и взлетел.

Он уже превратился в тоненькую горизонтальную полоса ку, а я все смотрел ему вслед и думал про людей, которые сидят там в удобных креслах, и им совсем не кажется удивительным, что они так высоко над землей.

— Я уже летал сотни раз и никак не могу привыкнуть,- сказал Иннокентий Иннокентьевич.- Страшно, но волшебно. Этакую многотонную штучку подымают в небо.

Прилетел другой самолет. Когда он уже бежал по полю, то на хвосте у него выскочило два маленьких парашюта.

— Посадочная скорость очень большая,- сказал Иннокентий Иннокентьевич.- Парашюты для торможения.

Прошли пассажиры. Они были веселые, разговаривали и смеялись, а летчики шли молча.

«Устали, — подумал я. — Нелегко, вероятно, управлять самолетом».

— Как вы думаете, Иннокентий Иннокентьевич, меня возьмут в летчики? — Сам не знаю, как у меня выскочил этот вопрос, и теперь я боялся, что он засмеется или начнет говорить об этом слишком громко и нас услышат чужие люди.

Он посмотрел на меня, и я увидел, как в стеклах его очков играют солнечные лучики, и в солнечных лучиках маленькие, далекие, колючие глаза. Они всегда одинаковые, по таким глазам ни о чем не догадаешься.

— Знаешь, важно не бояться и хотеть,- сказал Иннокентий Иннокентьевич.

— А я не боюсь и хочу,- ответил я.

Нравилось мне, что он говорил как-то по-своему. А то другой бы обязательно сказал: если ты будешь хорошо учиться и т. д., то возможно…

Все и так уже сейчас знают, что учиться надо, можно об этом лишний раз не напоминать. А многие взрослые об этом напоминают просто от лени. О другом ответе надо думать, а этот сказал и отвязался.

— Ты решил стать летчиком? — спросила Нина.- А говорил, поедешь в Сибирь.

— Ты что-нибудь слышала о летчиках, которые открывают на своих самолетах залежи полезных ископаемых? Они летают над Сибирью, утюжат сибирскую тайгу. А в самолете у них специальный прибор, он все отмечает. Где руда, где вольфрам, где никель.

— Нет,- ответила Нина.- Не слыхала.

— И другие, конечно, в вашем классе не слыхали?

— Может быть, Костиков знает. Он иногда читает «Юный техник».

— Придется тебе им про это растолковать,- сказал Иннокентий Иннокентьевич.

— Придется,- ответил я.

В день маминого рождения я всеми силами старался не вставать, пока мама не уйдет. Плохое у меня было настроение, и неизвестно, что говорить маме. Подарка я ей так и не купил.

Открыл один глаз и осторожно поглядывал, как она собирается на работу. Обычно по утрам она ужасно веселая и энергичная, а сегодня она была печальная.

Конечно, день рождения, а никто не поздравляет. Точно она живет не в семье, а на необитаемом острове.

«У меня плохое настроение — это так,- подумал я.- Но мама не виновата, что я такой легкомысленный тип».

Встал, подошел к маме и сказал:

— Поздравляю.

— Спасибо,- сказала мама.- А я решила, что ты забыл.

Чмокнул маму в щеку. Он нее пахло молоком.

Когда я маму поздравил, она сразу повеселела. Для нее все было в порядке. Я ее поздравил, папа тоже, конечно, поздравит. Значит, все в порядке. Правда, когда папа бывал дома, то он всегда дарил ей подарки: духи там или новый шарфик. А тут папы нет.

Она-то не знала, что папа все поручил мне. Это ведь было нашей мужской тайной.

Мама побегала еще немного по комнате. Переодела кофточку. У нее такая привычка — утром обязательно два раза переодеваться. А потом ушла.

И тут зазвонил телефон. Длинный, продолжительный звонок междугородного телефона. Ольга Андреевна решила, что это звонит ее сын, и бросилась к аппарату. Но оказалось, что это папа.

— Мама уже ушла,- сказал я.

— Какая жалость! — ответил папа. — Ну, ты ее поздравил?

— Конечно,- сказал я.- Поздравил.

— Что ты ей подарил? — опросил папа.

Слышно было, как назло, очень хорошо. Когда где-нибудь в кино или в театре изображают телефонный разговор, то обычно бывает плохо слышно и артисты кричат во все горло и путают слова, и от этого выходит всякая путаница. А тут было слышно превосходно.

Но я все же притворился, что не расслышал вопроса.

— Что?-крикнул я.- Не слышу, повтори еще раз.

Рядом стояла Ольга Андреевна, а папа так заорал в трубку, что не только я или Ольга Андреевна, а прохожие на улице могли услышать его голос.

Прижал трубку к уху изо всех сил, несколько раз «чтокнул» и, не слушая папу, повесил трубку.

Телефон зазвонил снова.

— Не вешайте трубки, — сказала телефонистка.- Разговор не окончен.

— Ничего не слышно,- ответил я.

— Нет, слышно,- сказала телефонистка.- А если вы глуховаты, позовите кого-нибудь с нормальным слухом.

Тут ворвался папин голос. Он сказал, что ничего подобного — его сын совсем не глухой, а их телефон работает неважно.

— Папа,- сказал я,- теперь я тебя слышу хорошо.

— Ну, что же ты купил маме?

— Ничего.

— Ничего? — удивился папа.- Зря я на тебя понадеялся. А почему ты, собственно, ничего не купил?

— У меня нет денег.

— Как — нет? Ты их потерял?

— Не потерял, а нет.

Хотел ему все объяснить, но по телефону это трудно.

— Ну, понимаешь…- Надо было какого отделаться, и я сказал: — Проел на мороженое.

— Так,- оказал папа.- Силён мужик.- Помолчал.- Обидно, что ты меня подвел.

Папа не попрощался со мной и повесил трубку.

Никогда он не кричал и не ругался на меня и даже никогда не сердился. Такой он был человек. Всегда говорил про меня: «Мал еще, вырастет-поймет». А тут ничего такого не сказал, повесил трубку, и все.

День был скучный. В школе я ни с кем не разговаривал. А если ко мне кто-нибудь приставал, огрызался. Хотелось поругаться.

Вечером некуда было деваться. А мама все время спрашивала, почему я такой грустный.

Тоска заела меня просто смертельная. Оделся и вышел.

У староарбатского метро остановился и купил себе мороженое. Весь рубль проел на мороженое. Последний папин рубль. Меня прямо тошнило от этого мороженого. А я ел и ел, не знаю почему. Вероятно, от одиночества и от жалости к себе хотел все свои внутренности заморозить.

Потом стал приглядываться: искал веселую молодую парочку. Мне когда скучно, я всегда так делаю. Найду такую парочку и иду следом за ними. Интересно на них со стороны смотреть: медленно они идут, останавливаются, где только можно. И все время смеются.

А я иду следом и делаю все то же, что и они.

Они остановятся у витрины. И я остановлюсь. Они начинают смеяться. И я про себя смеюсь. Даже если ничего смешного на ум не приходит, растягиваю губы и корчу рожи. А потом мне действительно делается смешно.

Но сегодня был невезучий день. Молодые парочки не попадались, а всё какие-то солидные. За такими не увяжешься: они или загоняют до пота, или засохнешь от тоски.

Взял и позвонил Нине.

— Кто ее спрашивает?

Я узнал по голосу Иннокентия Иннокентьевича.

— Борис.

Хотел поздороваться, но не стал. А то еще подумает, что навязываюсь.

— А, Борис. Давай заходи в гости.

— Прямо сейчас?

— Конечно.

Походил минут двадцать для солидности у Нининого подъезда и зашел.

Вся их семья была в полном сборе. Пришлось здороваться со всеми за руку.

Потом Иннокентий Иннокентьевич повел меня в другую комнату и показал свою коллекцию.

Это было неслыханное богатство. В большом ящике, в отдельных гнездах, лежали эмблемы разных автомашин. Олени, быки, львиные головы, антилопы, самолеты, звезды, копья.

Эмблемы были тщательно отникелированы. Они были холодные, блестящие и недоступные. Я гладил, перебирал их, расставлял на столе.

— Ну как? — спросил Иннокентий Иннокентьевич. — Как тебе моя коллекция?

— В порядке,- ответил я.

Я так был растерян, что просто больше ничего не мог сказать.

— Будешь собирать такую же?

— Попробую,- ответил я робко.

— Тогда для начала возьми себе пять эмблем.

— Что вы, Иннокентий Иннокентьевич. Такая ценность!

— Бери, тебе говорят. Презираю коллекционеров, которые не поддержат товарища.

Я посмотрел на коллекцию и не знал, на чем остановиться. Мне даже жарко стало. Наконец я собрался с духом и взял три эмблемы.

Я взял три самые старые, облупленные эмблемы, чтобы не обидеть Иннокентия Иннокентьевича. Потом помялся и взял две получше: серебристую, с синим пятнышком эмблему итальянской машины «фиат» и чешскую квадратную пластиночку с видом гор Высокие Татры — эмблему машины «татра».

— Сейчас я тебе заверну их,- сказал Иннокентий Иннокентьевич.