Люси Монтгомери - Эмили из Молодого Месяца. Искания

Маленькому домику, должно быть, было очень холодно. В нем так давно не разводили огонь. Каким заброшенным, одиноким, удрученным он выглядел. Никакого света в окнах, заросшие травой дорожки, буйные сорняки, осаждающие дверь, которую давно не открывали.

Эмили протянула руки, словно хотела обнять домик. Ром потерся о ее щиколотки и умоляюще замурлыкал. Он не любил прогулок в сырую, холодную погоду — уютное место у камелька в Молодом Месяце было приятнее для котика, уже не такого молодого, каким он когда-то был. Эмили подняла старого кота и посадила его на разрушающийся столб ворот.

— Ром, — сказала она, — в этом доме есть старый камин, а в нем пепел угасшего огня… Камин, у которого должны греться кошечки и мечтать дети. Но теперь этого никогда не будет, Ром, так как Мейбл Бридж не любит открытых каминов, грязных и пыльных, квебекский нагреватель гораздо теплее и экономнее. Ты ведь не жалеешь — или жалеешь? — Ром, что мы с тобой не были рождены разумными существами, понимающими превосходство квебекских нагревателей.

Он раздался отчетливо и неожиданно в воздухе июньского вечера. Давний, давний призыв — две высокие нотки и одна длинная, нежная, низкая и негромкая. Эмили Старр, мечтавшая возле своего окна, услышала его и вскочила. Ее лицо вдруг стало белым. Она… все еще мечтает… должно быть… Тедди Кент был за тысячу миль от Блэр-Уотер, где-то на Востоке — она узнала это из заметки в монреальской газете. Да, она вообразила этот свист… вообразила.

Свист послышался снова. Теперь Эмили знала, что Тедди там, ждет ее в роще Надменного Джона… зовет ее спустя столько лет. Она медленно спустилась, вышла из дома, прошла через сад. О да, Тедди был там, под елями. Казалось самым естественным в мире, что он должен прийти к ней туда, в этот старый сад, возле которого по-прежнему стоят на страже три пирамидальных тополя. Не нужно было ничего, чтобы перекинуть мост через годы. Не было никакой пропасти. Он подал ей руки и притянул ее к себе, без всякого приличествующего случаю приветствия. И заговорил так, словно не было между ними никаких лет разлуки, никаких воспоминаний.

— Не говори мне, что не можешь меня любить… ты можешь… ты должна… да, Эмили. — Его глаза на миг встретились с ее, полными лунного блеска глазами. — Ты любишь.

— Ужасно, как мелочи мешают людям понять друг друга, — произнесла Эмили несколько минут… или лет… спустя.

— Я всю жизнь пытался сказать тебе, что люблю тебя, — сказал Тедди. — Помнишь тот вечер на Завтрашней Дороге давным-давно, когда мы кончили школу? Как раз тогда, когда я пытался набраться храбрости, чтобы спросить тебя, подождешь ли ты, пока я чего-то добьюсь в жизни, ты сказала, что тебе вреден сырой воздух и ушла в дом. Я подумал, что это неуклюжий предлог, чтобы отделаться от меня… я знал, что ночной воздух тут ни при чем. После этого я несколько лет не решался заговорить снова. Когда я услышал о тебе и Эймере Винсенте — мама написала, что ты помолвлена, — это для меня стало ужасным ударом. Впервые мне пришло в голову, что мы все же не принадлежим друг другу. А в ту зиму, когда ты была больна… я чуть с ума не сошел. Я был во Франции и не мог приехать тебя повидать. Люди писали мне, что Дин Прист всегда с тобой и что вы вероятно поженитесь, когда ты поправишься. Потом пришло известие, что ты собираешься за него замуж. Я не стану говорить об этом. Но когда ты… ты… спасла меня от гибели на «Флавиане», я понял, раз и навсегда, что, знаешь ты об этом или нет, мы с тобой принадлежим друг другу. Тогда я снова попытался сказать тебе об этом на берегу Блэр-Уотер… и снова ты безжалостно меня осадила. Стряхнула мою руку, словно змею. И на мое письмо ты так и не ответила. Эмили, почему ты не ответила? Ты говоришь, что всегда любила…

— Я не получила то письмо.

— Не получила? Но я отправил его по почте.

— Да, я знаю. Я должна рассказать тебе… твоя мать просила, чтобы я рассказала тебе… — И она коротко рассказала ему о том, что сделала с его письмом миссис Кент.

— Моя мать? Сожгла письмо?

— Ты не должен судить ее слишком сурово, Тедди. Ты ведь понимаешь, она была не такой, как другие женщины. Ее ссора с твоим отцом… знаешь ли ты…

— Да, она мне об этом рассказала, когда переехала ко мне в Монреаль. Но то, что она сделала… Эмили…

— Давай просто забудем об этом… и простим. Она была так обижена жизнью и несчастна; она не знала, что делает. А я… я… была слишком гордой, слишком гордой, чтобы выйти к тебе, когда ты звал меня в последний раз. Я хотела выйти, но думала, что ты только забавляешься…

— В тот день я оставил всякую надежду… окончательно. Она слишком часто одурачивала меня. Я видел, что ты сидишь у своего окна, сияющая, как казалось мне, холодным светом, словно какая-нибудь звезда в зимнем небе… Я знал, что ты слышишь меня… но впервые ты не отозвалась на наш старый сигнал. Казалось, ничего не остается, как забыть тебя, если бы я мог. Забыть я так и не сумел… хотя мне казалось, что сумел… кроме тех минут, когда я смотрел на Вегу в созвездии Лиры. Я чувствовал себя очень одиноким. Илзи была хорошим другом. Думаю, я в глубине души надеялся, что смогу говорить с ней о тебе… и сохраню маленький уголок в твоей жизни, как муж кого-то, кого ты любишь. Я знал, что Илзи не любит меня, я был для нее всего лишь «утешительным призом». Но мне казалось, что мы сумеем поладить и поможем друг другу избежать ужасного одиночества. А потом… — Тедди засмеялся сам над собой… — когда она «бросила меня перед алтарем», если использовать точную формулировку Берты Клей[89], я был в ярости. Она выставила меня таким дураком… меня, а я-то воображал, что становлюсь значительной фигурой в этом мире. Боже мой, как я в первое время после этого ненавидел женщин! К тому же я был обижен. Я очень привязался к Илзи… я действительно любил ее… в известном смысле.

— В известном смысле… — Эмили не испытывала по этому поводу никакой ревности.

— Я никогда не стала бы подбирать то, что бросила Илзи, — сказала тетя Элизабет.

Эмили метнула на тетю Элизабет один из своих прежних «звездных» взглядов.

— То, что бросила Илзи! Да Тедди всегда принадлежал мне, а я ему! Сердцем, душой и телом!

Тетя Элизабет содрогнулась. У человека, возможно, должно быть такое ощущение… но неприлично так говорить.

— Все такая же скрытная, — заметила тетя Рут, услышав новости.

— Ей лучше выйти за него сразу, прежде чем она успела снова передумать, — заявила тетя Адди.

— Надеюсь, его поцелуи она стирать не будет, — усмехнулся дядя Уоллес.

Однако в целом весь клан был доволен. Очень доволен. После стольких волнений из-за всех романов Эмили было приятно увидеть ее «пристроенной», вполне прилично, за «мальчика», которого они хорошо знали и который, насколько им было известно, не имел дурных привычек и никаких недостойных предков, да еще так преуспевал в качестве живописца. Они не выражали свою радость в словах, но за них сделал это Старый Келли.

— Ну, вот это — то, что надо, — сказал он одобрительно.

Дин написал Эмили незадолго до тихой свадьбы в Молодом Месяце. В пухлом конверте лежала также дарственная на Разочарованный Дом и все, что в нем находится.

«Я хочу, Звезда, чтобы ты приняла дарственную как мой свадебный подарок. Этот дом не должен быть разочарован еще раз. Я хочу, чтобы он наконец жил. Вы с Тедди можете использовать его как летний домик. А когда-нибудь я приеду, чтобы повидать вас в нем. Иногда я буду претендовать на мой старый уголок в твоем домике дружбы».

— Как это… мило… со стороны Дина. И я так рада, что он больше не страдает.

Она стояла там, где с Завтрашней Дороги открывался вид на долину Блэр-Уотер. За ее спиной слышались быстрые шаги идущего к ней Тедди, а перед ней на темном холме на фоне заката стоял милый, маленький, серый домик, которому предстояло больше никогда не быть разочарованным.

Башкирцева, Мария Константиновна (1860–1884) — русская писательница и художница; с 1870 г. жила за границей. В 1887 г. по-французски, а в 1892 г. в русском переводе был опубликован ее «Дневник», в котором содержатся описания ее путешествий по Италии и Испании. Она вела дневник с 12 лет, и последняя запись сделана за одиннадцать дней до ее смерти.

Речь, скорее всего, идет о существовавшем с 1901 по 1942 год в Торонто (не Монреале, как указано у Монтгомери) учебном заведении для девушек (School of Literature and Expression), в котором уделялось особое внимание таким предметам, как декламация, драматическое искусство, балет, физическое воспитание. С 1906 г. школа получила в свое распоряжение здание в Торонто, деньги на постройку которого были предоставлены известной общественной деятельницей Маргарет Итон, супругой крупного канадского финансиста. Из стен школы вышли многие знаменитые деятельницы канадского театра; большинство выпускниц работали школьными учительницами и преподавательницами физической культуры для девочек и девушек.