Йоханна Спири - Хайди, или Волшебная долина

— Нет, дорогой мой Дядя, нет, и еще раз нет, мы не станем больше наказывать мальчика. Надо быть справедливыми. Вы только представьте себе: приезжают из Франкфурта какие-то чужие люди и на долгие недели отнимают у него Хайди, его единственную истинную отраду, он целыми днями торчит один на выгоне, изнывая от тоски. Нет, нет, справедливость прежде всего. Подумайте сами: гнев переполняет его, толкает к мести. Месть, конечно, глуповатая, ничего не скажешь, но, с другой стороны, в гневе мы все глупеем.

С этими словами бабуленька вернулась к Петеру, который все еще дрожал как осиновый лист.

Она присела на скамейку под елями и приветливо обратилась к нему:

— Ну, друг мой, подойди ко мне. Я хочу тебе что-то сказать. И перестань трястись! Послушай лучше меня: ты столкнул кресло с горы, чтобы его уничтожить. Разумеется, это был дурной, очень дурной поступок, и ты сам прекрасно это знаешь. Знаешь ты и то, что заслуживаешь наказания и, стремясь его избежать, ты должен был все силы прилагать, чтобы никто не узнал, что же ты натворил. Но теперь тебе, наверное, ясно: тот, кто творит зло, полагая, что никто об этом не узнает, глубоко ошибается. Ведь Господь Бог видит и слышит все. Он сразу замечает, когда кто-то пытается скрыть свое злодеяние, и старается пробудить в этом человеке того маленького стража, что живет в каждом из нас с самого рождения. Страж этот крепко спит, покуда человек не совершит чего-то дурного. В руке этот страж держит иголку, которой он непрерывно колет совершившего зло человека, не давая ему ни минуты покоя. И еще он мучает его, все время нашептывая ему: «Вот сейчас, сию минуту все выйдет наружу! И ты будешь наказан!» Такому человеку приходится постоянно жить в страхе, он не ведает больше радости. Разве ты, Петер, не испытываешь сейчас то же самое?

Петер сокрушенно кивнул головой. Да, именно так все и происходит.

— Но ты, друг мой, просчитался, — продолжала бабуленька. — Смотри, как зло, сотворенное тобой, обернулось добром для той, кому ты хотел его причинить! Клара лишилась кресла, на котором ее можно было возить, но ей так хотелось увидеть альпийские цветы, что она напрягла все силы, чтобы встать и пойти. С тех пор она учится ходить, и с каждым днем ходит все лучше, и скоро уже она сама сможет ходить на выгон, и притом куда чаще, чем если бы ее возили в кресле. Ты понимаешь, Петер? Всемилостивый Бог все видит, и, если кто-то хочет причинить кому-то зло, Он успеет вмешаться и повернуть дело так, что это зло непременно обернется добром для того, кто должен был от этого зла пострадать. А злоумышленнику от этого никакой пользы не будет, одни только неприятности. Ты все понял, Петер, да? Хорошо понял? А теперь сам поразмысли над всем этим и, ежели тебе еще когда-нибудь вздумается сотворить что-то дурное, вспомни про маленького стража с иголкой и противным голосом. Обещаешь?

— Да, обещаю, — проговорил Петер, все еще очень подавленный, ведь он до сих пор не знал, чем же вся эта история закончится — полицейский чин по-прежнему разговаривал с Горным Дядей.

— Ну вот и славно, вот все и разрешилось, — заключила бабуленька. — А теперь мне хочется, чтобы у тебя осталось что-нибудь приятное на память о франкфуртских гостях. Скажи мне, мой мальчик, есть у тебя какое-нибудь заветное желание? Может быть, ты мечтаешь о чем-то, о какой-то вещи например? Скажи мне, чего бы тебе хотелось?

Петер поднял голову и в изумлении уставился на бабуленьку. Ведь он все время ожидал чего-то страшного, а тут вдруг ему предлагают подарок! В голове у бедняги все перемешалось.

— Да, да, Петер, я спрашиваю вполне серьезно, — продолжала бабуленька. — У у скажи, что тебе хочется иметь на память о франкфуртских гостях в знак того, что они не помнят больше зла? Ты понимаешь меня, мой мальчик?

До Петера мало-помалу стало доходить, что можно больше не бояться наказания и что сидящая перед ним добрая женщина спасла его от полицейского чина. У бедолаги гора с плеч свалилась, гора, которая чуть его не придавила. Более того, он мигом смекнул, что лучше уж сразу признаться и во втором грехе.

— А еще я потерял бумагу! — выпалил он.

Бабуленька не сразу сообразила, о чем идет речь, но потом вспомнила о телеграмме, и ей все стало ясно.

— Так, так, — ласково проговорила она, — хорошо, что ты сразу об этом сказал! Всегда лучше сразу признаться, если что не так, тогда дело легко поправить. Ну а теперь говори, чего ты хочешь?

Теперь Петер мог пожелать все, что душе угодно. У него даже голова закружилась. Ему сразу представилась большая ярмарка в Майенфельде, множество чудесных заманчивых вещиц, которыми он мог часами любоваться, считая их совершенно недоступными. В руках у него отродясь не бывало монеты крупнее пяти пфеннигов, а все эти восхитительные штучки стоили как минимум десять. Например, дивные красные свистульки, которые так могут пригодиться на выгоне. А ножички с круглыми черенками, которые назывались «жабьи колючки»! Срезать таким ножичком хворостину — одно удовольствие!

Петер стоял, погруженный в тяжкие раздумья. Он решал, что лучше — свисток или ножик, и никак не мог выбрать. Но вдруг в мозгу забрезжила светлая мысль. Ого! Теперь-то он сможет подождать с выбором до следующей ярмарки.

— Десять пфеннигов, — решительно ответил он.

Бабуленька усмехнулась.

— Нескромным такое желание не назовешь. Ну что ж, будь по-твоему!

Она взяла свой ридикюль, достала оттуда талер, большой, круглый. И добавила еще две десятипфенниговые монетки.

— Вот, — сказала она, — держи. А теперь давай-ка хорошенько посчитаем! Я хочу тебе все объяснить. Вот здесь у тебя столько раз по десять пфеннигов, сколько в году недель. Таким образом, ты сможешь целый год каждое воскресенье брать по десять пфеннигов и тратить их в свое удовольствие.

— Всю жизнь? — простодушно осведомился Петер.

Тут бабуленька расхохоталась так, что мужчины прервали свой разговор, чтобы послушать, что же там происходит.

Бабуленька все еще смеялась.

— Да, мой мальчик, ты получишь эти деньги, я впишу этот пункт в свое завещание. Слышишь, сынок? Придется и тебе внести этот пункт в свое завещание. Это будет звучать так: Козьему Петеру, покуда он жив, выделять еженедельно десять пфеннигов.

Господин Зеземанн кивнул, соглашаясь, и тоже расхохотался.

Петер долго смотрел на деньги в своей руке, словно не веря своим глазам. А потом пробормотал:

— Благослови вас Бог! Большое спасибо!

И, сорвавшись с места, он понесся прочь какими-то немыслимыми скачками, однако сейчас ноги его держали крепко, ведь его гнал не страх, а радость, такая радость, какой он никогда еще не испытывал. Подумать только, какое облегчение! Все ужасы и страхи позади, и всю жизнь он будет каждую неделю получать по десять пфеннигов!

Когда позднее веселый обед возле хижины был закончен, но все еще сидели за столом и беседовали, Клара взяла за руку отца, который так и сиял от радости и всякий раз, взглянув на дочь, расплывался во все более счастливой улыбке, и сказала с энергией, не свойственной прежней, изможденной Кларе:

— Папа, если бы ты знал, как дедушка обо мне заботился, сколько он для меня сделал! Просто пересказать невозможно, и я до конца жизни этого не забуду. Я все время думаю, что бы я могла сделать для моего дорогого дедушки. Может, подарить ему что-нибудь такое, что доставит ему удовольствие и настоящую радость, пусть хоть малую долю той радости, что он доставил мне.

— Поверь мне, Клерхен, это и мое самое горячее желание, — отвечал господин Зеземанн. — Я тоже все время думаю, как мы могли бы, хоть отчасти, выразить свою благодарность нашему благодетелю.

Господин Зеземанн поднялся и подошел к Горному Дяде, сидевшему рядом с бабуленькой. Они были захвачены беседой. Господин Зеземанн схватил старика за руку и тепло сказал:

— Дорогой мой друг! Позвольте нам с дочкой кое-что сказать вам. Вы, несомненно, поймете, если я признаюсь вам, что жизнь моя на протяжении многих лет была поистине безрадостной. Что толку в деньгах и домах, если, глядя на свое бедное дитя, я всякий раз думал, что никакое богатство не сделает ее здоровой и счастливой? Вместе с Господом нашим вы вернули здоровье моей девочке и подарили ей, а заодно и мне, новую жизнь. Так ответьте же мне, как и чем я могу выразить вам свою благодарность? Никакими деньгами нельзя расплатиться за то, что вы сделали для нас. Но все, чем я располагаю, к вашим услугам. Скажите, друг мой, что я могу для вас сделать?

Старик молча слушал и с довольной улыбкой смотрел на счастливого отца.

— Господин Зеземанн безусловно поверит, что я тоже бесконечно рад этому чудесному исцелению. И эта радость искупает все мои труды, — с присущей ему твердостью отвечал старик. — Я благодарен господину Зеземанну за его великодушное предложение, но мне ничего не нужно. Пока я жив, у меня всего достанет и для внучки, и для себя. Но все же одно желание у меня есть, и если бы оно исполнилось, я был бы спокоен до конца жизни.