Эдуард Шим - Рассказы прошлого лета

Старый дом оседает, заваливается на один бок. Потрескивают бревна в стенках, стонут половицы, какие-то непрестанные скрипы и шорохи доносятся с чердака.

Карповна слушает эти звуки и вздрагивает, как от боли. У нее нет сил видеть, как дряхлеет дом. Она старается законопатить каждую щелку, закрасить каждое пятно. По утрам она сметает осыпавшуюся известку, но на следующий день снова на сетках кроватей, на тумбочках и на полу лежат белые лепестки и мелкая труха.

Дом удалось бы еще сберечь, если бы не соседи. Другая половина дома принадлежит им, а они не желают делать ремонт. Карповна часто ругалась с ними, но это не помогло. И теперь ей кажется, что соседи упрямствуют нарочно, — вместе со своим кровом они хотят разрушить и ее кров. Карповна прямо видит, как борется дом. Грязная, гнилая половина его вцепилась в живую, чистую половину и расшатывает, пригибает к земле. Оттого так и стонут половицы…

Не повезло Карповне в старости.

Тридцать лет назад ее муж, здешний лесничий, срубил этот дом на пару со своим другом. Семьи сначала жили хорошо. Потом началась война. Муж пропал без вести в первый же месяц, одно-единственное письмо успело прийти с фронта. А вскоре, в горькую зиму, померла единственная дочь.

Карповна осталась одна. И словно закаменела, замерла, остановилась для нее жизнь. После похорон дочки Карповна даже работать не могла, и сад и огород оставались неухоженными, дом начал ветшать. А шли жестокие годы, голодные, тревожные, и как удалось перенести их, вытерпеть, Карповна сама не понимала.

Кругом у людей было тоже немало горя, вряд ли нашлась бы семья, которую не тронула война. Но Карповне казалось, что она перенесла больше других и ни у кого не может быть такого горя, как у нее.

Во вторую половину дома вселились новые соседи. Карповна совсем не знала их, но почему-то была убеждена, что они безалаберные, несерьезные и жилье свое не берегут потому, что оно им легко досталось.

Соседи тоже невзлюбили Карповну за вечную ругань и называли «скупчихой».

— Наша скупчиха опять сухари проветривает…

А она слушала их и думала, что они, наверно, никогда не знали, что такое голод, никогда не хоронили последнего близкого человека.

Она собирала высушенные сухари и несла в дом.

Там, в чулане, стояли мешочки с крупой, банки, пакетики, бутылки масла. Было трудно уберечь от порчи это добро, но она старалась.

И не чувствовала себя скупой, нет.

Осенью, после того как закрылась турбаза и Карповна перестала ждать постояльцев, к ней в дом кто-то постучался.

Двое стояли на крыльце с рюкзаками на плечах, спрашивали комнату. Оказалось, муж и жена.

Карповна хотела по привычке сказать, что вместе нельзя, поселяет она в разных местах, но вдруг опомнилась. Оба этажа пустуют, и отводить жильцам две комнаты просто невыгодно. Пришлось поселить вместе.

— Рубль пятьдесят с койки, — сказала она сердито.

Цена была бессовестная, обычно Карповне платили по рублю. Но сейчас она испытывала к этим постояльцам неприязнь, словно они были виноваты в том, что нарушился заведенный порядок.

Спорить и торговаться они не стали. И это тоже смутило Карповну. Она провела их по саду, показывая, где находятся рукомойник и уборная, и от растерянности забыла сказать про висячий замочек. И целый день потом не могла успокоиться.

Постояльцы были молодые и, конечно, глупые. Совсем не умели жить.

Поутру муж выбегал в сад и делал зарядку. Он был маленький, похожий на петушка, и волосы на его голове стояли хохолком. Даже если на дворе было ненастно и голые виноградные лозы, растянутые на шпалерах, стряхивали капли воды, он упрямо бегал по дорожкам, а потом полчаса растягивал длинную пружину с ручками на концах. От усилий его лицо краснело и становилось совсем детским.

— Володя, — окликала его жена из окошка, — не знаешь, где мое полотенце? Наверно, опять на пляже забыли?..

Жена у Володи была такая же маленькая, но, оттого, что носила туфли на каблуках и узкие платья, казалась выше его ростом. Она тоже делала зарядку, но только в комнате. Было слышно, как она подпрыгивает и скрипит половицами.

Одевшись, они уходили к морю. Карповна знала, что теперь там холодно, пустынно; ларьки заколочены, деревянные лежаки собраны в штабеля и укрыты брезентом, ветер гоняет обрывки бумаги и рябит воду в лужах, а волны катят на берег до того мутные, что даже непонятно, откуда берется на них такая белая, чистая пена.

Но жильцы все равно купались. Обратно приходили мокрые, озябшие, но почему-то довольные, посматривали друг на дружку и улыбались. Они всегда улыбались так, словно знали что-то не известное другим и очень важное.

— Обедать хочу! — кричал Володя, швыряя в окно мохнатую простыню. — Махнем в ресторацию на вокзал?

— Может, это и не мое дело, — говорила Карповна, — только я в рестораны не хожу. Готовят на маргарине, а дерут ужасно.

Карповна прибирала их комнату и видела, что люди они небогатые. Вещей совсем немного, у Володи один костюм да курточка с прожженным рукавом, а у жены его даже сорочек нет, надевает по ночам детскую майку. И Карповна не понимала, как при такой жизни можно тратить деньги бездумно и бесполезно.

Однажды, убирая комнату, она увидела на столе, среди разбросанных журналов, каких-то учебников и разных мелких вещей, свернутые в трубочку деньги. Вероятно, жильцы забыли их спрятать.

Карповна никогда не оставляла деньги на виду, даже самые мелкие. Ей это казалось страшным, все равно что оставить сухари под дождем. И сейчас вид этих небрежно свернутых десятирублевых бумажек почти ошеломил ее.

Она осторожно взяла их, разгладила и положила на другой край стола, придавив сверху гипсовой статуэткой. Так было надежнее.

Потом, подметая пол, она все поглядывала на эту статуэтку и, уходя, переложила деньги еще раз.

Жильцы вернулись поздно вечером. Карповна уже легла в коридорчике на постель и ругать их не стала, только сонно спросила, наброшен ли на дверь крючок.

А на следующий день, снова зайдя в комнату, она увидела, что деньги лежат на прежнем месте.

Ни Володя, ни его жена так и не вспомнили про них.

Это так озадачило Карповну, что она не стала делать уборку, а тихо затворила дверь и спустилась вниз. Она попробовала заняться чем-то по хозяйству, зажгла керосинку, чтобы сварить обед, стала чистить картошку, но деньги, лежавшие наверху в комнате, все время вспоминались ей, и она как будто видела их перед собой.

«Почему же так? — думала она. — Почему мальчишке с девчонкой позволено швыряться деньгами? Ведь они не знают их настоящей цены, они не представляют, что значит кусок хлеба в голодное время. Если бы и существовало на земле такое право — не жалея, разбрасывать деньги, то эти мальчишка и девчонка не заслужили такого права…»

Коптила керосинка, пустая кастрюля грелась на огне; Карповна стояла рядом и машинально взвешивала на ладони кухонный ножик.

Потом она подумала, что уборка в комнате жильцов не сделана, и, значит, можно будет сказать, что никто туда не заходил.

Она бросила ножик в пустую кастрюльку, обтерла руки и стала подниматься по лестнице.

Хотя Карповна знала, что в доме никого нет, однако ступала на цыпочках и очень боялась, что заскрипит дверь.

Но дверь открылась беззвучно.

Очень трудно было поднять со стола гипсовую статуэтку, она словно приклеилась, и Карповна сначала неслышно качнула ее, а затем быстро подняла и схватила деньги.

В это время в саду раздались голоса, как будто хлопнула калитка. Вздрогнув, Карповна шмыгнула к окну…

Какие-то парни брели по дороге, один из них стучал палочкой о забор.

Карповна проводила их взглядом, пока не скрылись, и пошла из комнаты, стараясь не наступить на лепестки известки, кое-где лежавшие на полу.

Весь день она прислушивалась, не идут ли постояльцы. Она ждала их и представляла себе, как они будут волноваться, искать деньги, а потом — упрекать друг дружку. Пускай, пускай поищут! Это будет им уроком…

День показался ей очень длинным и каким-то пестрым: то начинал падать дождик, то между облаками проглядывало чистое, почти утреннее солнце, озаряло мокрую, дымящуюся землю, и нельзя было понять, который теперь час.

Несколько раз на дороге опять слышались голоса. Карповна настораживалась. Но это разговаривали прохожие, посторонние люди. Безотчетно мелькнула мысль: «Как много народу шляется вокруг дома, я и не видела…»

Спустились сумерки, жильцов все не было. Карповна лежала в своем коридорчике, на постели; за стеной тихонько, как мышь, копошился ветер в сучьях акации, трогал сухие стручки. Одна за другой забренчали цикады — «тюрли… тюрли… тюрли…», эти монотонные звуки были на что-то похожи, но трудно было вспомнить, на что… Потом в горах застонал, заплакал шакал. «Надо бы собаку сторожевую завести», — подумала Карповна.