Роальд Назаров - Витька с Выборгской

— Давай потру, — говорит Толя, становится на одно колено, берет Зоину ногу и трет ладонями ее пальцы в чулках, быстро-быстро, как будто хочет скатать их в трубку.

А что Витьке делать?

Другую ногу растирать, что ли? Редкие прохожие подумают — что-нибудь случилось с Зоей, они ей неотложную помощь оказывают с Толей, — соберутся вокруг, будут глазеть, советы всякие давать… Глупейшее положение!

И спать к тому же хочется, зевки раздирают рот, зябкие мурашки по телу бегают.

— Лучше стало? — спрашивает Толя.

— Заново родилась, — смеется Зоя.

Потом она надевает туфли, и они снова идут рядышком, разговаривают. Толя что-то ей объясняет, Зоя изумляется, хохочет.

А Витька плетется за ними, чувствуя себя совершенно лишним.

Очень это неприятное чувство — ощутить себя лишним. Никто тебе и слова не сказал, никто не гонит в шею. Они сами по себе, ты сам по себе. И все-таки — торчишь у них перед глазами и не знаешь, куда себя деть.

Так что хорошо получилось: Витька не дождался ни Зои, ни Толи и уехал домой один.

И даже не знает, что все у них было так, как и было, только без него, без Витьки.

С концерта он вернулся без четверти одиннадцать.

Нажал кнопку вызова лифта и стал ждать, пока кабина спустится на первый этаж. Вдруг приоткрылась дверь квартиры старика Никитина, и оттуда выглянул он сам, какой-то встрепанный, в полосатой пижаме.

— Полуночничаем? — строго спросил он.

— А что? — насторожился Витька.

Никитин задрал рукав пижамы, взглянул на часы и, причмокнув языком, поманил Витьку пальцем-крючком. Витька сразу почувствовал, что попался на этот крючок, как глупый ерш.

— А что я такого сделал? — затрепыхался он.

— Телевизор у вас есть?

— Есть, а что?

— Тогда скорей к вам! — заторопился Никитин, ощупал карманы пижамы, захлопнул дверь квартиры и, не дав Витьке опомниться, втащил его в кабину лифта.

Выяснилось, что у Никитина в самый неподходящий момент отказал телевизор, а передавали хоккей, «Спартак» — ЦСКА, последний период, счет 3:3.

Вот уж не знал Витька, что этот занудливый старик пенсионер такой заядлый болельщик.

Дома, не раздеваясь, Витька включил «Ладогу». Никитин сел у стола, из одного кармана вынул пачку «Беломора» и спички, из другого — баночку с валидолом, нацепил на нос очки и уставился на экран, где с минуты на минуту должно было появиться ледяное поле.

— Страсти накаляются! — сказал он, потерев руки.

Но третий период еще не начался, потому что на экране появилось не ледяное поле, а иностранная кинохроника.

Американские самолеты бомбили Вьетнам, горели джунгли, зенитчики быстро-быстро вертели рукоятки пушек, наводя их на цель, падал, оставляя дымный хвост, сбитый самолет.

— Так им, гадам! Так им! — ерзал на табуретке Никитин.

Шла по улице демонстрация, волосатые, бородатые люди несли плакаты, что-то кричали, вскидывая руку.

— Что они могут? — говорил Никитин. — Митингуют, шумят, а надо — что? — он строго смотрел на Витьку поверх очков.

— Что? — смущался Витька.

— То-то же! Понимать надо! Теория без практики мертва.

Показывали современные западные моды.

— Делать им больше нечего! — сердился Никитин. — Заелись, вот и выпендриваются!

Витька с изумлением следил за стариком.

А когда начался третий период, Никитин и вовсе разошелся. Он вскакивал с места, кричал, бухался бессильно на табуретку, хватался за голову.

— Выключи! — выпаливал он. — Выключи это зрелище! Мне противно смотреть!

Витька терялся, не зная, выключать телевизор или нет, но старик Никитин уже снова почти с головой влезал в экран, шарахался от него, всплескивал руками.

— Толя! — орал он. — Фирсыч! Врежь им, как ты умеешь! Ведь есть же порох в пороховницах!

Витька заражался буйной реакцией старика Никитина.

— А-а-а! — стонал пенсионер с отчаянием, когда шайба не влетала в ворота спартаковцев.

— Вы за кого болеете — за армейцев? — сунулся было Витька, но Никитин слепо взглянул на него и стал ожесточенно высасывать дым из погасшей папиросы.

Когда счет изменился в пользу «Спартака», Никитин в гробовом молчании вытряхнул на ладонь таблетку валидола и закинул ее в рот.

— Вам плохо? — испугался Витька.

— Хуже некуда, — подавленно сказал Никитин.

Армейцы проиграли.

Никитин сам выключил телевизор, рассовал по карманам очки, папиросы, валидол и спички и направился к двери.

— Ухожу с позором, — заявил он так, будто Витька был виноват в этом.

Очень неожиданный оказался старикан!

…Зоя пришла поздно. Не зажигая света, заглянула к Витьке:

— Ты спишь?

Ответа не последовало.

— Опять кто-то накурил, — сказала Зоя, принюхиваясь к темноте.

И шепотом засмеялась.

А эта Ленка Измайлова все-таки ответила!

Витька, еще не вскрыв, прощупал конверт, в котором было что-то жесткое, картонное.

Наверно, открытка с видом поселка, где она живет. Получила, наверно, Витькино послание с одной только фразой — «Следы от осколков есть» — и почувствовала свою вину. Теперь заглаживает. Подлизывается. Ох уж эти девчонки!..

В конверте оказалась ее фотокарточка. Вполне нормальное лицо. Темные волосы, гладко зачесанные и собранные сзади в «конский хвост». Веселые озорные глаза. Или потому, что улыбается? На щеке родинка. Пионерский галстук, почти как бант.

Девчонка как девчонка.

Мало, что ли, таких на свете?

На обороте было написано:

«Это я. Спасибо, что разузнал насчет осколков. Пиши мне про все интересное. Лена Измайлова».

Витька еще раз посмотрел на фотокарточку.

И вдруг в голове у него мелькнула идея, рассмешила, погнала Витьку к столу, заставила перерыть весь ящик, битком набитый всяческой дребеденью.

Вот она!

Это была та самая фотокарточка, где Витька изображен с окладистой бородой и гусарскими усищами. То-то будет потеха, когда ей вручат сей портрет!

На другой стороне Витька начертал: «А это я. Будем знакомы, Витя Егоров».

И в тот же день, с тем же разудалым настроением, отправил этот свой «портрет» Лене Измайловой.

А на следующее утро, к великому изумлению, снова получил от нее весточку. Не ответ на Витькину бороду — рано еще, он еще впереди, а ярко-красную поздравительную открытку.

Когда он открыл ящик для писем и газет, из него, как разноцветный листопад, посыпались на пол праздничные открытки. Три штуки Зое, две маме и одна — вот эта, ярко-красная, с Кремлевской башней и знаменами. Лена писала: «Здравствуй, Витя. Поздравляю тебя с наступающим праздником Великого Октября. Желаю хороших отметок в четверти и вообще разных успехов. В этот день ты, наверно, пойдешь на демонстрацию на Дворцовую площадь. Как я тебе завидую! У нас демонстрации не бывает. Мы будем только смотреть ее по телевизору. Напиши мне, как ты проведешь праздник. Лена Измайлова».

Все это, честно говоря, огорошило Витьку. Переписка с Леной принимала серьезный оборот, а тут прямо заставила его призадуматься, поскрести затылок.

Прежде всего, она его поздравила с наступающим праздником, а он и пальцем не шевельнул. Даже в голову не пришло. Во-вторых, Витька не сообразил, что его бородатая физиономия появится там как раз на праздники, и вся эта затея выставит его в самом неподходящем виде. И наконец, ведь правда, что у них в небольшом поселке демонстраций не бывает, и Лена всерьез может завидовать Витьке, живущему в Ленинграде.

Надо было как-то исправляться.

Но — как?

Утром седьмого ноября посыпал снег, и мама, которая на все праздники оставалась дома, сказала Витьке:

— Никакой демонстрации. С твоими гландами никуда не пущу.

Спорить было безнадежно.

Зоя убежала на демонстрацию без Витьки, а мама стала готовить праздничный обед. В квартире запахло тестом, мясом, капустой. По телевизору показывали парад на Красной площади. Витька сидел перед экраном и думал о том, что Лена Измайлова сейчас смотрит то же самое, что и он, никакой разницы. Потом пришлось дважды бегать в магазин — за молоком и за подсолнечным маслом. Тут гланды почему-то не помешали, мама даже не вспомнила про них, посылая его в универсам. На лестнице пахло так же вкусно, как и дома. Жильцы, встречаясь на площадках, поздравляли друг друга с праздничком.

Часам к двум Витька с мамой раздвинули стол, накрыли его и стали ждать гостей. Ольга Ивановна надела красивое темное платье, приколола медаль «За оборону Ленинграда». Витьке всегда нравилось видеть маму вот такой — нарядной, красивой, молодой. Она даже губы накрасила перед зеркалом!

Оглядывая заставленный угощениями стол, сказала Витьке:

— Может, Федю Победимова пригласишь?