Магда Сабо - Скажите Жофике

"Что за ужасная квартира, – думала Юдит Надь. – Я просто не знаю, куда девать глаза. Для чего она только хранит это ужасное сердце? А салфетка под телефоном! А эти вышитые крестиком красные зайчики! Бррр! Как она может жить среди подобных украшений!"

В это время в квартире Юдит Надь зазвонил телефон. Валика сообщила Жофи, что настоящая фамилия Радикулитного Понграц, зовут его Иштваном и что работает он швейцаром при Совете 1-го района.

Телефонная книга ничем не помогла. В ней оказалось девять Иштванов Понграцев, но ни один из них не был швейцаром. Потом Жофи сообразила, что швейцару домашний телефон ни к чему: ведь он целый день сидит в своей дежурке и может звонить оттуда сколько угодно. А дома, наверное, ему вообще не хочется слышать эти вечные звонки. Но как в таком случае узнать его адрес? Единственный человек, который мог бы дать ей совет, – это папа. Но папы нет. С тех пор как Жофи помнит себя, она всегда боялась спрашивать что-нибудь у взрослых, а тем более просить их о чем-нибудь. В магазине, например, она до тех пор переминалась с ноги на ногу, пропуская вперед покупателей, пока продавец сам не обращался к ней. И в прошлом году, когда они со школой выезжали за город, она опоздала на линейку вовсе не потому, что была недисциплинированной. Просто у колонки стояли двое семиклассников. Один из них зажал кран рукой, а Жофи нужно было набрать воды в фляжку. Вот она и стояла, дожидаясь, когда они сами уйдут. Но мальчики все не уходили. Поэтому и цветы, которые она собрала, завяли, и юбка совсем промокла. А ей записали в дневник, будто она недисциплинированная.

Сегодня она даже за продуктами не ходила. Если бы Валика снова позвонила, она попросила бы ее узнать, где живет Радикулитный. Но бывает, что они по целым неделям не встречаются с Валикой. Надо бы придумать что-нибудь другое. Раз Иштван Понграц работает при Совете 1-го района, это недалеко от их прежней квартиры. Значит, там и нужно искать. Швейцар обычно сидит при входе в своей застекленной будочке. Нужно только подойти к нему, постучаться и объяснить, чего ей надо… Только надо очень хорошо подумать, что она скажет ему, когда постучится. Она поздоровается, представится. Нет, лучше фамилию не говорить. Ну, значит, просто подойдет и спросит… Но не может же она так, с бухты-барахты спросить его об этом. Сначала нужно с ним немножко поговорить. Но о чем в таких случаях полагается разговаривать? Она еще никогда в жизни сама не обращалась к постороннему человеку.

Половина первого. Теперь она пойдет на рынок, закупит все, что нужно, а на обратном пути, возможно, забежит на старую квартиру, разыщет Тэри и попросит, чтобы ее проводили. Но Тэри обычно в это время занята, и потом она может спросить, в чем дело. Нет, Тэри она ничего не скажет. И Валике тоже. Последние слова папы были обращены к ней, Жофи. И это ее, только ее тайна.

Помидоры подешевели еще на двадцать филлеров. Картошку она достала отличную. Потом купила арбуз. Хотя в списке стояли абрикосы, но они ей показались слишком зелеными. Теперь оставалось самое трудное – мясо. Она не любила заходить в мясные лавки. Там было скользко и всюду лежали красные туши. В рыбном отделе ей тоже не нравилось: там пахло болотом, а цинковые прилавки были облеплены чешуей. Мама записала на бумажке "цветы". Жофи решила взять львиный зев: эти цветы долго стоят.

Если она пойдет налево, то по улице Варна за пять минут доберется до дому. Мама оставила в холодильнике вкусную тушеную капусту. Но разогревать капусту она не станет, а съест прямо со льда, тогда капуста будет как мороженое. Очень хочется есть. Конечно, надо идти по улице Варна. Правда, если свернуть вправо, можно пройти мимо здания райсовета. Это большой крюк, а сумка очень тяжелая – одной картошки три килограмма. Ведь нельзя со всем этим гулять. Мама предупреждала, чтобы раз-два – и домой. Ручки сумки впиваются в пальцы. Ах, как хорошо пахнет лесом и дождем от прилавка с грибами! А ведь грибы – это плесень. В грибах нет хлорофилла. Дома она непременно обмотает чем-нибудь ручки этой сумки. Арбуз надо будет положить в холодильник. Жофи вышла с рынка через южные ворота, со стороны улицы Варна, переложила сумку в другую руку и направилась в противоположную от дома сторону. Сумка оттягивала руку, и Жофи сгибалась под ее тяжестью. Три килограмма картошки, мясо, арбуз. Теперь тень Жофики походила на маленькую горбунью.

Райсовет помещался в четырехэтажном доме. Окна первого этажа были забраны решетками. По обе стороны больших стеклянных дверей стояли скульптуры. Справа – каменная женщина. Она держала ребенка и серп, а каждый палец ее босых ног был величиной с пенал. Слева – мужчина; на голове кепка, в руках молоток, но ноги у него были обуты. К дверям райсовета вела лестница, возле которой оказалась скамейка. Жофика положила на скамейку свои покупки, села и стала наблюдать. В дверях, не переставая, толпились люди – одни заходили, другие выходили. Наконец Жофи с грустью отметила, что ребята сюда не ходят. Солнце сильно припекало, даже волосы у Жофики нагрелись, пока она тут сидела. Вот когда выйдет пятьдесят пятый человек, она возьмет свою сумку и войдет. Да, войдет, почему бы и нет? Сюда может войти каждый, кто хочет. Вон и вывеска: «По средам прием посетителей весь день».

Пятьдесят пятым посетителем оказалась улыбающаяся сквозь слезы старушка. Проходя мимо Жофики, она обронила платок. Жофи подняла его и подала старушке. Старушка прижала платок к глазам и даже не поблагодарила.

Из стеклянной двери повеяло вдруг прохладой, как из музея. Каменный пол из красных и черных квадратных плит был похож на шахматную доску. Широкая лестница вела в просторный вестибюль: справа, как в кинотеатре, находился гардероб, слева на стене виднелись крупные коричневые буквы из дерева: ШВЕЙЦАРСКАЯ.

За окошком швейцарской сидел Иштван Понграц и обедал. Перед ним стоял поднос, на нем кастрюлька, из которой он черпал что-то ложкой. На голове у Понграца была надета форменная фуражка. Если бы Жофи захватила свой кошелек, она тоже могла бы купить сдобную булку. Можно было бы есть и думать. Тогда она наверняка додумалась бы до чего-нибудь. Но свои деньги Жофи не захватила, а те, что оставила мама для рынка, потратила. Собственно говоря, пора и домой. Главное, что Иштвана Понграца она видела: голова у него круглая, глаза черные и одежда синяя форменная. В следующий раз уже будет легче, она непременно заговорит с ним, объяснит, что и как. Жофи опять переложила сумку из одной руки в другую.

Швейцар покончил с обедом и положил вилку. Вот если бы он сам догадался, кто она такая и зачем пришла, если бы опустил окошечко и сказал: "Отец твой велел тебе передать, Жофика…" Как взрослые недогадливы.

"Почему ты так боишься всех? – спросил однажды папа, когда они гуляли в Варошмайоре. – Если ты будешь вежлива с людьми, то и они будут вежливы с тобой". Она тогда молчала и только подталкивала ногой камешек, а папа следил за птицами. Папе она могла не отвечать. Жофи просто вспоминала, как однажды мама послала ее за сметаной к дяде Бушу, а она ошиблась дверьми и стала стучаться к Дэметерам. Кринка для сметаны была большая, ее пришлось держать обеими руками, и поэтому позвонить Жофика не могла. Оставалось только стучать ногой. Она стучала долго и сильно. Наконец дверь открылась, но из нее выглянула не тетя Буш, а тетя Дэметер. Жофи поняла, что не туда попала, и с опаской покосилась на дверь, где была отбита зеленая краска. Тетушка Дэметер была в капоте, а под капотом – ничего: она, наверное, только что встала с постели. Тетя Дэметер увидела Жофи и ударила ее по лицу, да так сильно, что Жофи выронила кринку. Дома она ничего не рассказала. Ей было так стыдно, что она могла только плакать. Вдобавок ко всему и мама наказала. С тех пор как разбилась кринка, она не любит стучаться ни в какие двери. Конечно, глупо, но это так.

Вдруг окошко опустилось и швейцар спросил:

– Чего тебе, девочка? Кого ты ищешь?

"Надо отвечать, – подумала Жофика, – толково и четко отвечать, чтобы он сразу же понял, о чем идет речь, и не рассердился за то, что ему мешают". Хоть бы сам догадался! Может быть, он ее узнает по сходству с папой? Она резко повернулась вправо, лицом к Иштвану Понграцу, и снова приуныла. Она ведь похожа на маму. Показать разве ему руки? Но они были заняты.

Обеденное время, публика немного схлынула. Буфетчица облокотилась на прилавок, положила в рот конфету и, подмигнув швейцару, сказала:

– Она, видно, язык проглотила.

Иштван Понграц вышел из-за своей загородки. Жофика глотнула воздух и отступила. Понграц оказался низеньким полным человеком с веселыми глазами. Все-таки замечательным врачом был папа, если швейцар ходит так, будто никогда и не болел радикулитом. Ну, хватит на сегодня, говорить она все же не станет, лучше позвонит ему сюда, в Совет, из дому. Пожалуй, если сейчас броситься к двери, то можно еще успеть уйти раньше, чем швейцар подойдет к ней. Только выход как раз загородили грузчики, они несли через вестибюль письменный стол. Жофика не двигалась.