Анатолий Алексин - Домашний совет

Мне было очень приятно, что она так думает.

– Ты ошибаешься, – пролепетал я.

– Все влюблены!

«И ты?» – хотел я спросить. Но она сама подчеркнула:

– Без исключения!

– Не говори Владику.

Это было единственное, о чем я попросил ее.

– А все-таки его зависть поставила тебя на колени! Слушай-ка… Поменяйся с ним умом, внешностью. И я брошусь ему на шею!

Она пошла по школьному коридору походкой человека, который знает, что на него все смотрят, но не обращает на это никакого внимания. Потом замедлила шаг и вернулась:

– Скажи, Савва Георгиевич любит собак?

– Я у него не спрашивал. Но, по-моему, их любят все.

Ирина пришла с собакой. Я предупредил, что у пуделя длинноватое имя и что лучше ею называть сокращенно: ЛДЧ.

Вначале мама и отец путались, называли его: ЛЧД, ДЛЧ. Но понемногу они приноровились: прежде чем позвать собаку, притормаживали, мысленно произносили: «Лучший друг человека», – и тогда буквы выстраивались в нужном порядке.

– ЛДЧ, какая у тебя умная морда! – не претендуя на оригинальность, восклицали они.

Ирина была с пуделем строга, как с мальчишками нашего класса.

– Не мельтеши! Ляг в углу. И молчи: сегодня не твой день рождения!

– Привык быть в центре внимания, – пояснил я родителям.

Это сближало его с хозяйкой.

– Не думала, что ты такая красавица! – сказала мама. И с тревогой оглядела своих новорожденных.

Я воспринял се заявление, как воспринимают всем известную истину, до кого-то дошедшую с опозданием. Владик слегка подергал носом.

Отец никаких красавиц, кроме мамы, на свете не признавал.

Все было готово, но мы ждали Савву Георгиевича.

– Не хочется «разрушать» стол, – объяснила мама. – Потерпим немного…

Он задержался в университете. Но вот-вот появится.

При слове «университет» Ирина сузила глаза, и даже Лучший друг человека напрягся.

Из коридора в комнату потянулся долгий, беспрерывный звонок; Савва Георгиевич, нажав на кнопку, как обычно, о чем-то задумался. Мама, опередив всех, открыла дверь.

Савва Георгиевич никогда не включатся с ходу з чужой разговор, а настороженно внимал ему, как если бы в комнате звучал непонятный язык. Он долго постигал суть самой примитивной беседы, потому что мысли его были далеко. «Человек одной страсти! – говорила мама. – Он не просто живет физикой, – он с нею не расстается!»

– Мы, как и вы, родились весной, – снайперски точно подметил я.

– Уж лучше бы не вспоминал, – через стол, одними губами шепнула мама.

И стала наполнять тарелку Саввы Георгиевича.

Я встал и провозгласил тост за маму и отца, которые «подарили нам жизнь». Взрослые выпили шампанского, а мы, уже девятиклассники, воду с дошкольным названием «Буратино».

Владик задергал не носом, а всем телом: я впервые опередил его. Этого не случилось бы. если б между нами не сидела Ирина. Мой близнец хотел сказать что-нибудь более умное, чем сказал я. Он этого так сильно хотел, что ничего придуматься не могло.

Савва Георгиевич погрузил пятерню в густую мятежную шевелюру и, продолжая думать о чем-то своем, рассеянно провозгласил тост за наше с Владиком будущее. Помолчав, он высказал мысль, которая волновала его, ибо я уже был с нею знаком:

– Если б можно было предвидеть, какое у него, у этого грядущего, будет лицо… Никто и никогда не сумеет заложить программу в самую своенравную машину, именуемую личной человеческой жизнью.

Владик все медлил.

Мне очень хотелось, чтобы тост его поскорее родился. Ирина почувствовала это и шепнула мне:

– Ты – раб его зависти.

– Почему?

Вместо ответа она поднялась.

Вилки и ложки за столом онемели: так же, как немели наши перья, тетрадные страницы, если Ирина выходила к доске.

– Мы в доме научных работников, – сказала она. Дом наш действительно так назывался. – Пусть это будет доброй приметой, и мы тоже посвятим себя именно ей… Науке!

Ее вдохновляло присутствие члена-корреспондента. На географическом лбу Саввы Георгиевича увеличилось количество рек и меридианов: он спросил, в чем именно Ирина видит свое призвание.

– В молекулярной физике, – ответила она так спокойно, что все в это поверили.

Владик ничего не видел и не слышал: он придумывал тост.

Савва Георгиевич сказал, что без таких людей, как мама и отец, члены-корреспонденты ничего ровным счетом не стоят. Он не первый раз высказывал эту идею.

И всегда мне казалось, что он имел в виду одну только маму, а отца приплюсовывал для приличия.

– Можно позвонить по телефону? – коснувшись губами моего уха, спросила Ирина.

– Телефон на кухне. Я провожу тебя.

– Вы куда? – бдительно осведомилась мама.

– Позвонить, – сказал я.

На кухне я забыл, зачем мы пришли.

– Ирина…

– Что? – спросила она.

Я, содрогаясь от нерешительности, положил руку ей на плечо. И в ту же минуту ощутил боль в ноге. Она была неожиданной и колкой.

Я вскрикнул, обернулся… Лучший друг человека приготовился схватить меня за ногу еще раз.

Ирина отреагировала с мгновенностью опытного шофера, увидевшего опасность: она присела и шлепнула пуделя.

– Не вмешивайся в чужие дела! – Сидя на корточках, она подняла на меня свои изумрудные глаза: – Охраняет от посягательств.

В дверях раздался голос моего близнеца:

– Уединились?

– Не совсем, – ответила Ирина. – С нами – Лучший друг человека.

В старости нелегко отрекаться от своего возраста и постоянно быть «в форме». Эта чужая форма, как чужая одежда, неудобна, где-то стискивает и жмет. А Марию Кондратьевну, я чувствовал, она могла задушигь. Нашей классной руководительнице хотелось под тяжестью лет пригнуться, а она выпрямлялась. Ей хотелось постоять, передохнуть на плошадке между этажами, а она преодолевала школьную лестницу одним махом. Преодолевала себя… Чтобы директор не думал, что ей пора расстаться и с этой лестницей, И с этими коридорами, и со всеми нами. Однажды на уроке ей стало плохо:

– Я посижу.

Мы повскакали с мест: «Надо вызвать врача! „Неотложку!..“

– Посидите и вы, – сказала она.

Ей приходилось болеть тайно, конспиративно. «Но ведь так, конспиративно… можно и умереть, – подумал я. – Чтобы директор не догадался!» Своим ворчанием на педсоветах он вынуждал ее расходовать в неразумно короткие сроки те силы, которые можно было растянуть на годы при медленном, осторожном использовании.

– О возрасте не надо помнить, но и не следует забывать, – со вздохом констатировал у нас дома Савва Георгиевич, стараясь доискаться до причин того, почему его жена умерла в лифте, стоя, с сумками в обеих руках.

К переменке Мария Кондратьевна пришла в себя. Она с опасной стремительностью поднялась и рискованно твердым шагом направилась в учительскую.

– На пенсию ей пора, – сказал Владик. Он мог бы со временем заменить директора нашей школы.

– Ты поможешь мне? – спросила Мария Кондратьевна, когда мы с Ириной и Владиком были в десятом классе.

– Вам? Конечно… А в чем?

– Предстоит городская олимпиада начинающих физиков. Я хочу, чтобы ты представлял нашу школу.

– Всю школу… я один?

– Наука и искусство иногда выигрывают, если их представляет кто-то один. Но талантливый!

– А вы считаете?..

– Считаю, Санечка, – перебила она. – Я давно уже это считаю. Но обратимся к глобальным примерам: с большой высоты все вокруг как-то виднее. Хочешь понять малое, примерь на великое! Ты не слышал об этой истине?

– Пока нет.

– Так услышишь! Королев мог представлять всю космонавтику, Менделеев – химию, Шаляпин – русскую оперную школу… А ты будешь представлять нашу школу номер семнадцать.

– Я думаю, Ирина лучше се представит.

– Опять не веришь в себя? Подмял тебя близнец. Ох как подмял!

Она просила, чтобы я помог ей. Но одновременно сама хотела помочь мне… выбраться из-под насевшего на меня близнеца.

– Если ты победишь на этой олимпиаде или займешь там какое-нибудь место… желательно, разумеется, не последнее, можно будет сказать: ученик спас учителя! Или «поддержал». Так будет мягче.

– Когда это?

– В понедельник, но не ближайший, а следующий за ним… В Доме культуры инженера и техника. У тебя есть еще две недели. На самоусовершенствование!

Первую неделю я потратил не на самоусовершенствование, а на «самокопание». Так Ирина называла мои заботы о том, чтобы Владик не отстал от меня и чтобы я его в чем-нибудь не превзошел.

– В любом автомобиле ограничитель скорости действует лишь определенное время. А ты напялил хомут навсегда? – спросила Ирина.

Она также нарекла Владика «шлагбаумом». И предупредила, что шлагбаум не так уж безвреден: из-за него можно не только задержаться в пути. Но и вообще опоздать к намеченной цели.