Владислав Крапивин - Алые перья стрел

Но тот так и не вышел на автобусную остановку. А когда в полдень автобус подкатил, в нем тоже не нашлось никого похожего. Ехали пионерчики на экскурсию в город, крупно спорили два овощезаготовителя о сезонных ценах на помидоры, баюкала младенца молодая мамаша, да какой-то веселый художник в вельветовой блузе и с золотыми зубами рисовал на обложке блокнота карикатуру на заготовителей. Он показал ее заглянувшему в автобус старшине, и тот, несмотря на всю озабоченность, невольно улыбнулся: уж больно похоже и забавно.

Дядя Костя тоже заглядывал в окна автобуса, но не узнал в разбитном и суетливом парне ночного посетителя Да и говор был у художника не тот.

Эх, поднять бы ему глаза чуть выше: там на багажной полочке лежал-полеживал его собственный чемоданчик! Узнав за стеклом кузнеца, Шпилевский так растерялся, что не успел даже спрятать багаж. Но пронесло...

Участковый не мог ждать следующего автобуса или попутных машин: в овраге лежал опасный груз. Он взял из дому велосипед и покатил в Красовщину, к ближайшему телефону.

Нет, Юра Харламов, проезжая на пароме, не узнал в пижонистом художнике высокого мужчину, который вышел в сумерках из вагона. Его насторожил лишь странный поворот головы. Однако коллега весьма доказательно разубедил Юру – художнический прием. Ну и черт с ним, с золотозубым художником.

Но во время беседы с Алексеем Харламов отчетливо вспомнил другое. У студента, оказывается, образное мышление. Именно как кошка из подворотни выглянул тогда пассажир в кителе из тамбура вагона. Незаметный взгляд влево, такой же вправо и после них уже решительный соскок с подножки.

Это не убеждало, но наводило на мысль, что Казимир Шпилевский – человек, побывавший в то же утро в райцентре и виденный бабкой Настей, и преступник, ранивший Айвенго, вполне мог быть одним и тем же лицом. Переодеться не проблема, и не велик труд сменить саквояж на чемодан Важно другое: куда он сейчас исчез и как намерен осуществить свой замысел в Красовщине?

То, что такой замысел имеется, уже не было сомнений. Слишком упорно рвался сюда агент. И повод основательный: ожидается приезд одного из известнейших людей в республике. На празднике будут все руководители района, ответственные работники из соседних местностей, гости из Прибалтики. Удайся покушение – какой толчок был бы для активизации антисоветского подполья, для распространения паники среди населения!

Повод есть, агент (или агенты) где-то есть. Что же готовится врагом? Пора знать, потому что до начала праздника остались сутки. Вот о чем думали Василий Кондратьевич и лейтенант Харламов, направляясь в “Партизанскую славу” после своего разговора о глухонемом и чемодане с царапинами. “Победа” мчалась впереди, Юра пылил сзади на мотоцикле. Миновав колхозную контору, они подлетели к овощехранилищу Здесь стояли Мойсенович, парторг, Михаил Андреевич, участковый из Козлян и капитан-сапер.

– Показывайте! – бросил подполковник.

Ему показали четыре упругие пластиковые капсулы, каждая величиной с мизинец. На них отчетливо чернела цифра “60”.

– Нуте-ка, прикинем, на какое время запланировал брюнет в сапогах взрыв наших передовиков? – сказал Василий Кондратьевич. – Старшина! Когда, по словам кузнеца, был у него этот любитель “Беловежской”?

– Выходил к бричкам в три часа. У Буйко ходики в кузнице, он засек.

– Умница партизан, помню его. Значит, взрыв планируется на пятнадцать часов завтра. Парторг, дайте, пожалуйста, регламент праздника. Та-ак. Митинг... последний сноп... награждение. Ага: с четырнадцати до шестнадцати катание на тройках, игры, соревнования. Совпадает. А когда наш “гость” мог увидеть этот сценарий?

– Ну, это не проблема... – замялся парторг. – Мы его за две недели размножили на машинке и всюду разослали.

– И то верно, не проблема. Товарищи председатель и парторг, нам нужны три-четыре сметливых комсомольца, желательно служившие в армии. Но... сами понимаете!

Мойсенович ухмыльнулся:

– Вроде не в наших интересах разводить панику. Только и вы уж, уважаемые товарищи, не дайте испортить праздник.

...Шпилевский заканчивал писать лозунг на пароме, когда на него въехали “Победа” и мотоцикл. Он вместе с ними сплавал на деревенский берег, продолжая орудовать кистью, но и там не успел окончить работу до следующего рейса. В этот раз на палубу зашли двое колхозных парней и все тот же широкоплечий. На Казимира они внимания не обращали. На песчаном берегу троица направилась к лодке Дударя, ощетинившейся удочками. Один из парней зажестикулировал, словно матрос-сигнальщик на палубе. Глухонемой свернул удочки, подплыл к берегу и вышел из лодки. Вся компания погрузилась в нее и вскоре скрылась за поворотом. Старик зашагал к парому, ступил на палубу и направился к Шпилевскому.

– Не останавливайся рядом, – шепнул ему Казимир. Недалеко был моторист-паромщик. – Иди в лес, к старому блиндажу.

Когда они встретились у блиндажа, Казимир зло сказал:

– Повели твою ладью обыскивать. Ничего в ней не оставил?

– Интересного для них ничего. Другое хуже, пан начальник. Молчать они при мне начали. Не разговаривают между собой. Так понимаю, что подозревают, будто я слышу. Откуда?

– Ну, тебе лучше знать, где наследил. У меня своих хлопот достаточно. В трибуну мины не подсунешь: видел я у одного из ихних миноискатель. Значит, завтра перед парадом еще раз все обшарят. Паром, конечно, тоже раз пять обследуют. Пройдутся и по дорогам. Так что мои жестянки могут и не пригодиться. Имеешь какие-нибудь другие соображения?

Дударь думал не про то. Только бы этот парашютист не попался. Если схватят, ниточка непременно приведет к Леокадии: заходил, ночевал, племянником числится. Прощай, значит, дочь. О себе он как-то не думал в эти последние тревожные дни. Иногда ловил себя на мысли, что смотрит на собственную персону как на готового покойника. А вот как уберечь Леокадию или хотя бы смягчить ждущий ее удар? Эх, старик, старик, ведь это ты в конечном счете испоганил всю ее жизнь. Внушил чушь несусветную, будто уготована ей судьба помещицы. И повела девку мечта несбыточная по самым что ни есть путаным стежкам-дорожкам. Другие-то бабы ее возраста, да и не умнее ее, вон как живут при нынешней власти. Веселые, с семьями, никого не боятся. Как же, нужна она тем американцам, как вот он этому безжалостному парню из-за кордона!

Вместе с тем Дударь и не думал уклоняться от участия в акции. Он понимал, что Шпилевский его просто убьет при малейшем шаге в сторону да и Леокадию не пожалеет... Самому убить его? Зачем? Дударю это не скостит вины перед судом: больно много на его счету незамолимых грехов. А вот дочь спасти – тогда бы и самому помирать легче. Только как?

– Какие могут быть думки у старика, – уклончиво сказал он Казимиру. – Я ваших планов не знаю да и сил тоже. Чего бы проще – закидать их завтра бомбами с самолета со всем их праздником, так ведь не по возможностям.

– Действительно – старый осел! – обозлился Шпилевский. – Иди сдавай рыбу председателю, бери расчет и уплывай к своему хутору. Будет для тебя в райцентре задание. Выполнишь – по возвращении к своим я ходатайствую о медали для тебя и двойном окладе. Ну и здесь оставлю тысчонок двадцать.

– У вас всего-то было двадцать, четыре пачки по пять, – усмехнулся Дударь.

– Вот балда, там сорок было, даже этого не заметил, – снисходительно бросил Казимир. – Двойные склеенные купюры... Ты шофера райкомовского знаешь? Женя? Очень хорошо. Так вот: подаришь ему завтра свежую щуку, когда будет ехать сюда со своими хозяевами. Встретишь по дороге, будто с берега идешь, и подаришь. Доходит?

Дударь оценил: “Хитер, змееныш, знает, что там баба поедет и ни в жизнь не откажется от свежей рыбки!” Вслух сказал:

– Большая щука нужна, чтобы влезла в нее жестянка. Да и зашить ее нелегко.

– Это твоя забота. И кстати, последнее. Отдай рыбину и спи в своей развалюхе, да так, чтобы люди видели, что в воскресенье ты и близко не подходил к Красовщине.

– Все понял, начальник.

– Конечно, я мог бы поручить заминировать райкомовскую машину своей “тетушке”, – задумчиво добавил Шпилевский. – Тем более что она учительница и знакома с женой секретаря райкома, поскольку та директриса школы. Но она – протухшая вобла, толку от нее нуль. Не исключено, что скоро придется убирать... Ты близко знаешь эту дуру?

“Ближе, чем тебя, сучье отродье, – чуть не крикнул Могилевский. – Как бы тебя быстрее не убрали, гаденыш”.

Но вслух опять сказал послушно:

– Мне запрещено было ее близко знать, начальник. У нас разные дела.

Василий Кондратьевич с любопытством наблюдал, как глухонемой рыбак объяснялся с председателем. Он загибал один за другим пальцы, разводил руками, мотал головой, потом изобразил, будто расписывается на листке, и при этом густо гудел. Очень хотелось рявкнуть: “Прекрати спектакль!” Но надо было терпеть до конца. В лодке Дударя ничего предосудительного не нашли, и следовало ждать, что же дальше предпримет этот старый обманщик.