Лазарь Карелин - На тихой улице

— Да, конечно.

— Так вот, я хочу рассказать вам про одного паренька, которому, по-моему, сейчас очень худо. А как помочь ему, я и не знаю. Коля Быстров…

— Так, так… — с интересом сказал Алексей.

— Вы его знаете?

— Наслышан. Впрочем, мы ведь живем с ним в одном доме.

— Да, в доме, где несколько тысяч жителей.

— И все-таки я его знаю.

— Ну, а я хоть и не живу с ним в одном доме, теперь наслышана о нем, пожалуй, куда больше вашего, — продолжала Лена. — Несколько месяцев назад мать этого мальчика второй раз вышла замуж. Его отец, военный моряк, погиб в годы Отечественной войны. Новый муж, насколько можно судить со стороны, человек неплохой. Вот вам его характеристика по отзывам сослуживцев: хороший производственник, общественник; кажется, по-настоящему хорошо относится к своей жене и, кажется, серьезно относится к своим обязанностям отца. Он так и называет пасынка — сыном.

— Так что же вас беспокоит, Лена?

— А вот мальчик после замужества матери стал неузнаваем. Мне рассказывала о том, как вел он себя последние месяцы в школе, его классная руководительница, Евгения Викторовна. Вы ее, наверно, помните?

— Еще бы! — утвердительно кивнул Алексей. — Строгая была женщина, но справедливая.

— Она и теперь такая, хоть и сильно постарела, — заметила Лена. — Евгения Викторовна рассказала мне, что Коля Быстров, хороший парень, с отличными задатками, отличный ученик, спортсмен, стал превращаться, попросту говоря, в хулигана. Драки, пропуски занятий, грубые выходки… Ну, а сейчас, летом, он окончательно отбился от рук.

— И вам думается, что всему виной его отчим? — спросил Алексей.

— Просто не знаю, что и сказать, — огорченно вздохнула Лена. — Ведь отчим-то хороший человек. «Хороший человек» — так говорят о нем и соседи по квартире.

— Кстати, вот заявление, — сказал Алексей, указывая глазами на лежавший перед ним листок. — Заявление от матери Володи Мельникова, избитого Быстровым.

— Значит, она все же подала в суд? — испуганно спросила Лена, и на лице ее отразилось искреннее огорчение. — Мы с Евгенией Викторовной так этого боялись…

— Но и вы пришли в суд, — задумчиво глядя на девушку, сказал Алексей.

— Да, пришла. Но заявление Мельниковой — это уже то, что может вас заинтересовать, а мой сбивчивый рассказ — ну что это, как не признание своей беспомощности? Помогите, а в чем — я и сама не знаю!

— Попробуем, Лена, помочь друг другу, — помолчав, сказал Кузнецов, мысленно связав сейчас и свою утреннюю встречу с Мельниковой и свой разговор с Леной в одну, еще пока неясную для себя задачу, над которой, он чувствовал это, ему нельзя не призадуматься. — Хотя как будто бы дело ваше и впрямь можно было бы решить без суда. — Он усмехнулся: — Вот и опять это «как будто бы»…

— Я очень рада, Алексей, что нашла у вас сочувствие, — сказала Лена.

— Признайтесь, Лена, — улыбнулся Алексей, — вы не прикладывали руку к этому моему предстоящему выступлению в клубе домоуправления? Вот и тема такая неожиданная: «Наши дети»…

— Разве только чуть-чуть, — рассмеялась Лена. — Мне подумалось, что будет очень хорошо, если судья выступит перед своими избирателями с беседой о детях.

— Да, пожалуй. Но говорить о детях с позиций судьи — дело нелегкое… Эх, и задали вы мне работу! Вторую неделю готовлюсь!..

— Смотрите! Смотрите! — Протянув вперед руку, девушка подбежала к окну.

А за окном, через двор суда, к обитому железом автобусу с единственным зарешеченным оконцем шел под конвоем двух милиционеров тот самый парень, о котором только что рассказывала Лена Кузнецову. Как и в коридоре суда, он шел не спеша, вразвалку, с независимым видом поглядывая по сторонам, но его судорожно сцепленные пальцы за спиной и эта вот болезненная сутулость юношески крепкой спины никого и ни в чем не могли обмануть.

— Да как же это?.. — подавленно произнесла Лена, с глубоким огорчением глядя на подошедшего к ней Алексея. — Ну, а Быстров?.. Неужели и его будут судить?..

— Не знаю, — сказал Алексей, провожая глазами, медленно отъезжавшую от здания суда арестантскую машину. — Ничего еще пока не знаю…

Лена вдруг заторопилась, поспешно протянула Алексею руку и пошла к дверям. Стоя у окна, Алексей увидел, как Лена вышла из суда. Он долго смотрел ей вслед, пока она не скрылась за углом соседнего дома.

Отворилась дверь, и в комнату быстрой, уверенной походкой вошла высокая пожилая женщина. На ней был коричневый форменный костюм с прокурорскими погонами; забранные на затылке в тяжелый пучок волосы отсвечивали сединой. Приглядеться к этой женщине — простое, доброе лицо, усталые морщинки возле глаз, по-доброму круглый с ямочками подбородок. Но если повнимательнее заглянуть в ее глаза, спокойные, твердые, то возникшее было сравнение с пожилой домашней хозяйкой, которая умеет готовить вкусные кушанья и заботиться о рубашках своего подросшего сына, исчезнет, и вы невольно внутренне подтянетесь под ее суровым, проницательным взглядом. Если же не поддаться первому впечатлению от доброго подбородка и усталых морщинок и не удивиться суровому взгляду и прокурорским погонам на плечах этой женщины, то перед вами возникнет ее подлинный образ — человека большого жизненного опыта, много повидавшего хорошего и плохого, женщины из тех, которые только у нас смогли выйти за рамки привычных семейных забот и стать общественными деятелями.

— Ну, что же вы, Алексей Николаевич! — громким, резковатым голосом заговорила она. — Опять напоминать вам, что время завтракать?

— Виноват, виноват, Вера Сергеевна, иду.

— Последний раз выступаю в роли вашей няньки! — с напускной строгостью сказала Вера Сергеевна. — И то исключительно из уважения к вашей матери: просила меня последить, чтобы ее Алешенька не забывал завтракать и обедать. А ее Алешенька принимает в неприемные дни каких-то молоденьких девушек.

— Старшую пионервожатую из десятой школы, — заметил Алексей.

— И что же из этого следует?

— Кстати, Вера Сергеевна, — склонился над своим столом Кузнецов, — как с делами о квартирных кражах в доме номер шесть?

— Пока что ничего нового. Такое впечатление, Алексей Николаевич, что кражами в вашем доме — ведь это, кажется, дом, где вы живете? — занялись весьма опытные преступники. Этакий, как говорит наш следователь Беляев, «лихой почерк», и причем один и тот же почерк, у авторов всех этих преступлений.

— И в том же доме, — негромко, как бы раздумывая вслух, произнес Кузнецов, — стали наблюдаться случаи хулиганства, драки, детская безнадзорность. — Он протянул прокурору заявление матери Володи Мельникова: — Вот, почитайте. И вот еще.

Алексей подошел к стенному шкафу. Достав папку с бумагами, он положил ее на стол.

— Ну-ка, ну-ка, — торопливо присела к столу Вера Сергеевна.

Несколько минут она молча медленно листала бумаги в папке, потом, не поднимая головы, озабоченно сказала:

— Ох, и не люблю я все эти мальчишеские истории!

— В них и разобраться-то толком нельзя, — отозвался Алексей. — Вот, например, случай с Быстровым. Почему избил он своего друга? За что? Просто хулиган — и только?..

— Просто хулиганов не бывает, — сказала Гурьева. — Для судьи да для прокурора просто так вообще ничего не бывает, дорогой Алексей Николаевич.

— Это верно, — кивнул Алексей. — Выходит, мальчишки подрались, а нам голову ломать?

— Выходит, что так, — усмехнулась Гурьева. — Мальчишки подрались, а у судьи Кузнецова новая забота. — Она отодвинула от себя папку, с досадой прихлопнула ее своей тяжелой, сильной рукой. — Не слишком ли распухла у нас эта летопись ребячьих невзгод?

— У меня этих папок с невзгодами целый шкаф, — сказал Алексей. — На любой возраст. — Он вдруг порывисто шагнул к Гурьевой. — Да кто я такой, Вера Сергеевна, чтобы судить да рядить обо всех этих невзгодах? — упавшим голосом произнес он. — Ну, Быстрова я еще рассужу — сам был таким, а вот его отчима, мать, всех этих молодых и старых, бывалых и умелых — как мне с ними-то быть?

— Ответ вроде и не труден, Алексей, — внимательно взглянув в грустное лицо Кузнецова, сказала Гурьева. — Если уж попали все эти люди в суд, должен ты их судить. И, как у нас говорят, кого осудить, кого осадить, а кого домой отпустить.

— В том-то и дело — кого да как. Ответ не труден, да трудна задача.

— А закон, а совесть твоя, а все, чем жил до нынешнего дня? Разве это не помощники твои, Алексей?.. Молод? Опыта мало? Верно, жизненный опыт в нашем деле нужен. Да только как его измерить, этот самый опыт? Вот я старуха, и опыта жизненного у меня хоть отбавляй, а всякое новое дело для меня в диковину. И хорошо это: значит, могу еще работать. А как начну новые дела под старые решения подгонять, как начну рыться в памяти да выискивать эти самые прецеденты, так нужно мне будет подавать в отставку.