Андрей Некрасов - Завидная биография

Зое эти «красавцы» не очень-то понравились: с тупой кормой, с прямым носом, с крутыми бортами, они и на корабли-то совсем не похожи. Вроде серых ящиков с мачтами. А все-таки корабли.

В одном месте, сбившись тесной кучкой, собралось больше дюжины сейнеров. Издали казалось, что кораблики шепчутся о чем-то, такой у них был вид, а подошли, пристали — и оказалось, что тут пловучая мастерская: тому нужно выточить кран, тому сменить шестеренку, тому починить лебедку… Вот они и стоят и ждут…

В мастерской, в корпусе отжившего свой век парохода, стучит мотор, крутятся валы станков, змейками бегут стальные синие стружки. У конторки сидит совсем сухопутный старичок в очках, щелкает на счетах, пишет наряды… Все как на берегу, а поднимешься, глянешь кругом — от края до края мутно-зеленая вода, да чайки, да солнце, да паруса, как яркие факелы, горящие в его лучах.

Тут, в мастерской, Зоя узнала новости: троих ребят разыскали на сейнерах, отправили на пловучий завод, и они там ждут «Ломоносова».

Когда Зоя рассказала об этом капитану, он погладил усы, подмигнул и сказал:

— Ну что ж, Зоя Павловна, промышляем мы с вами неплохо: в первый день — пятнадцать процентов плана!

В море тысячи дорог, и на каждой дороге ждет человека грозная стихия. Но зато очень часто бывает, что в море самые смелые мечты сбываются скоро и просто…

Боря Кудрявцев мечтал стать мотористом, а попал на реюшку.

Шкипером там был хороший знакомый, дядя Вася, их зеленгинский сосед. Он, как сына, принял Борю, устроил, приютил. А Боря, как в плену, жил на маленьком корабле. Не то, чтобы скучно ему показалось, и не то, чтобы тяжело, а просто не лежала душа к парусам да к сетям.

К делу он скоро привык и справлялся неплохо. А вот полюбить простую рыбацкую работу так и не сумел.

В свежий ветер еще куда ни шло — навалившись на румпель, выбрав шкоты, он сидел на корме послушного суденышка и смотрел, как дробится волна, захлестывая на смоленую палубу. Зато в штиль, когда обвисшие паруса без пользы болтались на мачтах, когда за целый день бывало проходили они с дядей Васей две-три мили, вот тут впору было кинуться в море с тоски. В такие дни, перебирая сетки, Боря часами смотрел на далекие катера, торопливо бегущие в море, и, как чудесную музыку, слушал глухую отсечку моторов.

«Попасть бы на катер», — мечтал он и строил тысячи планов избавления из плена.

Не все само устроилось, да так, что лучше и не надо.

Как-то раз с хорошим уловом они подошли к рыбнице и не успели сдать рыбу, как полным ходом подошел туда же сейнер «Байкал».

На «Байкале» тоже были свои, зеленгинские, и матросом там плавала Клава, сестра дяди Васи.

Боря тут же перенес свой сундучок на сейнер, Клава перебралась на реюшку, и все три корабля разошлись: реюшка — к мелям метать порядки, рыбница — к заводу сдавать рыбу, а сейнер — к напарнику, лениво качавшемуся на глуби.

Тут все пришлось Боре по душе.

Сейнер мчался, легко рассекая воду. Впереди, словно пласты земли из-под плуга, распадались в стороны тяжелые темные буруны, сзади догоняла их и не могла догнать кипящая белая кормовая волна.

С полного хода, как послушный конь, осаженный рукой умелого всадника, «Байкал» встал борт о борт с напарником. А минут пять спустя, выбросив за корму длинные арканы, оба кораблика побежали рядом, волоча по дну широкий мешок трала.

Через час корабли сошлись, счалились носами. Потом загремели лебедки, мокрые канаты зазмеились по палубе, повис между бортами трал и огромными сачками, подвешенными на канатах, рыбу стали черпать и выливать на палубу…

И в тот же вечер получилось так, что механик с «Байкала» перешел на другой сейнер. Помощник встал на его место, а Борю поставили за помощника.

С тех пор, сидя в рубке рядом с капитаном, Боря следил за приборами, сам запускал мотор и чувствовал себя хозяином могучей машины.

Пока тянули трал, он с тряпкой в руках обходил машину, до блеска начищал краны, трубки, кожухи и валы, а когда раздавался сигнал, бегом бросался на место, сбавлял обороты, включал лебедку и из рубки следил за работой…

Время летело быстро, так быстро, что Боря даже удивился, когда однажды начальник колонны подошел к «Байкалу» и крикнул в мегафон:

— Кудрявцев, собирай-ка вещи. Через час зайду за тобой.

В тот же день с сундучком в руке Боря оказался на пловучем заводе. Неспокойные мысли теснились в его голове, то унося назад, в море, на сейнер, то на берег, домой, в школу, к друзьям.

К вечеру «Ломоносов» подошел к пловучему заводу — четырехэтажному деревянному кораблю-городу, стоящему на якорях посреди моря.

Магазин, баня, пекарня, столовая, парикмахерская, больница, библиотека, почта, кузница — все было на этом заводе. Со всех сторон — и по бортам и под кормой — стояли десятки катеров, баржи, парусные реюшки. По бесконечным террасам и коридорам спешили куда-то люди, кто с газетой в руках, кто с буханкой хлеба, кто с гармошкой.

Наверху, на корме, танцевали загорелые рыбаки и рыбачки, а внизу, в широком пролете, шла работа. Там выгружали рыбу с промысловых судов, взвешивали ее на больших весах, чистили, мыли, солили, забивали в бочки и грузили в просторные трюмы широких морских барж.

Сначала Зоя растерялась на заводе, но потом разыскала директора, и тот, узнав, зачем она тут, повел ее в красный уголок.

Там у стола, покрытого новым кумачом, два мальчика играли в шахматы, третий следил за игрой. Все трое так увлеклись, что не заметили, как вошла Зоя.

— Здравствуйте, ребята, — сказала она наконец. — Вы откуда?

— Я с «Байкала», — ответил высокий мальчик, тряхнув светлыми, как лен, отросшими за лето волосами.

— А я с «Леща», — сказал другой, черноволосый.

— А я с «Урагана», — откликнулся самый маленький, третий.

— А живете где?

— А нам каюту дали, — сказал высокий мальчик, и Зоя засмеялась.

— Нет, ребята, — сказала она, — я спрашиваю, откуда вы сами, где жили до моря.

— Я из Тузуклея…

— А я из Икряного…

— А я из Зеленги…

Зоя пригляделась.

— Боря, да это ты никак? — удивилась она. — Вырос-то до чего, и не узнаешь…

— И я вас не узнал, Зоя Павловна, — смутился Боря и встал. — Вы, значит, тоже в море?

— Я, ребята… мы за вами приехали. В школу-то хотите?

— Да не очень, — ответил самый маленький, — еще десять дней до школы-то, можно бы промышлять.

— Ты, Васька, скажешь: десять! Неделя всего, — перебил черноволосый.

— А промышляли-то хорошо, понравилось?

— Хорошо, мы полтора плана взяли, — сказал Боря.

— А мы план с четвертью.

— А мы плохо: едва-едва план натянули, — сказал Васька. — У нас шестеренка водяного насоса три раза летела.

— А не знаете, — перебила Зоя, — еще тут, поблизости, нет на судах ребят?

— Было много, а сейчас все уехали, одни мы остались, да в чернях, говорят, есть еще. Наша Люба там, и Саржан где-то там. А так больше не слышно.

— Ну ладно, собирайтесь, ребята, и ступайте на пароход «Ломоносов». Он у правого борта стоит. Только поскорее, слышишь, Боря!

— Сейчас… Момент…

Мальчики вскочили, но у двери черноволосый обернулся, с сожалением посмотрел на доску и спросил:

— A y вас там, тетя, шахматы есть?

— Есть, — улыбнулась Зоя, — и домино, и шахматы, и приемник.

— Ну, тогда давай, Борька, запоминай, ход-то чей, твой? Там доиграем!

И, склонившись над доской, ребята быстро заговорили вполголоса:

— Значит, тут белый король, ладья, две пешки, тут слон, тут пешка… Запомнишь, Лешка? Мы сейчас, Зоя Павловна.

Дмитрий Трофимович рассудил так: где рыба, там и народ, а где народ, там молва. Значит, сразу все адреса узнаем.

А рыба, по данным разведки, пошла к Мартышечьей косе, к устью Урала…

— Пойдем и мы на Мартышку, пошукаем, — сказал Дмитрий Трофимович и велел отдавать концы.

«Ломоносов» гудком попрощался с заводом, отвалил от высокого смоленого борта и полным ходом пошел на восток, оставляя позади широкий след, ясно очерченный двумя полосками пены.

За кормой, предвещая ветреный день, садилось в море большое красное солнце. Потом сразу, без сумерек, нахлынула темнота, звезды зажглись в вышине, а кругом со всех сторон замелькали далекие и близкие огоньки.

— Вон оно, наше море, какое, как большая деревня, — сказал капитан. — Ну, посмотрим, однако, что завтрашний день нам скажет. Утро вечера мудренее.

Утром Зоя пришла к капитану.

— Ребят бы взять на мостик. Можно, Дмитрий Трофимович? — спросила она, но капитан отказал наотрез.

— Троих бы взял, Зоя Павловна, слова бы не сказал, а ну как выполним наш с вами план? Тогда как: всех девятнадцать пускать? Самому встать негде будет. А не пустишь — обиды пойдут, а то, глядишь, и слезы… Рыбаки-то они заправские, а все-таки дети.