Три куля черных сухарей - Михаил Макарович Колосов

Идет Васька серединой улицы, банку консервную футболит, гремит ею, пугает собак. Поднял голову — Дарья стоит у своих ворот, руки скрестила на большой груди, смотрит, щурясь, на нижний огород. У Чуйкиных два огорода: один возле дома — сад, а другой через улицу, напротив дома, — спускается вниз до самой речки. На этом огороде картошка растет, огурцы, помидоры. В самом низу, на лугу, Родион когда-то выкопал большую квадратную яму, наполнил водой и напустил туда мальков карпа. Но с рыбой ему не повезло — не прижилась она почему-то у него. Вода со временем покрылась ряской, лягушки развелись, в весеннюю пору они теперь такой крик поднимают, что оглохнуть можно. Дарья пользуется Родионовым прудом — черпает воду из него, поливает помидоры, огурцы, капусту…

Знает Васька, куда она смотрит, — не залез ли кто на ее грядки. Помидоры у нее особые — круглые, мясистые, сладкие. Разломишь — мякоть будто изморозью покрыта. Ребята говорят — сахар выступает. Вкусные помидоры.

Бросил Васька банку, нагнул голову, перешел на другую сторону и побыстрее мимо Дарьи.

— Вася, — вдруг слышит он сладкий Дарьин голос. — Ты што ж это и не здоровкаешься? Или вас в школе не учуть со старшими здоровкаться?

— Дравствуйте, — быстро говорит Васька. — Я не заметил вас…

— Подойди сюда, детка. — Голос у Дарьи ласковый, а у Васьки сердце в пятки ушло: «Зачем я ей? Наверное, узнала, что в сад к ним лазил, следы заметила». Но подошел, стоит, смотрит в землю, ковыряет большим пальцем ноги дорогу. — Ну, што ты так-то? Не бойси, я ж не злая, не укусю тебя. То люди злые наговаривают все. — Положила руку на его голову, Васька увернулся. — Я хотела тебя попросить: подмогни мне вышник оборвать. Остался высоко на ветках — мне не достать. А оборвать надо да завтря у город на базар отвезть, штоб уже душа не болела. Оставлять его шпакам жалко. А?

Молчит Васька: необычное что-то, никогда не просила, а тут вдруг понадобился. «Хитрит, наверное, — думает он, — приведет в сад да и скажет: «Поставь ногу вот в эту ступку» — и все, поймался. Не пойду, — решает он. — Скажу — некогда, Алешка один дома». Но он не успевает отказаться, Дарья уже ведет его в калитку. Переступив через порожек, Васька остановился, попятился: огромный рыжий кобель, звякнув цепью, уставился на Ваську, не решаясь при Дарье облаять чужого.

— Не бойси, он привязан, не достанет. — И тут же прикрикнула на кобеля: — Не тронь, иди ляжь! По-над стенкой иди, не достанет.

Во дворе у Чуйкиных подметено — нигде ни веточки, ни щепочки. Возле крыльца даже серой глиной с кизяком смазано, как земь в Васькиной хате. Завалинка тоже смазана, уголочки на ней ровненькие, острые. Не сравнить с туринской — обшарпанной, с вывалившимися кирпичами. Свежевыбеленные стены по низу окаймлены сажей — ровная черная полоска опоясывает всю хату. Культурно, ничего не скажешь.

— Иди в хату, посиди, покаместь я ведерки приготовлю. — Дарья открыла дверь в комнату, впустила Ваську.

Вошел он несмело и остановился у порога, будто споткнулся: поразила чистота. Такая первозданная чистота кругом, будто тут и нога человеческая никогда не ступала. Крашеные полы блестят, красные ковровые дорожки с зеленой каемкой проложены вдоль и вкось. В комнате как-то по-нежилому прохладно.

— Иди, иди, не бойся, — подбодрила его Дарья и закрыла за ним дверь.

Огляделся Васька и, поддаваясь любопытству, тихо, по-кошачьи прошел по дорожке, заглянул в горницу. Там почти никакой мебели не было, лишь платяной шкаф сиротливо прижался в правом ближнем углу. Всю комнату занимал огромный фикус. Он рос из большой деревянной, опоясанной железными обручами кадки, длинные ветви его вольготно раскинулись во все стороны. Большие, как лопата, жирные листья фикуса маслянисто блестели. Ствол у фикуса толстый, черный, как у старой вишни. Можно залезть на него — не сломается.

Вот это цветок! Пораженный увиденным, Васька качал головой и причмокивал губами. «Наверное, в жарких странах фикусы растут большими деревьями», — решил он.

Загляделся Васька на фикус, не услышал, как Дарья в комнату вошла.

— Пойдем, готово, — позвала она его.

В сенях уже стояли два цинковых ведра, изнутри они были аккуратно выстланы газетами. Дарья сняла с гвоздя фартук, подала Ваське.

— Подвязывай. Потужей подвязывай. — И, не доверяя ему, сама завязала тесемки у Васьки за спиной. Подняла подол, подоткнула уголки ему за пояс, расправила образовавшийся большой карман на Васькином животе. — Пойдем. — И сама первая направилась по тропинке в сад.

А у Васьки ноги будто ватные — не слушаются. Не верит все еще он Дарье: ведет она его следы мерить, не иначе. «Если пронесет, никогда не полезу больше к ним в сад, — дает себе клятву Васька и шепчет про себя: — Хоть бы пронесло, хоть бы пронесло…»

Пришли в сад, Дарья поставила ведра в тенечке, указала Ваське на деревья:

— Ну вот, залезь и рви. — Нагнулась, подняла несколько опавших вишен, сдула с них крошки земли, бросила в ведро. — Хозяйнуй тут сам, а я пойду. Осторожно, гляди ветки не ломай. Помногу в фартук не набирай — вишник давиться будет. Наберешь немножко и высыпай, — наставляла Дарья. — Ну, лезь.

Повеселел Васька — вроде пронесло, поплевал на ладони, схватился за крепкую ветку, взобрался на дерево.

Дарья проследила немного за ним и ушла. Легко сделалось Ваське, огляделся с высоты. Вон то дерево, с которого он яблоки воровал. Поискал свои давние следы — не видно. Зря, дурак, волновался. Окинул сад — большой, в саду порядок: деревья растут рядами, яблони отдельно, сливы отдельно. Вдоль сада тропка утоптанная и проволока протянута — кобель по ней ночью бегает, сторожит.

«Да, — думает Васька. — Иметь бы такой сад, кто б по чужим лазил». Нет у Васьки сада. Мать говорит: «Был бы отец живой — насадил бы». А у Никиты и отец есть, а огород голый.

— Сад — то баловство, — отмахивается Карпо, когда заходит об этом разговор. — Землю тольки зря занимать. Лучче картохи поболе насадить. Картоха — еда, а яблоки што? Съел — и нема, и голодный.

Но тут как-то он притащил все-таки пучок саженцев, понатыкал вдоль межи. И Васькиной матери дал несколько штук:

— Возьми, кума, посади. Только не посеред огороду, в сторонке где-нибудь. А то разрастутся — под ними потом ниче не уродится, заглушат. Примутся — вырастет забава детям, не так