Люси Монтгомери - История Энн Ширли. Книга 2

— До свидания, — вежливо сказала она. — Спасибо за угощение. У вас здесь в Завтра очень мило.

— В завтра?

— Это ведь Завтра, — объяснила Элизабет. — Я всегда хотела попасть в Завтра и вот наконец попала.

— А, понятно. К сожалению, должен признаться, что Завтра меня не так уж привлекает. Я предпочел бы оказаться во Вчера.

Элизабет стало его очень жаль. Неужели кому-то не очень хорошо живется в Завтра?

Отплывая на лодке от Летучего Облачка, Элизабет с сожалением оглянулась назад. А когда они вышли на берег и прошли через заросли молодых елочек между берегом и дорогой, она оглянулась еще раз. И тут из-за поворота вылетела упряжка лошадей, которая явно вышла из повиновения кучеру.

Элизабет услышала отчаянный крик мисс Ширли…

Все как-то странно кружилось перед глазами. Мебель покачивалась и приплясывала. Кровать… как она оказалась на кровати? Кто-то в белой шапочке только что вышел в дверь. Откуда здесь дверь? И голова как не своя. Неподалеку слышались голоса… тихие голоса. Элизабет не видела говорящих, но почему-то была уверена, что это мисс Ширли и тот незнакомец.

О чем они говорят? Она иногда разбирала отдельные фразы:

— Вы и правда… — В голосе мисс Ширли звенела радость.

— Да… ваше письмо… решил сам посмотреть… а уже потом прийти к миссис Кемпбелл… На Летучем Облачке… дача нашего управляющего…

Хоть бы комната перестала кружиться! Все-таки в Завтра происходят очень странные вещи! Как бы повернуть голову и посмотреть на говорящих? Нет, не получается. Элизабет грустно вздохнула.

И тогда они подошли к ее кровати… мисс Ширли и незнакомец. Мисс Ширли была ужасно бледна, словно с ней произошло что-то страшное, и все же ее глаза сияли, и это сияние сливалось с золотым сиянием заката, которое вдруг заполнило комнату. Незнакомец улыбался Элизабет. Элизабет поняла, что он ее любит, что между ними есть какой-то чудный секрет, который она скоро узнает — как только выучит язык, на котором говорят в Завтра.

— Тебе лучше, милая? — спросила мисс Ширли.

— Мне что, стало дурно?

— Тебя сшибли лошади на дороге. Я… я не успела тебя оттащить. Думала, что ты умерла. Я привезла тебя обратно на остров в плоскодонке, и твой… этот джентльмен вызвал врача и медицинскую сестру.

— Я не умру? — спросила Элизабет.

— Ни в коем случае, моя милая. Тебя просто оглушило, и скоро все пройдет. Элизабет, моя дорогая девочка, это твой папа.

— Папа во Франции. Разве я тоже во Франции?

Даже если бы это было так, Элизабет не очень удивилась бы. В Завтра может случиться и не такое. И голова у нее все еще немного кружилась.

— Нет, моя радость, твой папа здесь.

Какой у него замечательный голос… его можно полюбить за один голос. Папа наклонился и поцеловал ее.

— Я приехал за тобой. Мы больше никогда не будем разлучаться.

Дверь открыла женщина в белой шапочке. Элизабет почему-то знала, что ей надо спросить самое главное, пока эта женщина еще не вошла в комнату:

— И мы будем жить вместе?

— Всегда, — ответил папа.

— А бабушка и Марта тоже будут жить с нами?

— Нет, не будут, — ответил папа.

Лучи закатного солнца бледнели, и медицинская сестра с укором глядела на папу и мисс Ширли. Но Элизабет это не беспокоило.

— Я нашла свое Завтра, — прошептала она вслед папе и мисс Ширли, которых сестра выпроваживала из комнаты.

— Я и не знал, что у меня есть такое сокровище, — признался мистер Грейсон, когда сестра закрыла за ними дверь. — Я вам бесконечно благодарен за письмо, мисс Ширли.

Вечером Энн написала Джильберту:

«Видишь, как получилось — дорога, которая так интриговала Элизабет, увела ее из мрачного дома и помогла ей обрести счастье».

21 июня

Аллея Оборотней

Звонкие Тополя

(В последний раз.)

«Любимый!

Опять я подошла к повороту дороги. Сколько писем я тебе написала в этой башенной комнатке за три года! А это, наверное, последнее. Больше нам не надо будет писать писем. Через несколько недель мы станем навечно принадлежать друг другу. Подумай только: мы будем вместе жить, разговаривать, гулять, есть, мечтать, строить планы… делиться каждой минутой счастья… обустраивать наш дом. Наш дом! Как это прекрасно — даже трудно поверить! Всю жизнь я придумывала себе дом моей мечты, и вот теперь он будет у меня наяву.

Три года назад казалось, что нам предстоит невыносимо долго ждать. И вот эти три года уже прошли. Они доставили мне много радости — кроме, пожалуй, первых месяцев, отравленных Принглами. Когда эта вражда закончилась, жизнь потекла как тихая светлая река. Да и сама вражда кажется мне далеким сном. Принглы уже забыли, что когда-то меня ненавидели. Вчера Кора Прингл, одна из выводка дочерей вдовы Прингл, принесла мне букет роз, обвитых полоской бумаги, на которой было написано: «Самой лучшей учительнице на свете». Вот тебе и Принглы!

А Джен вовсе убита горем из-за моего отъезда. Мне очень интересно, что получится из Джен Прингл. У нее блестящие способности, но она совершенно непредсказуема. В одном я уверена: ее жизнь будет необычной. Недаром же она так похожа на Бекки Шарп.

Льюис Аллен поступает в Макджилл-колледж. Софи Синклер — в Куинс-колледж. Окончив его, она собирается преподавать и копить деньги на то, чтобы поступить в театральное училище в Кингспорте. Миру Прингл этой осенью вывезут в свет. Она до того хороша собой, что никому и в голову не придет спрашивать, знает ли она разницу между прилагательным и причастием.

А моя маленькая соседка уехала навсегда из темного дома миссис Кемпбелл… уехала в свое Завтра. Если бы я оставалась в Саммерсайде, я бы страшно по ней скучала. Но так как я тоже уезжаю, я за нее очень рада. Пирс Грейсон увез ее с собой. Он не вернется в Париж, а будет жить в Бостоне. При расставании Элизабет заливалась слезами, но у нее такой замечательный отец, что слезы ее, без сомнения, скоро высохнут. Миссис Кемпбелл и Марта с большим неудовольствием отдали ее отцу — и, конечно, во всем винят меня. А я и не отпираюсь и ни чуточку не раскаиваюсь.

— За ней здесь был прекрасный уход, — величественно произнесла миссис Кемпбелл.

«И она не слышала от вас ни единого ласкового слова», — подумала я про себя. Но вслух ничего не сказала.

Уезжая, Элизабет призналась:

— Я буду страшно скучать по вас, мисс Ширли. Мы долго посылали друг другу воздушные поцелуи, а потом я поднялась в свою комнату. В глазах у меня стояли слезы. Какая же это была милая девочка, золотая головка! Она всегда казалась мне похожей на маленькую эолову арфу — малейшее дыхание любви пробуждало в ней нежный ответный звук. Я счастлива, что была ей другом — такие люди, как она, очень редки. Надеюсь, Пирс Грейсон понимает, какая у него замечательная дочка. Кажется, понимает. Напоследок он говорил со мной с раскаянием в голосе:

— Я как-то не сознавал, что она уже выросла. И понятия не имел, с какими черствыми людьми она живет. Благодарю вас тысячу раз за то, что вы для нее сделали.

Мне жаль уезжать из Звонких Тополей. Конечно, я немного устала чувствовать себя на перепутье, но мне здесь было хорошо. Я любила прохладные утренние часы, которые проводила у окна, любила свою кровать, в которую мне приходилось залезать, как альпинисту, любила свою голубую подушку-пончик и звонкий ветер в тополях. Вряд ли я где-нибудь еще буду водить такую дружбу с ветрами. И вряд ли у меня когда-нибудь еще будет комната, из которой виден и восход и закат солнца.

Я расстаюсь со Звонкими Тополями и с теми годами, что я здесь провела. Но я не выдала ни одного из поверенных мне секретов — ни тайника, куда тетя Шатти прячет карты, ни секрета примочек из пахты, который все обитательницы Звонких Тополей скрывают друг от друга.

Мне кажется, они огорчены моим отъездом… и я этому очень рада. Было бы ужасно думать, что они ждут не дождутся, когда я уеду, и совсем не будут по мне скучать. Уже неделю, как Ребекка Дью готовит только мои любимые блюда… она даже дважды извела по десятку яиц на ангельский бисквит… и каждый день ставит на стол сервиз для гостей. Из карих глаз тети Шатти при каждом упоминании о моем отъезде начинают капать слезы. Даже Мукомол, как мне кажется, глядит на меня с укором.

На прошлой неделе я получила длинное письмо от Кэтрин. Письма она пишет замечательные. Она получила место личного секретаря при члене парламента, который обожает раскатывать по свету. Это такой человек, который может вдруг сказать: «Давайте съездим в Египет» так, как мы говорим: «Давайте съездим в Шарлоттаун». Это как раз то, что нужно Кэтрин.

Она упорно твердит, что это я помогла ей изменить отношение и к жизни и к людям. «Ты и не представляешь себе, скольким я тебе обязана», — пишет она. Что ж, нельзя отрицать, кое-что я для нее сделала. И поначалу это было совсем нелегко.