Истории про девочку Эмили - Монтгомери Люси Мод

В тот вечер Эмили провела целый час, очень серьезно обдумывая, выбирая, отвергая. К маленькой пачке листков со стихами она приложила одну из записных книжек, подаренных ей кузеном Джимми, в которой содержались, как она полагала, ее лучшие рассказы. В школе она на следующий день держалась так загадочно и таинственно, что Илзи обиделась, начала ее обзывать… но тут же остановилась. Илзи успела пообещать отцу, что постарается отучиться от этой дурной привычки. Она делала явные успехи, и ее язык, хоть и не столь яркий и образный, как прежде, уже почти соответствовал стандартам Молодого Месяца.

В тот день на уроках Эмили, испуганная и взволнованная, наделала ужаснейших ошибок. Она с громадным уважением относилась к мнению мистера Карпентера. Отец Кассиди велел ей продолжать… Дин Прист сказал ей, что когда-нибудь она, возможно, напишет нечто стоящее… но ведь могло быть и так, что они лишь боялись ее обидеть и пытались ободрить, так как она нравилась им. Эмили знала, что мистер Карпентер так не поступит. Как бы она ему ни нравилась, он безжалостно подавит в зародыше все ее надежды, если решит, что у нее нет необходимых способностей. Если же он, напротив, пожелает ей успеха, она будет спокойна и никогда не утратит присутствия духа, с какой бы суровой критикой ей ни пришлось столкнуться в будущем. Неудивительно, что тот день представлялся Эмили поистине судьбоносным.

Когда занятия кончились, мистер Карпентер попросил ее остаться. Она была очень бледна и напряжена, а потому остальные ученики решили, что мистер Карпентер поймал ее на чем-то совершенно ужасном и что ее ждет «изрядный нагоняй». Рода Стюарт, выйдя на школьное крыльцо, со злобной улыбкой бросила на нее через плечо многозначительный взгляд… которого Эмили даже не заметила. Она действительно должна была предстать перед могущественным трибуналом, высшим судьей в котором был мистер Карпентер, и все ее будущее — так она думала — зависело от его вердикта.

Ученики разошлись, и умиротворяющая тишина опустилась на старую, залитую солнцем, классную комнату. Мистер Карпентер взял маленький пакет, который она оставила утром на его столе, прошел по проходу и сел, лицом к ней, на скамью перед ее партой. Затем, нарочито медленно водрузив очки на крючковатый нос, он достал ее рукописи и начал читать… или скорее просматривать их, бросая ей отрывочные замечания, перемежающиеся ворчанием, фырканьем и возгласами досады. Эмили сложила на парте похолодевшие руки и уперлась ступнями в ножки своего стула, чтобы не дрожали колени. Для нее это было совершенно ужасное испытание. Она пожалела, что вообще дала свои стихи мистеру Карпентеру. Они никуда не годились… разумеется, они никуда не годились. Ей вспомнился редактор «Энтерпрайз».

— Хм! — сказал мистер Карпентер. — «Закат»… Боже, сколько стихов написано о закатах…

Закрыты западных небес врата — пока, Пред ними — в пламени клубятся облака, За ними — духов звездноглазые войска…

Чтоб мне… что это значит?

— Я… я… не знаю, — запинаясь, выговорила испуганная поэтесса, у которой под его неожиданно брошенным на нее колючим взглядом вылетели из головы все мысли.

Мистер Карпентер пренебрежительно фыркнул.

— Ради всего святого, девочка, не пиши того, чего сама не в состоянии понять. А это… «К жизни»… «Жизнь, радужной радости я не прошу у тебя»… Это искренне? Это правда, девочка? Остановись и подумай. Ты в самом деле не просишь у жизни никакой «радужной радости»?

Он пронзил ее новым свирепым взглядом. Но Эмили начала понемногу приходить в себя. Однако она вдруг почему-то устыдилась весьма возвышенного и бескорыстного желания, выраженного в этом сонете.

— Не-ет, — пробормотала она неохотно, — я хочу радужной радости… много радужной радости.

— Конечно, хочешь. Мы все хотим. Мы не получаем ее от жизни… и ты не получишь… но даже в сонете не лицемерь, делая вид, будто она тебе не нужна. «Строки, обращенные к горному водопаду»… «На темных скалах ты как белая вуаль невесты»… Где это ты видела горный водопад на острове Принца Эдуарда?

— Нигде… это такая картина в библиотеке доктора Бернли.

— «Лесной поток»…

Луч солнца ярко блещет, Листва кустов трепещет, Их ветер дерзко хлещет, Ручей игриво плещет…

Только одна еще рифма приходит в голову — «клевещет». Почему ты ее не употребила?

Эмили поежилась.

— «Песня ветра»…

Я стряхнул росу в лугах С платья кремового клевера…

Мило, но слабо… «Июнь»… Ради всего святого, девочка, не пиши ты стихов об июне! Поэты затаскали его до смерти.

— Нет, июнь бессмертен! — неожиданно воскликнула Эмили, мятежная искра вспыхнула в ее глазах, в которых прежде было лишь выражение напряженного ожидания. Она не собиралась позволить мистеру Карпентеру толковать все по-своему.

Но мистер Карпентер отбросил «Июнь» в сторону, не прочитав из него ни строчки.

— «Мне надоел голодный мир»… Да что ты знаешь о голодном мире в уединении твоего Молодого Месяца, среди старых деревьев и старых дев? Но это правда, он действительно голодный. «Ода зиме» — ха! Времена года — это, похоже, нечто вроде болезни, которой должны переболеть все молодые поэты… «Весна не забудет»… хорошая строка… единственная хорошая строка в этом стихотворении. Хм-м… «Скитания»…

Я слышала древнюю тайну земли, Что сосны в напеве своем сберегли…

Ты слышала… ты раскрыла эту тайну?

— Думаю, я всегда ее знала, — сказала Эмили мечтательно. Невообразимо сладостная «вспышка», которая иногда так неожиданно приходила к ней, только что пришла и прошла.

— «Цель и усилие»… слишком нравоучительно, слишком. Ты не имеешь никакого права поучать, пока не станешь старой… а тогда тебе уже и не захочется поучать… «Бледна и прекрасна она, как звезда…» Ты смотрелась в зеркало, когда сочиняла это?

— Нет! — с негодованием воскликнула она.

— «Знамя рассвета взвилось над холмами»… хороша строчка… хороша… «В такое утро золотое жить на земле — небесное блаженство»… Слишком уж похоже на Вордсворта… слабое подражание. «Море в сентябре»… «Сурово яркая голубизна»… «сурово яркая»… детка, как тебе удалось найти и соединить два таких правильных слова? «Утро»… «Все тайные страхи, что ночью преследуют нас»… Да что ты знаешь о страхах, которые преследуют людей по ночам?

— Кое-что знаю, — решительно заявила Эмили, вспоминая свою первую ночь на Старой Мызе.

— «К мертвому дню»…

С тем ледяным покоем на челе, Какой бывает лишь у мертвых…

А ты когда-нибудь видела холодный покой на челе мертвеца?

— Да, — негромко сказала Эмили, вспоминая серый рассвет в старом домике в низине.

— Да, наверное, видела… иначе не смогла бы написать этого… да и так, как есть… сколько тебе лет, негодница?

— В мае исполнилось тринадцать.

— Хм! «Строки, обращенные к младенцу миссис Ирвинг»… Тебе, Эмили, следует изучить искусство давать названия стихам — существует мода на названия, как и на все остальное. Твои названия так же несовременны, как свечи в Молодом Месяце…

Крепко спит в объятьях материнских он, Грудь ее украсил ярких губ его бутон…

Дальше не стоит и читать. «Сентябрь»… Неужели это месяц, о котором ты тоскуешь? «Волнуемые ветром нивы»… хорошая строка. «Блэр-Уотер при луне»… призрачный образ, Эмили, всего лишь призрачный образ. «Сад Молодого Месяца»…

Манящий смех и песни давних лет, И звуки голосов веселых…

Хороши строчки… должно быть, в Молодом Месяце полно призраков. «Смерти свирепый подручный справился с делом отлично»… такое, возможно, сошло бы в дни Аддисона[97], но не теперь… не теперь, Эмили…

Рябь на воде, как тысячи могил лазурных, И в каждой солнца погребенный луч играет…

Жестоко, девочка… жестоко. Могилы не площадки для игр. Часто ты играла бы, если бы тебя похоронили?

Эмили поежилась и снова покраснела. Почему она не заметила этого несоответствия сама? Любая глупышка могла бы такое заметить.