Владислав Бахревский - Златоборье

Даша, не спуская глаз с дома, поползла по лебеде к Певун-ручью, а там по низине кинулась бегом. Она опередила деда Завидкина.

Дед Завидкин опростал мешок за жердяной загон, где в лужах и грязи блаженствовали тучные свиньи. Из мешка вывалился поросёнок, тот самый, Даша его узнала, противного.

Поросёнок тотчас поднялся на задние копытца, пытаясь выскочить на свободу, но он и до второй жерди достать не мог, а между жердями были понатыканы в виде плетня прутья и ветки, и всё больше колючие, с шипами.

— Не слушаешь умных людей, живи со свиньями! — сказал поросёнку дед Завидкин. — Вот тебе мой добрый совет: одумайся! Делай так, как бабка моя велит. Не то в поросятах она тебя оставит.

Поросёнок захрюкал, заегозил, полез мордой ветки раздвигать.

— Упрямая скотинка! — Дед Завидкин поднял с земли хворостину и так огрел неслуха, что визгу было, как от сирены.

— Прося! Прося! Прося! Прося! — подзывала Даша поросёнка.

Она развела прутья, подрыла лаз под жердью.

Поросёнок стоял по ту сторону забора, жалобно хрюкал, но близко не подходил.

— Глупенький! Иди сюда! — упрашивала Даша.

Она ещё сдвинула несколько прутьев, протиснулась, дотянулась до поросёнка и почесала ему бочок. Тот захрюкал, заморгал глазками и улёгся на землю. Уж очень поросятам нравится, когда их чешут.

— Бежать надо! — рассердилась Даша. — Бежать, пока сюда Завидкины не пожаловали.

Она отошла от забора, ещё немного отошла. Поросёнок открыл один глаз, вскочил на копытца, хрюкнул, юркнул под жердь и пустился за Дашей. Поросёнок — не мальчик. Кто поверит, что эта хрюшка — Антоша. Даша вымыла хрюшку в корыте тёплой водой с мылом, но стоило открыть дверь в сени, как хрюшка выскочила, побежала в хлев и тотчас вывалялась в навозе.

Даша кликнула дружков. Собрались все, но ни Проша с Дуней, ни Сеня, ни Гуня не умели поросёнка превратить в мальчика.

Наступил вечер, пришла из леса Королева. Даша села подоить её, а поросенок тут как тут.

Поддал и опрокинул свиным своим рылом ведро с молоком. Даша чуть не треснула безобразника, да вовремя вспомнила, что это ведь не совсем поросёнок.

Принялась додаивать Королеву, а поросенок опять мешает, сует свой мокрый пятачок и в руки, и под башмак. Стало разбирать Дашу сомнение: может, поросенок этот всего лишь поросенок…

Только призадумалась, а он рыло под ведро — весь удой ушел в землю. Королева голову набычила, изловчилась и поросенка — на рога.

— Мама! — только и успела крикнуть Даша.

Поросенок, подброшенный в воздух, кувыркнулся через голову и стал мальчиком.

— Антоша! — сказала Даша.

— Даша! — сказал Антоша.

Как они, и Даша, и Антоша, гладили Королеву! Чем только не угощали! Даша венок ей сплела на рога.

Их разбудил Велимир Велимирович.

— Просыпайтесь! Посмотрите, какую машину я получил в городе!

Машина была круглая, как летающая тарелка.

— Вездеход! Может и по земле, и по воде. И над водою.

Положил руки на плечи Даше и Антоше, стал серьезным.

— Собирайтесь в дорогу.

— Мы отправляемся на поиски дедушки? — догадалась Даша.

— Ну почему на поиски? Никудин Ниоткудович прирожденный лесник. В лесу он не заблудиться, с голоду не пропадет, но… — Велимир Велимирович поднял указательный палец. — Но! Экспедиция научная. Ной Соломонович, возможно, собирал коллекцию экспонатов, которую трудно вынести из чащобы. Короче говоря, берите теплую одежду, ночи могут быть холодные — и в путь.

— А Королева? — спросила Даша упавшим голосом.

— Я был у твоей мамы. Она позаботиться о корове.

— В путь! — Антоша уже чувствовал себя командиром пробега.

— Я подою Королеву и поедем, — сказала Даша. — Вы уж, пожалуйста, подождите меня.

Шест входил в воду, как в перину. Ряска пружинила. Глубина была до двух метров и до четырех, но вода уже только ютилась между водорослями. Целый день — по ряске, и хоть бы единое оконце.

Мотор давно уже заглох. Его завалили в лодку, пошли на вёслах, но скоро и весла пришлось сушить. Спасибо, островок попался. Никудин Ниоткудович вырубил целых три шеста, чтоб запас был, и лодка заскользила по ряске, словно по маслу. Проклятый лес, чёрный, как уголь, безмолвный, подрастал и подрастал, ожидая пришельцев.

Вблизи вздохнули. Лес оказался не таким уж и чёрным. Еловый, тесный. На земле ни травинки — слой отжившей хвои чересчур плотен и толст.

— Проволока! — разглядел Ной Соломонович.

Они почти весь день молчали, на умирающую воду человеку больно смотреть. Счастливым и сильным человека сделала вода. Сильная, веселая вода, стремящаяся по руслам в неведомые просторы.

Ржавая колючая проволока охраняла подступы к Проклятому лесу.

— Здесь было секретное место, — сказал Никудин Ниоткудович. — Охрану, однако, сняли лет десять — двенадцать тому назад.

— А что это за секреты? Что в народе говорили?

— Да говорили, — Никудин Ниоткудович почесал в затылке, поморщилися, поёжился — старые люди о прошлом привыкли помалкивать, — взорвалось тут что-то. Хорошо взорвалось.

Ной Соломонович поглядел на счетчик рентгенов.

— Помалкивает.

— Потому и охрану сняли.

Высадились на берег, пошли вдоль проволоки. Вот и брешь. Столбы повалились, проволока полопалась.

— Идём? — спросил Ной Соломонович.

— Заряжу на всякий случай. — Лесник загнал патроны в оба ствола.

Пошёл под своды леса уверенно, как у себя в Златоборье. Но лес кругом был другой. Ели огромные, закутанные до вершин в мохнатые сизые лишайники. Хвоя под ногами, как матрас. Впереди вдруг вспыхнуло — жаркое, живое!

— Лиса! — встрепенулся Никудин Ниоткудович.

У лисы была умная мордочка, а глазки ещё умнее. Она не испугалась людей, разглядывала с удивлением. Даже лапку забыла опустить на землю.

— Истая огнянка! Солнышко! — вслух обрадовался Никудин Ниоткудович.

Голос, словно выстрел, прижал лису к земле. Отпрянула, скакнула, боком и скрылась за деревьями.

— Никудин Ниоткудович, вы видели?! — Ной Соломонович протер глаза.

— Видел.

— У неё два хвоста?!

— Два.

Учёный снова внимательно посмотрел на счётчик.

— Помалкивает, но, значит, было время, когда рентгены здесь порхали, как бабочки.

Вышли на поляну. Заячья капуста — травка с листьями в копеечку — вымахала с папоротник. На капусте паслись зайцы. Мама, папа, зайчата. И у всех этих зайцев нос был… морковкой.

— Два хвоста — это ещё можно объяснить, но чтоб любимый овощ стал частью тела? — Ной Соломонович схватился за голову.

— Смеркается, — сказал Никудин Ниоткудович. — Ночлег надо искать. Впереди белеется, видно, берёзы… Нам надо на открытое место выйти.

Вышли. Берёзовая рощица, совсем обычная, с трех сторон окружала небольшое озеро, за озером — луга. Одному удивились: под берёзами было красно от гигантских подосиновиков. Шляпки с зонтик.

Никудин Ниоткудович выбрал место повыше. Он спешил. Ночь уже заслонила восточный край неба.

— Куда вы так торопитесь? — Ной Соломонович едва поспевал за лесником, и вдруг он вскричал: — Назад! Кобра!

Никудин Ниоткудович отступил. Осмотрелся.

— Да вот же! Вот! — показывал учёный на поднявшуюся змею. — И ещё! Да их много!

Никудин Ниоткудович пощурился-пощурился и сделал шаг… к змеям.

— Ной Соломонович! А ведь это вроде черви дождевые. Вы поглядите.

— Да-с, — сказал учёный, отирая платком пот с лица. — Это действительно… Впрочем… Но очень похоже.

Они поднялись на пригорок.

— Место сухое, надёжное, — бодро сказал Никудин Ниоткудович, но сердце у него тосковало.

Не боялся лесник ни страшил, ни звериной злобы, иное томило. Может, с двумя хвостами и удобнее, а всё-таки не по-божески. Плакать хотелось, за тех же дождевых червей.

— Ной Соломонович, воду во фляжках побережём, — предложил Никудин Ниоткудович. — Ты сходи на озеро, а я сухостоя нарублю. Костёр на всю ночь нужен. Разошлись, готовые исполнить каждый своё дело, но примчались друг к другу, взмокшие, с пустыми руками.

— Они живые! — у Никудина Ниоткудовича на обеих щеках остались дорожки слез.

— Кто?

— Деревья. Я — топором, а они стонать. Вместо коры у них кожа.

— Ноги что-то плохо держат, — сказал Ной Соломонович, садясь на землю. — Вода, знаете ли, тоже… Её нельзя зачерпнуть. Её можно резать, как студень.

Небо ещё светилось, но тьма на земле уже стояла вровень с лесами.

— Не лучше ли переночевать на деревьях? — предложил Ной Соломонович.