Терри Пратчетт - Джонни и мертвецы

— Я не знал. — Джонни огляделся.

Темнело.

— Пожалуй, мне пора. — Он осторожно попятился от склепа.

— Кажется, я понял, в чем секрет. — Олдермен вновь пересек дорожку «лунным шагом».

— Я… э-э… увидимся, — пролепетал Джонни. — Может быть. — И быстро (насколько позволяла вежливость) пошел прочь.

— Забегай в любое время, — крикнул Олдермен ему вслед. — Я всегда на месте… Всегда на месте, — задумчиво повторил он. — В чем, в чем, а в этом с усопшими никто не сравнится. Гм. Как это он сказал? Йо-о-о-у-у-у?

После чая Джонни заговорил о кладбище.

— Креста на этой мэрии нет, что творят, — сказал дед.

— Но содержание кладбища обходится очень дорого, — возразила мама. — На могилы давно никто не ходит. Разве что старая миссис Тахион, так ведь она не в себе.

— Ходят, не ходят, не о том речь. Кладбище — это история.

— Олдермен Томас Боулер, — подсказал Джонни.

— Никогда о нем не слышал. Я имел в виду, — продолжал дед, — Уильяма Банни-Листа. Ему в свое время чуть не поставили памятник. И поставили бы, вся округа скинулась, да какой-то пройдоха смылся с нашими денежками. Лично я внес шесть пенсов.

— Он что, знаменитость?

— Почти. Слыхал про Карла Маркса?

— Который изобрел коммунизм?

— Правильно. Ну а Уильям Банни-Лист не изобрел. Но он обязательно стал бы Карлом Марксом, если б Маркс его не обскакал. Знаешь что… завтра я тебе кой-что покажу.

Наступило завтра.

С темно-серого неба сыпал мелкий дождик. Джонни с дедом стояли перед большим надгробием.

УИЛЬЯМ БАННИ-ЛИСТ

1897–1959

ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН СОЕ

— Великий человек. — Дед почтительно снял кепку.

— А что такое «СОЕ»? — спросил Джонни.

— Тут должно было стоять «соединяйтесь», — пояснил дед, — да денег не хватило. То-то было шуму! Банни-Лист ведь был герой рабочего класса. Он бы и на гражданской войне в Испании отличился, да перепутал пароходы и попал в Гулль.

Джонни огляделся.

— Гм, — сказал он. — А какой он был?

— Говорю же, герой рабочего класса.

— Да нет, внешне? Такой крупный, с черной бородищей и в очках в золотой оправе?

— Точно. На фотографии видел, а?

— Нет, — замялся Джонни. — Не совсем.

Дед надел кепку.

— Пойду пройдусь по магазинам. Хочешь со мной?

— Нет, спасибо. Я… э-э… собирался к Холодцу.

— Тогда пока.

И дед убрел в сторону главных ворот. Джонни набрал в грудь побольше воздуха и сказал:

— Здрасьте.

— Форменный скандал — не дописать «диняйтесь»! — заявил Уильям Банни-Лист.

До сих пор он стоял, привалясь спиной к надгробию. Теперь он выпрямился и спросил:

— Как твое имя, товарищ?

— Джон Максвелл, — ответил Джонни.

— Я сразу понял, что ты меня видишь, — сказал Уильям Банни-Лист. — Пока старик говорил, ты смотрел прямо на меня.

— Я тоже сразу понял, что вы — это вы, — сказал Джонни. — Вы не слишком… ну… плотный.

Он хотел объяснить: «плотный» не в смысле «толстый», а… как будто не весь здесь. Полупрозрачный.

Но только хмыкнул и сказал:

— Не понимаю. Вы мертвый, верно? Значит, вы вроде как… призрак?

— Призрак? — сердито переспросил Уильям Банни-Лист.

— Ну… дух.

— Никаких духов и призраков не существует. Это пережиток устаревшей системы верований.

— Да, но… вы же со мной разговариваете…

— Вполне объяснимое научное явление! — объявил Уильям Банни-Лист. — Никогда не позволяй суеверию вставать на пути рационального мышления, мальчик. Человечеству пора скинуть обшарпанные штиблеты старой культуры и выйти навстречу ярким лучам зари социализма. Какой у нас сейчас год?

— Тысяча девятьсот девяносто третий, — сказал Джонни.

— А! И что, угнетенные массы воспрянули и встали под знамена коммунизма, дабы сбросить ярмо капиталистического гнета?

— А? — Джонни опешил, потом что-то смутно припомнил. — Это как в России, да? Расстрел царя и все такое? Я смотрел по телику.

— Нет, про это я знаю. Это было только начало. Что творилось в мире после сорок девятого года? Полагаю, мировой революционный процесс идет полным ходом? Тут нам никто ничего не рассказывает.

— Ну… по-моему, революций было довольно много, — сказал Джонни. — Везде…

— Хо-хо-хо!

— Угу. — Революционеры, которых в последнее время развелось видимо-невидимо, дружно трубили о том, что сбросили ярмо коммунизма, но Уильям Банни-Лист до того раззадорился, что у Джонни язык не поворачивался охладить его восторги. — Скажите… а если я принесу газету, вы сможете ее прочесть?

— Конечно. Правда, страницы переворачивать трудновато.

— М-м. Вас тут много?

— Ха! Да им на все плевать. Они просто не готовы сделать усилие.

— А вы не можете… ну… уйти отсюда? Тогда вы могли бы войти в курс дела бесплатно.

Уильям Банни-Лист впал в легкую панику.

— Далеко ходить тоже трудно, — пробормотал он. — Да и нельзя…

— Я читал, что призраки ограничены в своих передвижениях, — сказал Джонни.

— Призраки? При чем тут призраки? Я самый обычный… э-э… мертвец. — Банни-Лист воздел прозрачный перст. — Ха! Тоже мне довод, — фыркнул он. — Видишь ли, то, что после смерти я по-прежнему… здесь, не означает, будто я незамедлительно уверую во всякую антинаучную чушь. Ничего подобного. Мыслить следует трезво, логически, мальчик мой. И не забудь про газету.

И Уильям Банни-Лист медленно растаял. В последнюю очередь исчез палец, упрямо демонстрировавший его полное неверие в жизнь после смерти.

Джонни подождал, но, похоже, больше никто из обитателей кладбища показываться не собирался.

Он чувствовал, что за ним наблюдают — но не глаза. Ему, в общем, не было страшно, только неуютно — ни зад почесать, ни поковырять в носу.

Постепенно Джонни впервые толком разглядел кладбище. Впечатление, надо сказать, складывалось довольно грустное.

Кладбище выходило к заброшенному каналу, забитому мусором; на берегах устроили себе лежбище чудища хламозойской эры — старые коляски, разбитые телевизоры и продавленные кушетки.

В стороне виднелся крематорий с прилегающим к нему «Садом памяти» — вполне ухоженным, с посыпанными гравием дорожками и разными табличками вроде «По газонам не ходить». Передней границей кладбища служила Кладбищенская улица, на другой стороне которой когда-то стояли жилые дома, а ныне высилась стена, отгораживающая двор ковровой фабрики «Бонанца» («Наш девиз — экономия средств клиента!»). Чудом сохранившиеся старая телефонная будка и почтовый ящик намекали на то, что когда-то, в незапамятные времена, кто-то считал эту улицу своей малой родиной. Но теперь это была просто дорога, по которой можно, срезав угол, обогнуть территорию промышленного предприятия.

С четвертой стороны кладбища почти ничего не было: кирпичные развалины и сиротливо торчащая высокая труба — все, что осталось от местной галошной фабрики («Объедешь все страны, весь мир обойдешь, но лучше наших галош не найдешь!» — гласил один из наиболее широко прославившихся своим идиотизмом рекламных лозунгов).

Джонни смутно припомнил: что-то такое мелькало в газетах. Какие-то акции протеста… но, с другой стороны, без акций протеста не проходило и дня, а новости лились таким потоком, что выловить оттуда что-нибудь важное или существенное было попросту невозможно.

Он подошел к развалинам фабрики. Вокруг стояли брошенные бульдозеры. Проволочная сетка заграждения кое-где была прорвана, несмотря на объявления «Осторожно! Злые собаки!». Возможно, это злые собаки пробили себе путь к свободе.

На большом фанерном щите художник изобразил здание, которое собирались возвести на месте галошной фабрики. Очень красивое. Перед ним били фонтаны, зеленели бережно пересаженные старые деревья, у подъезда беседовали чисто одетые люди, а небо над крышей горело яркой синевой (большая диковина для Сплинбери, где небо — странного мыльного цвета, словно живешь в глянцевитой белесой коробке из-под видеомагнитофона).

Джонни некоторое время смотрел на щит, где сверкало синее небо. В реальном мире шел дождь.

Было ясно, что территории старой галошной фабрики этому дому не хватит.

Надпись над картинкой кричала: «Холдинговая компания „Объединение, слияние, партнерство“ открывает потрясающие перспективы — вперед, в будущее!»

Джонни особого потрясения не испытывал, но чувствовал, что «Вперед, в будущее!» звучит еще глупее, чем «Лучше наших галош не найдешь!».

На другой день, до уроков, он потихоньку унес из дома газету и засунул ее подальше от посторонних глаз за могилу Уильяма Банни-Листа.

Он не боялся, но чувствовал себя ужасно глупо и жалел, что не с кем поговорить о случившемся.