Светлана Ягупова - Зеленый дельфин

— Да-да, Умноликий! Умноликий! Самый светлейший!

— Самый умнейший! Самый красивейший! — взревел зал.

Правитель по-прежнему стоял истуканом. А потом свершилось нечто такое, о чем сондарийские историки позже не раз будут упоминать в своих трудах.

— Умноликий – самый-самый? — молодо рассмеялась Эльза, сдергивая с себя парик. Два хвостика с розовыми бантиками воинственно оттопырились в сторону. Взгляд ее встретился с глазами близнецов. Мальчики от напряжения привстали и тревожно смотрели на свою бесстрашную тетушку. — Что за представленье без разоблаченья! — Эльза хлопнула в ладоши.

В тот же миг Жужа вскарабкалась Умноликому на плечо и протянула лапы к пышным бакенбардам. И тут зал приглушенно охнул: бакенбарды отделились от скул! Никто не успел и рта раскрыть, как Жужа вцепилась в пышную шевелюру его умнейшества, с силой дернула, и все увидели, что это парик.

На арене, важно улыбаясь, стоял невзрачный человечек с жалкими кустиками бесцветных волос вокруг розовой лысины и большими, как круглое блюдце, ушами.

Публика оцепенела. И вдруг зал взорвался смехом. Схватившись за бока, залились дамы, загоготали мужчины, затопали ногами дети. Публика охала, стонала, фыркала, прыскала со смеху. И громче всех хохотали близнецы с Тэйкой.

— Я знал! Пипл не мог предать Шкипера! И тетушка! Это ведь наша тетушка! — кричал сквозь смех Альт.

— Ой, не могу! Умора! Да какой же он слизняк, этот Умноликий, — визжал Чарли.

На арену, очнувшись, бежали полицейские. Тут, как на премьере, когда близнецы впервые пришли в цирк, вздрогнул пол, качнулись округлые стены, и всем почудилось, что здание шатнулось.

— Пусть меня сожрет акула, если мы не плывем! — воскликнул Отважный Шкипер, вложил в рот два пальца и пронзительно засвистел.

Под окнами Музея красоты нетерпеливо прохаживался Бамби, то и дело поглядывая в сторону проспекта Фонтанов. Было грустно и досадно, что не попал в цирк. Хорошо, хоть Тэйка там, расскажет обо всём. А так хотелось посмотреть на героев запрещенных книг! Тех самых книг, которые отец тайком давал читать ему. Когда незаметно попробовал прошмыгнуть в цирк, билетерша схватила его за ухо и ткнула носом в афишу:

— Ослеп, что ли? Представление вовсе не для таких, как ты. Полюбуйся на себя в зеркало. Небось, еще и по ночам шатаешься за городом, звезды считаешь?

Бамби стало обидно до слёз.

— Погоди, злючка, — сказал он сквозь зубы, увертываясь из-под руки билетерши. — скоро увидишь такое представление…

Вдруг какой-то мальчишка в свитере с воротником до носа пропел ехидно, скорчив рожицу: — Эй ты, синий глаз, медный грош, в доме крошки не найдешь! — и стремглав убежал.

Бамби ринулся было за ним, но вспомнил, что нельзя отлучаться отсюда ни миг, иначе прозевает отца. Пришлось лишь презрительно посмотреть обидчику вслед.

А в это время Ланьо вел в потоке уличных машин взятый напрокат элмобиль. В нем сидели Поэт, скрипач, Художник, Виль и Биль. В багажнике лежало детище многолетней работы Ланьо Герта – талассоид.

— Завтра сбудется всё, что снилось, — бормотал Ланьо слова любимой песенки, юрко объезжая едущие рядом машины. — А точнее, сбудется сегодня, — сказал он и улыбнулся.

Вот и пришел день, ради которого можно было вытерпеть многое: и бессонные ночи в мастерской, и постоянную боязнь, что в любую минуту могут войти стражи порядка, обнаружить и уничтожить плод твоих трудов.

Увидев серебристый элмобиль, Бамби ринулся к нему. Машина припарковала к Музею.

— И вас никто не остановил? — мальчик настороженно осмотрелся по сторонам.

— Полицейские прилежно спят на своих постах, — весело ответил Биль, дергая кустик своей левой брови.

— И надеются, что мы им приснились, — добавил Виль. Все захохотали.

Ланьо обнял сына. Взглянул на контуры слегка светящихся за водяным занавесом проспекта Фонтанов каких-то башенных очертаний. Казалось, Пустыня настороженно затаилась в напряженном ожидании. Здесь, у Музея, было удобнее всего взять на прицел и силовое, и иллюзионное поля.

— Пора! — сказал Ланьо.

Они достали из багажника талассоид, установили его на штативе.

Окинув взглядом друзей, Ланьо смахнул со лба прядь волос и неспешно навел видоискатель на скелеты как бы парящих в смоге конструкций на подступах к Пустыне. Затем оттянул вниз рычажок на цилиндрическом корпусе талассоида. Легкий толчок и негромкое гудение дали знать, что аппарат заработал. И тут же мощные невидимые лучи пробили одновременно два поля. Сонографы в домах замигали и – отключились.

Как раз в эти минуты из цирка повалил народ – встрепанный, взбудораженный увиденным зрелищем. На улице паника мгновенно улетучилась, и толпу разобрал смех от одного воспоминания о полысевшем правителе. Но вот Скрипач прислонил к плечу скрипку и взмахнул смычком. Хохот оборвался. Над улицей Жареных Уток разлилась удивительная мелодия. Ключевой водой она просочилась в цирк и вытолкнула на улицу дежурных полицейских. За ними из цирка выехал на лошаденке Дон Ких, следом шли Отважный Шкипер, Ром и Джулия.

Скрипка зазвучала на самой звонкой и высокой ноте. Вереница людей, с Пиплом и Эльзой Кнэп впереди, потянулась в сторону Пустыни.

«Кажется, время сказать свое главное слово», — подумал Поэт и под аккомпанемент скрипки стал громко читать стихи. Как и мелодия Скрипача, они увлекали за собой, потому что строки их сочинялись не машиной, а живым умом и сердцем. В них было предчувствие нового и бесстрашие:

Рядом с Поэтом шагал Художник, окруженный детворой. Из карманов куртки, из-за пазухи он вынимал и разбрасывал вокруг расписные бумажные кораблики. Дети хватали их и раздавали идущим.

Тогда-то все и услышали четкий пульсирующий рокот, напоминающий биение сердца. И узнали его – это он порой прорывался в фильмосны.

Оставили свои кастрюли домохозяйки, вышли из-за столов чиновники, выбежали из колледжей дети. Со всех концов города люди устремились на звуки чего-то огромного, пока еще невидимого, но близкого.

Захлопали форточки, из стеклянных дверей магазинов посыпались стекла, в город ворвался ветер. Тот самый, что до сих пор проживал лишь в тополях на улице Жареных Уток. Волосы девушек заплескались флагами. Словно крылья, затрепетали за плечами шарфы. С мужчин сорвало шляпы, и они, как мальчишки, со смехом погнались за ними.

— Оно шумит, шумит! — крикнул Бамби и помчался назад, в цирк, к сторожу Доду, который просил когда-то разбудить его, если вдруг случится что-нибудь чрезвычайное.

Он нашел старика в каморке, бесцеремонно растолкал и вытащил на улицу.

Дод шевельнул ноздрями, глубоко потянул воздух, насыщенный запахом ракушек и водорослей, и его линялые глаза набрякли слезами.

— Наконец-то, — прошептал он. — Пахнет морем! Мо-рем! Мне рассказывал о нем мой дед… — Он зашатался на негнущихся ногах, и Бамби поддержал его.

Тут с неба на лысину Дода упали две капли. Крупные, величиной с яйцо чайки.

Грянул гром, и по крышам забарабанил сверкающий дождь.

Дод забежал в цирк, стал открывать звериные клетки.

— Что ты делаешь? — опешил Бамби, но тут же расхохотался, увидев, как звери подставляют морды под блестящие струи дождя и довольно урчат.

А на втором этаже Первый Эрудит и Эластик, застрявший в цирке из-за лопнувшей подтяжки, приводили в чувство Умноликого. Когда загремел гром, Эластик кубарем скатился вниз, чтобы узнать, в чем дело. Дождь как из ведра и выходка старого Дода испугали его.

— Дод, вас надо уволить! Вы!.. Что вы натворили! Они съедят прохожих и нас с вами! Да-да! А может, нет? — Эластик так волновался, что из круглого мячика превратился в сморщенную сосиску. Он метался среди зверей, тщетно пытаясь загнать их в клетки. Сзади неслышно подошел лев Зер и мягко схватил его за штаны.

— Я буду жаловаться! — Эластик споткнулся и неловко упал прямо на льва. Зер с перепугу подпрыгнул, рыкнул и потащил на себе ошалевшего гимнаста. — Ты сделаешь из меня мешок костей! — орал Эластик, не в силах расцепить пальцы на холке зверя. И со слабой надежной добавлял: — А может, нет, а?

Со своей орущей ношей лев чуть не наскочил на человека в черном цилиндре. Человек резко остановился. Цилиндр слетел с его головы, и Эластик с ужасом узнал мистера Вэга. Впрочем, узнать его было непросто: дождь начисто смыл с хозяина цирка лицо. Нос, глаза, губы потекли, и осталась гладкая как доска поверхность, на которой можно было рисовать теперь все, что угодно. И только голос, похожий на скрип двери, напоминал прежнего мистера Вэга.