Жаклин Уэст - Книга заклинаний

– Вообще-то, – Резерфорд, по-прежнему говорил так громко, будто обращался к кому-то по другую сторону оживленной улицы, – мне такой нельзя. У меня аллергия на арахис. Реакция может быть очень сильной.

– Ну, тогда возьми только вот этот. В нем арахиса нет.

– Понимаете, – не отступался Резерфорд, – мне нельзя ничего, что содержит полученные из арахиса продукты или даже контактировало с чем-нибудь, что содержит арахис или полученные из арахиса продукты. Думаю, вам стоит проверить состав на упаковке – просто на всякий случай.

Миссис Нивенс вздохнула так, что даже Олив за углом гостиной услышала.

– Хорошо, – сказала она. Голос ее несколько растерял дружелюбные интонации. – Пойду почитаю состав.

– На самом деле, – крикнул Резерфорд ей вдогонку, – наверное, лучше убедиться, что эту шоколадку сделали на фабрике, которая вообще не работает с производными арахиса. Если на упаковке об этом ничего не сказано, можно позвонить изготовителю. На всякий случай.

Тут миссис Нивенс пробормотала что-то, что Олив разобрать не удалось.

Они с Мортоном и Леопольдом выглянули в коридор. Из кухни все так же доносились приглушенные звуки. Кот кивнул по-военному, давая понять, что путь свободен. Мортон обошел угол гостиной, повернул налево и стремительно метнулся вверх по лестнице на второй этаж с Леопольдом на хвосте. Олив же скользнула в дверь напротив – в комнату, где прошлой ночью горел свет.

Там ничего не было – только длинный обеденный стол, покрытый кружевной скатертью, неудобного вида стулья и старомодная лампа со стеклянным абажуром. Два стула оказались слегка отодвинуты от стола, как будто на них недавно сидели. В остальном комната выглядела так, словно в ней не жили – и даже не дышали – лет пятьдесят, не меньше. Ни картины, ни очков там не обнаружилось.

Олив прокралась обратно в коридор. Миссис Нивенс шумно хлопала дверцами шкафов на кухне. Ободрительно кивнув Резерфорду, девочка поспешила взобраться вверх по лестнице.

Мортон стоял в коридоре второго этажа и рассматривал пустые.

– Тут раньше висели фотографии, – прошептал он, когда она на цыпочках подошла сзади. – А тут стоял маленький столик. Мама на него цветы ставила.

Олив кивнула и попыталась его поторопить:

– Как ты думаешь, куда Люсинда могла спрятать картину?

Но Мортон, казалось, не слушал. Все так же оглядывая пустые стены, он побрел вперед. Повернувшись вправо, взялся за ручку закрытой двери и приоткрыл ее. Петли тихонько заскрипели.

Девочка замерла на месте и переглянулась с Леопольдом. Слышала их миссис Нивенс или нет? Она напряглась, прислушиваясь к шуму внизу. От входной двери по-прежнему доносился голос Резерфорда. Ей показалось, она уловила слова «меловой период» и «мел-палеогеновое вымирание», из чего следовало, что он, видно, углубился в какую-то тему и закончит нескоро. Кивнув Леопольду, Олив последовала за Мортоном через порог.

Только кот догадался затворить за ними дверь. Олив слишком сосредоточенно наблюдала за Мортоном. А Мортон слишком сосредоточенно оглядывался по сторонам.

Комната, в которой они очутились, был покрашена в бледно-голубой цвет. В одном углу стояла небольшая кованая кровать, а у противоположной стены располагались комод и книжная полка. В другом углу притулилась старая деревянная тележка, в которой лежали бейсбольная бита, игрушечный барабан и почти сдувшийся полосатый мячик. На стенах висели черно-белые фотографии, большинство – вырезки из газет и каталогов: бейсболисты, экзотические звери и забавные старомодные автомобили, которые Олив показались больше похожими на сани с колесами. Бумага пожелтела и закручивалась в уголках. Кровать была идеально заправлена, вся мебель вытерта от пыли, но по одиночеству, которое висело в воздухе, чувствовалось, что в этой комнате никто не жил уже очень-очень долго.

Леопольд откашлялся и кивнул в сторону двери. Нужно было двигаться дальше. Олив принялась озираться, оглядывая каждый угол. Никаких следов картины.

– Мортон… – начала она.

Он не обернулся.

– Это моя комната, – тихо сказал мальчик. – Все точно как было. Она сохранила все, как было.

Олив обвила рукой его мешковатый рукав.

– Нам надо искать дальше. Я не знаю, сколько еще Резерфорд сможет ее отвлекать.

Мортон отсутствующе кивнул.

– Вы идите, – прошептал он, не отрывая взгляда от кованой кроватки. На подушках лежала игрушечная лошадка из синего бархата. – Я подойду через минутку.

Тревожно вздохнув, Олив повернулась к двери.

– Побудь с ним, – шепнула она Леопольду, а потом выскользнула обратно в коридор.

Распластавшись по стене на манер морской звезды, девочка двинулась дальше. Наконец пальцы наткнулись на холодную медь следующей дверной ручки. Олив приоткрыла дверь, пятясь, прокралась внутрь, и закрыла ее за собой.

Пару секунд она буквально светилась от гордости. Ей в жизни никогда еще не удавалось ничего сделать так изящно и бесшумно. Даже Горацио бы впечатлился. Кровь пульсировала во всем теле, но голова был удивительно спокойной и ясной. У нее обязательно получится. Все еще улыбаясь про себя, девочка стала осматриваться.

Она попала в ванную комнату. Тут, как и в гостиной и в коридоре, все сияло чистотой. Плитка вокруг ванной блестела, из кранов не капало, на зеркале не было ни пятнышка зубной пасты. Даже мыльница, полная кусочков мыла в форме ракушек, была настолько чиста, что казалась новой, как будто ее вообще никогда не использовали.

Очков тут не оказалось. Олив на всякий случай проверила все ящички и даже аптечку. Но везде было пусто. Поначалу это показалось ей странным, но вскоре она сообразила, что нарисованной миссис Нивенс не требовалась ванная. Все здесь ждало несуществующих гостей, как и большинство спален в доме Данвуди. Разница была лишь в том, что миссис Нивенс, очевидно, для своих несуществующих гостей прибиралась.

Олив выглянула обратно в коридор.

– Термин coelacanth переводится с греческого как «полый позвоночник». Но на самом деле позвоночник у латимерии не полый, он представляет собой хрящевую трубку, заполненную жидкостью… – вот то, что Олив расслышала из речи Резерфорда. Для миссис Нивенс это, вероятно, звучало примерно так: «онпрдставляетсбойхрящевуютрубкзаполненнжидкостью». Мальчик продолжал болтать. Олив прокралась к третьей двери. – Еще один интересный факт о латимериях – они живородящие. Ну, формально, яйцеживородящие…

Только она положила руку на ручку, как у нее за спиной кто-то ахнул.

Посреди коридора стоял Мортон, стискивая в руках игрушечную лошадку. Он решительно покачал головой, а потом бросился к ней. Леопольд молча прыгал рядом.

– Туда нельзя заходить! – зашипел мальчишка, добравшись до двери. – Это комната Люси!

– Мы должны везде проверить, – тихонько возразила Олив. – И вообще, где ей еще прятать краденое, как не у себя в комнате?

– Нет! Она очень рассердится! – не отступался он, пытаясь оторвать ее пальцы от дверной ручки.

Быть может, его нарисованная рука была слишком гладкой или, может, Олив просто оказалась сильнее, но ладонь Мортона вдруг соскользнула – и он отшатнулся назад. Лишившись ее сопротивления, девочка тоже покачнулась и слишком резко дернула за ручку. Тяжелая дверь глухо заскрежетала на петлях.

Олив затаила дыхание. Мортон с ужасом посмотрел на нее поверх лошадиной головы. Леопольд замер, изображая небольшую плюшевую пантеру.

Резерфорд по-прежнему что-то говорил со скоростью пулемета, и его ясный голос звенел с нижнего этажа:

– …конечно, к тому времени ихтиозавры уже вымерли, оставив мозазавров доминирующими хищниками в океане. Немногие знают, но ихтиозавры рожали живых детенышей, как и латимерии, но ихтиозавры, кроме того, еще дышали атмосферным воздухом…

Должно быть, миссис Нивенс даже не услышала их за этой болтовней. Никто не затопал вверх по лестнице, никто не крикнул: «Кто там шумит?» Им ничто не грозило.

И вот они друг за другом шагнули в спальню Люсинды: Олив во главе колонны, Леопольд следом, Мортон неохотно плелся в хвосте.

Олив в жизни не видела такой опрятной комнаты. На кровати лежало белое кружевное покрывало, чистое и свежее, будто гигантская снежинка. На окнах висели такие же белые кружевные занавески с педантично расправленными оборками. Девочке подумалось, что миссис Нивенс, наверное, по линейке складки отглаживала. Стены были голые, если не считать двух рамок с гербариями из сухих цветов, которые выглядели так, будто застыли от изумления. На книжных полках выстроились рядами книги с одинаковыми бледно-розовыми обложками, обрамленные коллекцией хрупких фарфоровых балерин, стеклянных розочек и других вещиц, с которых, должно быть, пыль приходилось ватной палочкой вытирать.

И все же, несмотря на опрятность, в этой комнате было что-то жуткое. Она была кокетливой, но холодной и застывшей, как бутон розы в глыбе льда: стоит оттаять, тут же рассыплется. Олив на цыпочках прошла к кровати и одним пальцем коснулась кружевного покрывала. Неудивительно, что в комнате так чисто, подумала она. Это же музей. Никто не спит здесь, не ест припрятанное в тайнике печенье, не видит кошмары и не читает, проснувшись, книжек в свете прикроватной лампы. Тут вообще никто не живет. Эта комната – да и весь аккуратный, идеальный дом – просто-напросто один большой гроб.