Михаил Герчик - Лети, Икар!

Энергия, которая оставалась в резервных аварийных батареях, нужна была Ожегову для дела, в которое он не хотел посвящать Икара. Поэтому, приняв решение, Андрей Дмитриевич выключил прожектор и шагнул в открытый люк шлюзовой камеры. Икар молча последовал за ним.

— Садись.

Сев в глубокое вращающееся кресло у пульта управления и мельком взглянув на экран локатора, Андрей Дмитриевич указал Икару на соседнее кресло. Мальчик осторожно сел на самый краешек и вопросительно посмотрел на отца.

— Очень скоро энергия в аварийных батареях иссякнет, — спокойно, как о чём-то совсем обыденном, сказал командир. — Через месяц с немногим вся энергетика «Малахита» переключится на гелиоэлектростанцию. Она улавливает сейчас совсем ничтожное количество лучей. Этой энергии хватит только на то, чтобы поддерживать постоянную температуру внутри корабля и приводить в действие приборы по выработке кислорода и регулированию состава воздуха. Пищи и воды у нас хватит на тридцать лет. «Малахит» прекратит своё существование только в том случае, если столкнётся с крупным метеором или попадёт в зону притяжения какой-нибудь звезды и сгорит в ней.

Андрей Дмитриевич испытующе посмотрел на сына.

— Я послал радиограмму на Землю. Если она не встретит никаких помех, через 20 лет людям станут известны подробности катастрофы. И тогда на Сирасколию полетят новые корабли.

— Но нас уже не будет, отец, — чуть слышно сказал Икар.

— Нет, мы должны быть, малыш, — уверенно ответил Андрей Дмитриевич. — Не знаю, как я, но ты… ты обязательно должен быть. Я мечтал о Сирасколии всю жизнь, и если мне не удастся, ты должен быть среди первых, кто достигнет её. Именно поэтому нам с тобой придётся расстаться, сынок. Выход только один — «Звёздочка». «Звёздочка» отнесёт тебя на Землю всего за шесть-семь лет.

Синеватая бледность разлилась по лицу Икара. Словно подброшенный тугой пружиной, он вскочил с кресла и схватил отца за руки.

— Я не оставлю тебя! Слышишь!.. Я не оставлю тебя, я не полечу на «Звёздочке», — задыхаясь, шептал Икар, и крупные слёзы дрожали в уголках его глаз. — Если, нам обоим нельзя спастись, мы погибнем вместе.

Сдерживая волнение, Андрей Дмитриевич ласково погладил сына по голове.

— Погибнуть — это самое простое, что мы можем сделать. Но мы должны жить, непременно должны жить, чтобы открыть людям тайну «зоны неприступности», чтобы опять повести к Омеге свои корабли. Поверь, мне тоже нелегко расставаться с тобой, но больше ничего придумать нельзя. Ты приведёшь сюда новый звездолёт, и, может быть, мы ещё встретимся с тобой, чтобы вместе закончить наш полёт. Будь мужчиной, Икар! Земля ждёт тебя. А здесь, в Космосе, тебя буду ждать я.

Икар знал, что если отец говорит о «Звёздочке», значит, это действительно единственный и самый разумный выход. Прижавшись лицом к его груди, он беззвучно плакал, потому что, несмотря ни на что, понимал: когда он вернётся с Земли с новым кораблём и найдёт (да и найдёт ли!) останки «Малахита», отца уже не будет в живых.

«Звёздочка» была двенадцатиметровым конусом «Малахита», автоматической аварийной ракетой с самостоятельным двигателем. Запаса энергии в ракете должно было хватить только на первый толчок, который бы вывел её на заданную траекторию. Дальше она должна была двигаться в свободном полёте. Все её отсеки были заполнены контрольной аппаратурой. В случае катастрофы, которая грозила бы полным уничтожением корабля, ракета, в специальных контейнерах которой хранились карты, схемы, микрофотоплёнки, результаты всех наблюдений, автоматически отделялась от корпуса звездолёта. После этого кибернетический робот должен был включить механизмы, рассчитать курс и повести ракету по направлению к Земле. На орбите Плутона специальные устройства должны были перехватить её, чтобы люди на Земле могли узнать результаты экспедиции.

Использовать двигатель «Звёздочки» для «Малахита» было невозможно: маломощный, он не смог бы провести большой корабль через «зону неприступности», не выдержал бы единоборства с силой притяжения осколочной материи. Нельзя было идти с ним и к Омеге. Крупные, тяжёлые звёзды созвездия притянули бы звездолёт к себе, и он бы сгорел в пучине огня, задолго до того, как успел бы приблизиться к любой из них.

«Звёздочка» не предназначалась для спасения людей. В ракетах подобного типа строго рассчитан каждый килограмм веса, каждый квадратный сантиметр площади. Губительными были бы для пассажиров «Звёздочки» и жёсткие радиоактивные излучения, которые, хотя и в незначительной степени, но всё же проникали сюда сквозь защитные прикрытия.

И всё же после сложных расчётов, выполненных с помощью электронной вычислительной машины, Ожегов решил, что вместе с приборами в ракете может улететь Икар и, если одеть его в непроницаемый для излучения скафандр, есть надежда, что он благополучно достигнет Земли. Для этого надо облегчить вес ракеты на столько, сколько весят Икар в скафандре и приборы для выработки и регулирования воздуха. Всего около семидесяти килограммов. Ровно столько весит одно из трёх автоматических импульсных орудий, предназначенных для уничтожения метеоритов. Из опыта пятилетнего полёта Ожегов знал, что третья пушка — конструкторский просчёт. Двух было вполне достаточно, потому что вероятность столкновения крохотной «Звёздочки» с метеоритом в безбрежных просторах Космоса была ничтожной.

Всё это Андрей Дмитриевич объяснил вздрагивающему от волнения Икару. И только в одном он покривил душой — путешествие на «Звёздочке» к Земле, даже при самых благоприятных условиях, когда ракете не пришлось бы ни разу менять свой курс, должно было занять не шесть лет, а по крайней мере вдвое больше. Командир знал — открой он это Икару, отними у мальчика надежду спасти его, — и всё было бы кончено: он никогда не оставил бы «Малахит».

— Возьми себя в руки, сынок, — твёрдо сказал Андрей Дмитриевич. — Запасы энергии подходят к концу, а у нас ещё много работы.

И, бережно отстранив Икара, он вышел из штурманской рубки. Скоростной лифт перенёс его в носовой конус корабля.

Надо было освободить место для Икара, сделать какое-то подобие каюты, и Андрей Дмитриевич приступил к работе. Насупленный Икар молча помогал ему — относил разобранные детали в глубь корабля.

Вскоре «каюта» была готова. Это была прямоугольная выемка шириной в семьдесят сантиметров, длиной в два и высотой в полтора метра, которая выходила к пульту управления ракетой. Стараясь не глядеть на сына, Андрей Дмитриевич установил в каюте гидравлическое кресло, потому что Икар большую часть пути должен был провести во сне, принёс микрофильмы и любимые микрокниги мальчика. Обдуманно, не торопясь, уложил он в контейнеры документы экспедиции, корабельный журнал, карты, плёнки — всё, что там, на Земле, должно было помочь людям довершить всё его дело; отрегулировал аппараты, подающие и меняющие воздух; засунул в карман Икару коробку с питательными и снотворными таблетками. Его лицо побледнело, но движения были точными и размеренными. И только по тому, как резко бились синие жилки на его висках, как судорожно сглатывал он время от времени сухой ком, застрявший в горле, можно было понять, как ему тяжело.

Сигнальная красная лампа на потолке коридора трижды моргнула, предупреждая, что запасы энергии в первой очереди батарей подходят к концу. Молочно-белый дневной свет, заливавший всё вокруг, стал медленно блёкнуть, разбрасывая по углам густые тени. Андрей Дмитриевич бережно прижал к себе Икара и начал помогать ему надевать тяжёлый скафандр.

Мальчик уже не плакал. Привыкнув всегда и во всём верить отцу, он и сейчас поверил в то, что скоро вернётся на новом корабле, который будет в сто, нет, в тысячу раз лучше «Малахита». Он разыщет останки «Малахита» в космической пучине и спасёт отца. Ведь он говорил, что сможет удержаться свыше тридцати лет. Значит, времени достаточно. А потом они вместе возьмут курс на Сирасколию. А «Малахит»… Корпус «Малахита» они приведут на Землю и установят его на самой большой площади Москвы, как памятник Соколову, Бахтину и другим героям, погибшим в борьбе за покорение межзвёздных пространств.

И глаза мальчика, полные недетской скорби и горя, пристально глядели на отца, словно хотели навсегда запечатлеть каждую черту его мужественного, открытого лица, его широкие плечи, согнутые невидимой тяжестью, и синие жилки на ловких, сильных руках учёного и строителя — то неповторимое и родное, что заключено в самом слове — отец.

Щёлкнули затворы шлема, и Икар шагнул в каюту. Медленно закрылся люк, и уже в наушниках он услышал приглушённый голос отца.