Дмитрий Емец - Черная-черная простыня

– Только бы отстал, – сказала Анька.

Определившись с планами, Филька проводил ее до остановки.

– В два ночи на вчерашнем месте – не забудь!

– Не забуду!.. Если опоздаю – жди. Значит, мои родители еще не легли. – Анька вскочила в автобус.

Автобус уезжал, громыхая, сотрясался на колдобинах, а в заднем его стекле рядом с большой белой табличкой с цифрой «9» Филька видел прыгающее близорукое лицо Аньки. Она сняла очки и теперь, без очков, была еще беззащитнее, еще дороже.

Когда автобус отъехал уже метров на двадцать и притормозил у светофора, Хитрову почудилось – ведь не мог же он это точно видеть на таком расстоянии, – что Анька поцеловала свою ладонь и подула на нее, посылая ему воздушный поцелуй.

Домой Филька не шел, а летел на крыльях счастья.

«У меня с ней сегодня свидание! Свидание!» – думал он. Но его восторженное настроение скоро увяло, едва Хитров сообразил, что свидание у него на кладбище, а третьим и четвертым его участниками будут черная простыня и Красноглазый мертвец...

Неизвестно даже, суждено ли им встретить завтрашний рассвет живыми, или с прокушенным горлом и выпитой кровью они будут лежать где-нибудь недалеко от разрытой могилы, накрытые черной простыней...

Едва оказавшись в комнате, Филька сразу обнаружил, что простыня исчезла. Он перерыл все, посмотрел под диваном, открыл шкаф, но поиски ничего не дали. Зловещая черная простыня пропала. Соляные фигурки все так же бессмысленно таращились на Хитрова прозрачными глазами и ничего не могли ему рассказать – да и вряд ли вообще что-то понимали, существуя в своем остановившемся мире...

Пронзенный внезапным подозрением, Филька бросился на кухню и облегченно перевел дух. Прабабушка была тут, живая и здоровая. Сидя за столом, она бойко рассматривала в лупу этикетку на курице.

– Уш больно тош-ш для бройлера-та, – бормотала она.

– Баб Надь, а баб Надь! Ты простыню не брала? – крикнул Филька.

Прабабушка перевела лупу с курицы на правнука. Потом снова на курицу – должно быть, курица была все же интереснее.

– Ась, милый? Какая дыня? Не пойму никак.

– Не дыня, простыня! Из моей комнаты!

– Чевось?

– Простыня, говорю, где? – потеряв терпение, крикнул Филька ей в ухо.

– Чего голосишь, будто таракан тебе за шкирку упал? Глухая я, что ли? – обиделась старушка. – Ты про простынь свою? Грязная ж она вся! Замочила я ее в тазике... Пуш-шай отмокнет. И шьют же такие...

Не дослушав, Филька метнулся в ванную. Черная простыня мокла в тазу под краном. Мальчик уже хотел схватить ее и отжать, но в последний миг отдернул руку.

Вода в тазу была алой...

Филька притаился в кустарнике, не отрывая глаз от пролома в ветхом заборчике кладбища. Несколько раз ему казалось, что в проломе он видит широкое колеблющееся пятно – не то размазанный человеческий силуэт, не то причудливый лунный отблеск на влажных стволах.

Ночной парк был полон таинственных шорохов и скрипов. Земля клубилась прозрачной белой дымкой, отчего казалось, что между деревьями в немой невыразимой тоске скользят бесплотные призраки. Глухо, безнадежно кричала в отдалении неведомая птица. Кто-то шуршал, быстро пробегая, в кустарнике.

Кладбище было окутано многозначительной, сосущей тишиной. Все живое – если и было там что-то живое – отступило в страхе перед кем-то и чем-то, чье присутствие ощущалось, буквально висело в воздухе.

Анька опаздывала уже на полчаса. Лишь в половине третьего Филька услышал, как шуршат на аллее шины ее велосипеда. Около кладбищенской ограды Анька остановилась и, не слезая с велосипеда, стала озираться, оперевшись одной ногой. Спрятавшегося Хитрова она пока не видела. Иванова была в светлой дутой куртке с накинутым на голову и туго завязанным под подбородком капюшоном. Окутанная белой дымкой тумана, она сильно смахивала на современный вариант спортивного привидения.

– Эй! Призрак одинокого велосипедиста! – негромко окликнул ее мальчик.

Анька резко повернулась на его голос.

– Это ты, Филька? – спросила она нервно.

– Нет, я призрак одинокого хорошиста! Тридцать лет назад я потерял тут свой дневник, и до сих пор дух мой бродит и ищет его! – провыл Хитров.

– Я почти ничего не вижу в темноте. Еле доехала. У меня же очки минус семь, – с облегчением сказала Анька.

– Минус семь – это как?

– А так. Без очков с пяти шагов яблоко от груши не отличишь, а от человека только смазанные контуры остаются, – вызывающе, словно ожидая, что он засмеется, произнесла Анька.

Но Филька не засмеялся, хотя лишь теперь осознал, зачем Иванова носит такие телескопы. Раньше это его почему-то не занимало: ну носит и носит. Теперь же он ощутил, что его уважение к Ивановой возросло вдвое. Какую же храбрость нужно иметь этой хрупкой девочке, чтобы ночью одной ехать в лес на велосипеде, и куда – на кладбище, где Красноглазый палач мерзнет в могиле без своей простыни!!!

Кладбище встретило их мертвой тишиной. Казалось, стук их сердец повисает в воздухе и, как удары набатного колокола, разносится между безмолвными могилами. Филька шел чуть впереди, держа в руке черную простыню. За ним, придерживая его за локоть, двигалась Анька. Старинные надгробия были покрыты тонкой белой изморозью. На некоторых из них виднелись следы птичьих и собачьих лап, но лишь следы: ни птиц, ни собак видно не было. Казалось, из живых на этом огромном кладбище только они двое, все же остальное безраздельно принадлежит царству смерти.

– Мы не заблудимся? – шепотом спросила Анька.

Говорить громко она не осмеливалась – и так казалось, их слова слышны повсюду и даже проникают под землю, где белеют в гробах давно погребенные кости.

– Все время прямо... Тш-ш! Пришли уже!

Филька свернул на узкую тропинку, ведущую между двумя рядами оградок. Вскоре впереди забелел знакомый обелиск. Плакальщица, согбенная все в той же неестественной, немного театральной позе, продолжала нести свой скорбный караул. Только теперь Хитров заметил, что край носа у нее отбит. Давно ли? Он не мог вспомнить, было ли так в прошлый раз.

Невольно он перевел взгляд дальше, где, окруженный с трех сторон разросшимся кустарником, лежал массивный необработанный камень с высеченными на нем страшными буквами. Казалось, те, кто хоронил палача, специально выбрали ему такое массивное надгробие, чтобы плотнее вдавить его в землю, исключить новое явление его миру.

Друзья подкрались ближе и остановились, притаившись в тени, отбрасываемой большим гранитным монументом, из которого, словно из тлена земли восставшие, рвались три оперные дивы с растрепанными каменными волосами. Схематично высеченный на нижней части монумента самолетный винт позволял судить об обстоятельствах их гибели.

Земля на могиле у палача оставалась нетронутой. Ямы, в которую Хитров угодил вчера, не было. Но что самое странное – исчез и след от ноги Петьки, который он оставил сегодня днем. Могила засосала его, как трясина засасывает свою добычу, и так же, как и трясина, разгладилась над ней...

Фильке это совсем не понравилось, и он предпочел держаться от оградки на почтительном расстоянии. Черная простыня в его руке слабо трепетала и то тянулась к могиле, то вяло обвисала.

– Смотри, все зарыто. Он не выходил еще, – с облегчением сказал Филька, надеясь про себя, что Красноглазый мертвец, писавший им грозные послания, останется в могиле. В конце концов, до рассвета оставалось всего несколько часов, а самый пик ночи уже минул. Не может же он выходить наружу каждую ночь? Или может?

Неожиданно Анька напряглась. Ее ладонь, привлекая внимание, скользнула по рукаву Филькиной куртки.

– Ты слышишь? Слышишь?

Мальчик честно прислушался.

– Не-а.

– А я слышу... Земля дрожит. Чавкает что-то, сопит, хрипит... Все ближе! Я боюсь!