Светлана Лаврова - Куда скачет петушиная лошадь

— Петушиная лошадь — это суеверие, — возразил трёхголовый змей Гундыр.

— Так что опускайся, — подытожил Вэрса.

— Не буду, — заупрямился Тове. — Дело чести. Ой! Щекотно!

Раздался негромкий шмяк, и прямо между двумя передними и пятой ногами под брюхом Тове материализовался Пера-богатырь. Ругаясь непонятно, он вылез из-под коня и сказал:

— Понаставили тут скотину… нешто это хлев? Вэрса, почему у этой коровы пять ног? Я-то сперва думал, вымя такое длинное, а это нога! Сто раз говорил — мутантов не принимать! Да это и не корова… Даша, откуда ты взялась? Ты же в Сыктывкаре осталась!

Совершенно обалдевшая Даша держалась за ёлку, и вид у неё был такой, будто сейчас весь мир рухнет, только ёлка останется.

— Ты… ты меня спрашиваешь, откуда взялась? Это я тебя спрашиваю, откуда я тут взялась? — наконец обрела она дар речи. — Ты куда меня притащил?

— В лес за Чердынью, где обнаружены инопланетяне, — терпеливо пояснил Пера. — И я тебя с собой не звал, ты сама уцепилась. Ладно, смотри тихонько и не мешай.

— Ишь ты! Человек! — умилилась Ёма. — Живой! Мича коми нывка, красивая коми девочка! Ойя да ойя, сколько лет не видала!

— Человек, — принюхался Гундыр. — Пахнет, как царевна, а не как Иван-дурак. Али я царевен не нюхал. Значит, есть они ещё где-то, люди…

— Что за инопланетяне? — спросил Пера.

— Да мы бы сами справились, но третий раз за месяц заявились, и всё разные, — извиняющимся тоном сказал Вэрса. — Это уже нехорошая тенденция. Поговори с ними, Пера. И еще — у тебя случайно четырёх серебряных блюдец не найдётся? Этот упёртый конь косит под Товлынг-лува и желает приземляться только на серебряные тарелки.

Пера ошалело посмотрел на Тове:

— Ну и суперская зверюга! Золоченая лысина, пять ног, зеленая нашлепка над глазом… парень, а как ты там на спине умещаешься, среди этих крыльев?

— Плохо, — честно признался Мир, у которого уже всё тело чесалось, истыканное перьями крыльев. — Очень плохо. Синоним погано.

— Они всё время синонимами обзываются, — наябедничал Вэрса.

— А у меня линвотрансформатор так настроен, — объяснил Мир. — Подбирает слова с похожим значением — синонимы.

— Слезай и поговорим, — приказал Пера. — Уговор: ты всё расскажешь честно, и мы тоже. Если не согласен, два варианта: либо сражаешься со мной, либо сразу отдаю менквам. Если сражаешься, то тоже два варианта. Если ты проиграл, то всё в порядке, просто умираешь. Если выиграл, то отдаём менквам. Выбирай.

— Ух ты! — восхитился Тове. — Прямо алгоритм. Сейчас распечатаю.

От нажал копытом левой передней ноги на коленку пятой брюшной ноги. Раздалось жужжание, и откуда-то сзади из коня выехал свёрнутый в трубочку лист бумаги с распечатанным алгоритмом.

— Тове, ты куда принтер вмонтировал? — удивился Мир.

— А в задницу! — сказал Тове. — Там как раз место было, и выход для бумаги удобный.

Мир посмотрел алгоритм, просчитал вероятности.

— Ладно, расскажу, — решил он. — Только вы потом тоже про свои дела расскажете, а то мы уже запутались — кто кем кому приходится и что здесь происходит.

«Неужели я внезапно свихнулась?» — подумала забытая Даша.

Рассказ Мира о родной планете и экзамене на аттестат зрелости всем понравился. Ель как услышала про цивилизацию растении, так ветки разжала, иголки из ребят выткнула и фитоцидами побрызгала, чтобы заражения не случилось. Менквы одобрительно ухмыльнулись и отступили в чащу. Вэрса похохатывал и хлопал себя по коленкам, видимо, в знак одобрения.

— Ну что же, — сказал Пера. — Прикольная история. Мы тебе верим. Хоть инопланетяне, но нормальные. Мы тоже всё расскажем, но дело долгое, а уже вечер, все устали. Предлагаю переночевать в Чердыни. Там в музее уютно, посидим, поговорим, на ужин чего-нибудь спроворим, а, Ёма?

— Да конечно, батюшка, — обрадовалась Ёма. — Сейчас черинянь поставлю, пельменей налеплю.

Вэрса поёжился.

— Нечего кривиться, я же не в Редикор зову, а в благополучную Чердынь, — сказал Пера.

— В Чердыни тоже ортов много, — непонятно возразил Вэрса.

— Ну и что, ты ортов не выдывал что ли? В Чердыни они все с головами, это в Редикоре безголовые, — ещё более непонятно ответил Пера. — Пошли-пошли, нехорошо гостей в чащобе принимать. Опять же лучше им всё увидеть своими глазами.

— А коняга пятиногая на землю слезать не желает! — наябедничал Вэрса. — Требует серебряные тарелки под копыта.

— Так вы же признали, что не настоящие Мир-суснэ-хум и Товлынг-лув! — поразился Пера. — Зачем инопланетянину серебряные тарелки под копыта?

— Чтобы были, — сказал Тове. — Без серебряных тарелок мне невместно и не побоюсь этого слова — срамно! Во какие слова есть в моей «Лингве».

Он всегда был упёртый.

Раздался треск ветвей, и из леса опять вывалился менкв.

— Тове, тебя сожрут за упрямство, — заметил Мир.

— Я… это… типа того… — сказал менкв. — Вот…

Нагнулся со скрипом и положил на землю четыре серебряных блюда. Блюда горели белым огнём, на них всадники в восточных одеждах метали копья в диковинных хищников, охотники посылали стрелы в круторогих антилоп и изящных газелей, воины окружали узорчатые дворцы. Их сделали полторы тысячи лет назад в Персии, их выменяли в Чердыни на собольи шкурки и спрятали до пришествия Мир-суснэ-хума. На родине, в Иране, сохранилось шесть таких блюд, в Чердыни нашли более двухсот. Но Даша этого не знала и просто любовалась невиданной красотой.

— Ваще того, тарелки, — пояснил менкв, смущаясь от общего внимания.

— Спасибо, — сказал Тове. — Ты настоящий друг. Я так устал висеть в воздухе. Спасибо, товарищ.

И с облегчением опустился на четыре тарелки. Менкв совсем расцвел:

— Ты — вогул. Деревянный. Я — вогул. Деревянный. Мир, дружба. Мы вместе.

— Прекрасная речь, — развел руками Пера. — Лучшей политической программы я никогда не слышал. Наверное, наш менкв старый вогульский клад распотрошил для вас. Иранское серебро, надо же… Тове, а как ты на этой посуде передвигаться будешь? К копытам приклеишь?

— Жалко приклеивать, там картинки красивые, ещё попорчу, — отказался Тове.

— Тоже мне, проблема, — фыркнула Ёма, нагнулась и прошептала: «Силы тёмные, силы тайные, силы Камовы, силы Туновы, сделайте, как я велю: возьмите белое серебро, прицепите к конским копытам, охраните этого коня от безголовых ортов, от полночных духов, от Невидимых и Неназываемых…»

Тове шагнул вперед, и тарелочки вроде и не приклеились, но и не отвалились при ходьбе.

— Ладно, пошли уж, коли идём, — хмуро поторопил Вэрса. — Хотя лично мне в Чердыни ночевать не по нраву, я лесная душа.

— Ты-то, лесная душа, сквозь любую чащу просочишься, а гости наши все перецарапаются, — заметил Пера. — Тропку проложи что ли до Чердыни.

Вэрса пробурчал что-то, дунул между двумя ёлками: они расступились, вышла тропочка. По ней и побрели гуськом Вэрса, Мир, Тове, Ёма, Даша, Пера. Замыкающим шёл Гундыр, вытянув три головы в одной плоскости, чтобы меньше за ветки цепляться.

— Эй, а этот… который тарелки принёс, — оглянулся Тове. — Дружище, а ты с нами пойдёшь?

Менкв застеснялся и вопросительно поглядел на Вэрсу — мол, можно?

— Иди уж, раз приличные люди зовут, — махнул рукой леший. — Хотя приглашать менква в коми дом у нас, мягко говоря, не принято — дикий вогул трёхметрового роста, деревянный, глупый до остолбенения…

— Это называется расизм, — возмутился Тове. — Когда какую-нибудь нацию считают хуже других.

— Менкв не нация, а глупая дубина, — возразил Вэрса.

— Я тоже дубина, хотя и бесспорно умная, — сказал Тове. — Я же растение по вашим меркам, только разумное. Так что он — мой дальний родственник.

Менкв приосанился и показал Вэрсе язык. Язык тоже был деревянный и неошкуренный.

— А как тебя зовут? — спросил Тове менква. Тот поглядел непонимающе.

— У них нет имён, — пояснил Вэрса. — Они все просто менквы.

— Кошмар, — поразился Тове. — Так жить нельзя. Тебе надо красивое имя дать.

— Только короткое, длинное он не запомнит, — хмыкнул Вэрса.

— Лютик, — придумал Тове. — Тебя будут звать Лютик. У нас на планете есть такой жёлтенький цветочек, очень милый.

— У нас тоже, — удивился Вэрса. — Ну и лютик получился! Трёхметровый и в обхвате как две бочки!

— Лютик, — нежно сказал менкв. — Не менкв. Лютик.

И затопал позади Гундыра.

Лес, а по-здешнему парма, подходил к берегу Колвы и к семи холмам, карабкался на склоны. Когда-то много веков назад люди пришли сюда, вырубили деревья, распахали поля, понаставили на семи холмах домов и домишек и назвали это Чердынью. Парма отступила, затаилась, но не теряла надежды. И вот теперь, когда люди покинули город, парма прыгнула вперед. Деревья занимали улицы, как солдаты — взятую столицу. Раздолбанный асфальт зарастал мухоморами, навек потухшие светофоры худыми скелетами торчали среди поросли ельника.