Жюль Верн - Том 3

На русский язык «Жангаду» перевели очень быстро; уже в 1882 году роман вышел в Санкт-Петербурге в издательстве Е. Н. Ахматовой.

Роман получился довольно странный. С одной стороны, это типичный роман о путешествиях из жанра, в котором Жюль Верн достиг совершенства. Автор искусно вплетает в сюжет энциклопе­дический набор страноведческого материала: названия населен­ных пунктов, сведения о количестве и занятиях жителей (иногда эти занятия и ремесла описаны чересчур подробно), об этниче­ском составе населения, комментированные перечисления живот­ных и растения, обязательно сопровождающиеся местными назва­ниями этих представителей туземной флоры и фауны. В тексте книги можно найти немало более пространных, иногда востор­женных описаний — вспомним хотя бы, как изображены обезьяна гуариба, муравьед, ламантины, кайманы, электрический угорь — гимнот, вспомним красочные, живописные, просто веселые описа­ния птиц и тропических бабочек. Столь же подробны и картины растительного мира.

Велика река Амазонка. Жюль Верн не только посвящает ей целую главу, но и дальше уделяет много внимания различным особенностям ее бассейна — вплоть до объяснения цвета воды, изложения бытующих среди прибрежного населения легенд и рас­сказа об опасной приливной волне «поророка». Кажется, писатель добивается того, чтобы читатель воскликнул вслед за одной из героинь романа: «Ах, как хороша наша величавая Амазонка!»

Безусловно, в обилии географических сведений есть определенная монотонность. Ж. Пруто, один из современных биографов писателя, признает: «У Жюля Верна, как и у Бальзака, как и у Золя, была привычка подавать сериями переваренную им обильную документацию»[102]. Современного читателя это утомляет, что и понятно: ведь сейчас так уже не пишут. Но нам трудно в полной мере оценить просветительское значение романа. Слиш­ком далеко человечество ушло в географическом изучении плане­ты. А ведь в 1880-е годы книга была фактически единственной возможностью заочно познакомиться с далекими странами.

Разумеется, Жюль Верн — не конторский счетовод и не люби­тель похвастаться эрудицией. В его описаниях есть и страстность защитника природы (вспомним, как он осуждает, например, истребление ламантинов) — что в те времена было достаточно редким явлением, — есть и привычные для писателя слова в защи­ту коренного населения края: «В верховьях Амазонки уже исчезло немало индейских племен... А оставшиеся маоро бросили родные берега и бродят в лесах Жапуры. Берега реки Тунантен почти обезлюдели, в устье Журуа кочует лишь несколько индейских семей. Теффе совсем опустела... Коари совсем заброшена. На берегах Пуруса осталась лишь горсточка индейцев мура. Из всего старинного племени манаос уцелело лишь несколько семей... На берегах Риу-Негру живут одни метисы, потомки португальцев и индейцев, а ведь раньше здесь насчитывалось до двадцати четырех разных народностей! Таков закон прогресса» (глава пя­тая 1-й части).

Но как бы добротно ни была воссоздана девственная природа Амазонии, какие бы гневные слова против расовой дискримина­ции ни писал автор, этого было мало и для негаснущей популяр­ности романа, и для появления все новых критических работ о нем. В чем тут дело?

Роман начинается криптограммой, зашифрованным сообщени­ем, которое в дальнейшем развитии сюжета играет весьма замет­ную роль. У Жюля Верна криптограмма лежит в основе еще четырех романов: «Путешествие к центру Земли» (1864), «Дети капитана Гранта» (1868), «Матиас Сандорф» (1885) и «Вечный Адам» (один из посмертно изданных романов), — но только в «Жангаде» шифровке уделено столь заметное место. Несколько глав, и достаточно длинных, посвящены разгадке криптограммы. Именно в попытках прочесть зашифрованный документ сам Ж. Верн видел наибольшую оригинальность своего произведе­ния. Интересно, что Этцель ужаснулся, прочитав рукопись, «тако­му обилию криптографических сведений». Ж. Верн сначала по­обещал сократить эту часть романа, но потом нашел возражение, сославшись на известнейший рассказ американского писателя Эд­гара По «Золотой жук», где в «тридцатистраничном тексте шифры занимают десять, и Э. По очень хорошо себя чувствует, а между тем речь там не шла о жизни человека».

С шифровкой, кстати, произошла любопытная история. Еще не были напечатаны последние главы романа, а парижский знакомый автора, будущий академик д’Окань, сообщил писателю, что один из студентов Политехнической школы разгадал секрет шифра и прочел текст. Ж. Верн срочно переставил буквы в книжном издании, чтобы документ не смогли преждевременно прочесть, а сам поехал в Париж, чтобы на месте выяснить, каким путем студент-политехник пришел к разгадке. Рассказ студента писатель то и дело прерывал восклицаниями: «Какова сила анализа! Я со­вершенно сбит с толку! Какие аналитические способности!»[103]

Жюль Верн профессионально интересовался разного рода го­ловоломками, ребусами, шарадами, кроссвордами и логогрифами, занимаясь как их решением, так и составлением. После смерти писателя в его бумагах осталось три-четыре тысячи неизданных кроссвордов и прочих головоломок, выполненных на высоком профессиональном уровне. Ж. Верн изучал и специальные науч­ные работы по тайнописи и криптографии. Хотя некоторые иссле­дователи (например, Е. П. Брандис) считают такой интерес про­сто «полезной тренировкой ума и памяти», думается, правы все же те, кто видит в этом проявление скрытной натуры писателя, его стремление утаить, засекретить некоторые стороны своей жизни, причем скрыть прежде всего от близких. Причину этой скрытно­сти видят в неудачном (по мнению нашего писателя) браке с Онорин. Кстати, старшие герои «Жангады», Дакоста и Якита, находятся в браке примерно столько же лет, как и чета Вернов.

Отмечена и странная нелогичность сюжета: Дакоста, герой вполне положительный, почтенный и уважаемый глава семей­ства, много лет обманывает самых близких ему людей. В этом опять-таки пытаются найти связь с личной жизнью писателя. Оливье Дюма считает, что в романе Ж. Верн просто передает чувства, владевшие им в период создания «Жангады»: к собствен­ной неудачной женитьбе добавился неудачный брак сына, что укрепило давнишнее отвращение автора к супружеству. Ж. Верн словно бы пытается вторгнуться в реальность и помешать браку сына...

Главы, посвященные разгадке зашифрованного документа, являются, пожалуй, самыми драматичными и самыми интересны­ми в романе, хотя и здесь критика бросила автору упрек в несо­вершенстве шифра, а следовательно, и в нелогичности разгадки. Сравнение с Эдгаром По, с его блестящим аналитическим реше­нием оказалось явно не в пользу случайной удачи у Ж. Верна.

Кстати, кроме тайнописи явной — криптограммы, в романе есть и другой, более искусный шифр, скрывающий секреты само­го автора. Речь идет об именах героев. Путем перестановок, добавлений и выбрасываний букв можно получить как бы «пер­вичные», исходные имена персонажей. Работа эта несложна для тех, кто знаком со словесными головоломками. И вот Минья «превращается» в Эрмини, женщину, которую Жюль Верн боль­ше других любил в жизни; Маноэль «становится» то сыном писа­теля Мишелем, то американским врачом и приятелем Вернов Леноэлем; Лина — это, безусловно, Каролин, юношеская любовь Ж. Верна, цирюльник Фрагозо — бессмертный Фигаро, Тор­рес — это анаграмма французского слова «trezor» (сокровище); имя Дакосты (Joam) можно будто бы прочитать и как «moi J(iles)» (то есть «я — Жюль»), а само название романа, повторяющее название крупного амазонского плота, «La Jangada», восходит к ненавистной для Ж. Верна сценической фамилии невестки — Дюгазон!

Если такое прочтение верно, то роман получает дополнитель­ный смысл, позволяя посвященным раскрыть какие-то новые штрихи в биографии писателя, прочесть невысказанные и казав­шиеся навсегда потерянными его сокровенные думы.

В биографии Ж. Верна, написанной его внуком, говорится, будто писатель понимал, что роман тягуч и довольно скучен. Он намеревался закончить его смешной историей, да времени на ее сочинение не осталось, и в отдельное издание вместо нее был включен рассказ брата писателя Поля об их совместном плавании на яхте до Копенгагена.

О «Школе робинзонов» Жюль Верн стал подумывать еще до окончания «Жангады». Очевидно, он уже полностью оправился от недавних потрясений и новую свою вещь писал как прямую противоположность предыдущему роману, вместо тягучего, мед­ленно разворачивающегося сюжета — калейдоскоп напряженных, быстро меняющихся ситуаций, вместо скрупулезно перечисляемых географических реалий — вымышленные пейзажи, где соседству­ют друг с другом контрастные природные зоны, вместо заполнен­ного многими персонажами действия — камерные по своей сути сцены, вместо скучноватой серьезности — искрометный француз­ский юмор. Это — непритязательный роман, «прихоть» маститого автора, как назовет его впоследствии Жан Жюль-Верн.