Мэри Нортон - Помело и волшебная шишечка от кровати

Молодой чародей, которого, кстати сказать, звали Эмилиус Джонс, работал очень усердно, стараясь досконально изучить таинственное ремесло. А работы было много. Именно он холодными лунными ночами ловил на кладбище кошек, бродил по речным берегам в поисках семи белых камней одинакового размера, обмытых последней волной прилива. Именно он толок в ступе травы и ползал по водостокам за крысами.

А старый чародей посиживал себе у огня, положив ноги на табуретку, попивал белое сухое вино и, кивая головой, приговаривал: «Неплохо, неплохо, мой мальчик».

Молодой чародей часами работал при свете свечей, изучая небесные карты и учась читать судьбы людей по звездам. Он крутил глобус на подставке из черного дерева до тех пор, пока голова у него тоже не начинала кружиться. Душными вечерами он бродил по пыльным дорогам, разыскивая медяниц, гадюк и полосатых улиток. Ему приходилось взбираться на высокие башни за летучими мышами, воровать в церквях воск, чтобы наделать свечей, продувать выпачканные зеленой слизью пробирки и склянки — и так на протяжении многих часов, пока кровь не начинала стучать у него в ушах, а глаза вылезать из орбит.

Когда старому чародею настала пора умирать, он послал за своим подмастерьем. Едва тот пришел, чародей сказал ему:

— Мой мальчик, я должен тебе кое-что открыть.

Эмилиус положил руки, покрытые пятнами, на колени и почтительно опустил глаза.

— Да, сэр? — прошептал он.

Старый чародей устроился поудобнее на подушке.

— Это о волшебстве, — объяснил он.

— Да, сэр? — повторил Эмилиус.

Волшебник лукаво улыбнулся в потолок:

— Так вот. Никакого волшебства нет.

Эмилиус поднял на него изумленный взгляд.

— Вы имеете в виду… — начал было он.

— Я имею в виду то, — спокойно перебил старик, — что сказал.

Когда Эмилиус слегка пришел в себя (полностью, надо сказать, он так никогда и не оправился), старый чародей продолжил:

— Все равно это доходное дело. Я содержал жену и пятерых дочерей в Дептфорде с экипажем, четверкой лошадей, пятнадцатью слугами, французским учителем музыки… Даже своя небольшая барка ходила у меня по реке! Три дочери удачно вышли замуж. Два зятя работают в суде, а третий — на Ломбард-стрит. — Старик вздохнул. — Твой отец, упокой Господь его душу, щедро заплатил мне за твое ученье. Если я и бывал суров, то это лишь из чувства долга перед ним. Дела мои в порядке, семья обеспечена, так что это помещение и все, что в нем есть, я оставляю тебе.

Он сложил руки на груди и замолчал.

— Но… — нерешительно начал Эмилиус. — Я ведь ничего не знаю! Как изготовляется приворотное зелье, например…

— Подкрашенная вода, — усталым голосом ответил чародей.

— А предсказания будущего?

— Детская игра. Если не вдаваться в детали, то все, что бы ты ни предсказал о будущем, рано или поздно сбудется. А если и не сбудется, волноваться об этом не стоит. Они все равно забудут. Выгляди торжественно, не убирай комнаты чаще одного раза в год, вспомни латынь, которой тебя учили в школе, смажь глобус, чтобы он крутился плавно, — и… да улыбнется тебе удача!

Это было первой причиной, почему Эмилиус был нервным человеком.

Вторая причина заключалась в том, что в царствование доброго короля Карла все еще была мода отправлять ведьм, колдунов и вообще тех, кто имел хоть какое-то отношение к волшебству, на виселицу. Таким образом, Эмилиус вполне мог по милости недовольного посетителя закончить свою жизнь вовсе не так, как бы ему хотелось.

Он бы с удовольствием вышел из дела, но все его наследство было потрачено на изучение магии. Кроме того, Эмилиус не обладал достаточно сильным характером, чтобы начинать все сначала. Из-за этих страхов и волнений Эмилиус состарился раньше времени. Он был худым и ужасно нервным. Он вздрагивал, услышав писк мыши, бледнел, увидев блик лунного света, подскакивал на месте, когда в дверь стучался слуга. В тысяча шестьсот шестьдесят шестом году Эмилиусу было тридцать пять лет, но выглядел он, будто древний старик. Когда шум шагов доносился с лестницы, он немедленно начинал бормотать заклинания (те немногие, что знал наизусть), стараясь произвести впечатление на посетителей. Однако если на улице вдруг появлялась королевская стража, Эмилиус в мгновение ока оказывался за клавикордами и принимался музицировать. Это был отвлекающий маневр: Эмилиус притворялся бездарным музыкантом, по чистой случайности унаследовавшим дом чародея.

Однажды вечером, услышав шаги, донесшиеся снизу, он вскочил со стула, наступил на кошку, которая тут же истошно заорала, словно сотня злых духов, схватил пару сушеных лягушек и пучок белены, зажег фитиль, который плавал в миске с маслом, посыпал его серой, отчего тот стал гореть синим пламенем, забормотал какое-то первое пришедшее на ум заклинание и уставился на дверь, готовый в любую секунду принять величественный вид или прыгнуть за клавикорды.

Через минуту в дверь постучали.

— Кто там? — спросил Эмилиус, набирая в легкие побольше воздуха, чтобы в случае чего сразу задуть синее пламя. Из-за двери раздались шепот и шарканье ног, затем три голоса, похожие на серебряные колокольчики, одновременно произнесли:

— Трое детей. Мы заблудились.

Эмилиус растерялся. Он рванулся было к клавикордам, затем вернулся к синему пламени. Наконец остановился между ними, в одной руке держа глобус, в другой — нотную тетрадь.

— Войдите, — сказал он угрюмо.

Дверь открылась, и на фоне темного коридора чародей ясно различил троих детей, белокурых и довольно странно одетых. Платья их были как у лондонских подмастерьев, но с шелковыми поясами. Все трое были такими чистенькими, что в Лондоне семнадцатого столетия казались пришельцами из другого мира. Их кожа сияла, и чуткие ноздри Эмилиуса уловили приятный аромат, словно от свежих цветов, но со странной примесью.

Эмилиус задрожал. Его колени подогнулись, и он едва не упал. Затем недоверчиво оглядел предметы, которые сопутствовали только что прочитанному заклинанию. Могли ли две сушеные лягушки и пучок белены вызвать странных гостей? Эмилиус изо всех сил старался вспомнить латинскую фразу, которую только что произнес.

— Мы заблудились, — повторила девочка голосом, ясным, как горный хрусталь. — Мы увидели, что у вас горит свет, и поэтому поднялись спросить дорогу.

— Куда? — проговорил Эмилиус дрожащим голосом.

— Куда угодно, — ответила девочка. — Мы совсем потерялись. Мы даже не знаем, где мы.

Эмилиус откашлялся.

— Вы в Чипплгейте, — хрипло произнес он.

— Чипплгейт? — удивленно переспросила девочка. — В Лондоне?

— Да, в Лондоне, — прошептал Эмилиус, отодвигаясь к камину. Его страх усилился. Откуда же они пришли, если даже не знают, что находятся в Лондоне?

Старший мальчик сделал шаг вперед.

— Простите, — сказал он вежливо с легким акцентом, — не могли бы вы сказать, в каком мы столетии?

Эмилиус вскинул дрожащие руки перед лицом, словно пытался избавиться от наваждения.

— Сгинь! Сгинь! — хрипло пробормотал он. — Возвращайтесь туда, откуда пришли!

Девочка растерялась и захлопала ресницами. Потом оглядела темную неубранную комнату с разбросанными повсюду пергаментными рукописями, стеклянными пузырьками, черепом, стоящим на столе, и клавикордами, освещенными свечами.

— Извините, если мы побеспокоили вас, — проговорила она.

Эмилиус подбежал к столу. Схватив сушеных лягушек, пучок белены и миску с маслом, он швырнул их в огонь, выкрикивая заклинания. Миска, лягушки и белена зашипели, затем вспыхнули. Эмилиус отчаянно затряс руками, затем повернулся, и его глаза едва не вылезли из орбит.

— Вы все еще здесь? — прохрипел он.

Девочка еще быстрее захлопала ресницами.

— Мы сейчас же уйдем, — пообещала она. — Скажите только, какой это год?

— Сегодня двадцать седьмое августа тысяча шестьсот шестьдесят шестого года от Рождества Христова.

— Тысяча шестьсот шестьдесят шестой год, — повторил старший мальчик. — Король Карл Второй…

— Пожар Лондона будет через неделю, — оживленно сообщила девочка, непонятно чему радуясь.

Лицо старшего мальчика тоже оживилось.

— Чипплгейт? — спросил он. — Выходит, этот дом может сгореть. Пожар начнется у королевского булочника на Паддинг-Лейн и двинется вниз по Фишстрит.

Эмилиус упал на колени, с мольбой воздевая руки. Его лицо было искажено страхом.

— Умоляю! — вскричал он. — Уходите! Уходите! Уходите!

Девочка посмотрела на него и вдруг улыбнулась.

— Мы не причиним вам зла, — сказала она, подходя ближе. — Мы всего лишь дети — дотроньтесь до моей руки. — И она положила свою руку на судорожно стиснутые руки Эмилиуса. — Мы всего лишь дети, — повторила она. — Из будущего, — добавила и улыбнулась своим спутникам, будто сказала что-то очень умное.