Ханну Мякеля - Бесстрашный Пекка

— Ффуу, — проворчал Волк, — здесь в воздухе что-то такое противное… А может, пятиминутная прогулка куда-то, где посвежее, и добрый глоток горячей браги поставят всё на свои места?

Волк пришёл в восторг от столь разумной и новой мысли. Подбадривая себя охрипшим голосом, чтобы отогнать страх, он направился к двери.

Но там поневоле пришлось остановиться: дверь не открывалась, как ни дёргай ручку.

«Дверь-то заперта! — сообразил он и даже рот раскрыл от удивления. — С чего бы это?» Он принялся всеми лапами колотить в дверь, завывая не своим голосом. Но на волкохрана это вытьё, видимо, не производило ни малейшего впечатления. За дверью царила тишина.

— Эй, вы что, в самом деле?! — прорычал Волк. — Есть там кто-нибудь?

Уже знакомый слабый голос дежурного волкохрана отвечал:

— Есть, о Великий… Я здесь, волкохран. На посту…

— Сию минуту открой дверь, осёл! — завопил Волк, чуть не лопаясь с досады. — Почему она заперта?

— О Великий, — робко возразил тот, — ведь мне приказано никого из этой комнаты не выпускать, потому я и запер…

Все закачалось и поплыло в глазах у Волка. «Ну что мне делать с этими волкоголовыми дураками? — подумал он. — . Ведь это добром не кончится!»

— Идиот! — заревел он, придя в себя. — Слушай новый приказ! — В голосе Волка появились скверные ноты — холодные как лёд. — Прежний приказ отменяется, а новый звучит так: «Приказываю тебе выпускать из этой комнаты всех и каждого!» Ты слышал? Понятно?

Волк перевел дух. Он почувствовал, что всё, что бы он ни сказал, звучит дико.

— Ох, нездоров я… да-да, нездоров… — забубнил он, хватаясь за голову. — У меня жар! Точно — температура!

И Волк вспомнил маму. Где-то она сейчас? Почему её нет здесь — чтобы укрыть его, подоткнуть одеяло, сказать, что всё хорошо. Чтобы напоить чаем с малиновым вареньем… Волк всхлипнул. Голова у него шла кругом, как картинки в волшебном фонаре.

Когда волкохран открыл наконец дверь, его взору предстал Волк. Но какой! Он кружился на месте, напрасно пытаясь выдавить хоть звук. А когда ему это удалось, послышалось только: «Ку-ку! Ку-ку, ку-ку!»

Волк ужаснулся, заметив выражение глаз волкохрана, и попытался вспомнить ещё какие-нибудь слова:

— Ку-ку, ку-кууу, куурица мокрая! — И тут он обозлился окончательно на комнату, на волкохрана, на себя. Смахнув охранника с дороги одним движением лапы, он пошатываясь вывалился за дверь. Немедленно на кухню — проверить, что там делают эти канальи повара… Бражка… Мысль о браге его немножко оживила.

«Скоро праздник начнётся… ага/., — думал Волк, шагая по коридору тем бодрее, чем дальше он уходил от своей спальни. — Праздничек! Они его надолго запомнят! Да, этот карнавал должен навсегда врезаться в память каждого жителя Зелёновой Рощи… Уж я об этом позабочусь, и мой новый окончательный закон, Lex Lupus, тоже позаботится… Прибавим туда дополнительные листики… небольшой сюрприз… И все эти лесные ничтожества наконец получат то самое, на что давно уже нарывались!»

Никогда прежде Волчий Замок не видел такого столпотворения местных жителей. Пришли все, кто был в состоянии ходить: населению Зелёновой Рощи было хорошо известно — уж если Великий Волк что-то приказал, он желает, чтобы приказ исполнялся в точности. Лесной народ толпился у стен, стараясь держаться как можно незаметнее и, главное, подальше от трона Великого Волка. Звери собрались самые разнообразные: зайцы, барсуки, рыси, лоси. Кроты земляные, водяные и полевые. Выдры и бобры, лисицы и куницы. Прилетело множество птиц, и первыми — любимицы Волка, сороки. Были там дрозды, воробьи, ястребы. И голуби тоже, и куропатки. Хотя в лесу звери частенько враждовали, сейчас между ними царило полное согласие. Они тихонько переговаривались и вежливо перешёптывались, уступая друг другу место: опасность объединяет.

Поскольку приказано было явиться на карнавал, все были в карнавальных костюмах. В спешке в шкафах и чуланах похватали, что нашлось, — шляпы и шарфы, тросточки и поварёшки, скатерти и ночные рубашки. Те, кому дома ничего не попалось под руку, сделали себе накидки из соломы, голову украсили нашлёпкой из мха, а шею — ожерельем из грибов. Прочие пришпилили хотя бы сосновую ветку. В общем, главное, чтобы Волк увидел выполненный приказ, а до красоты никому и дела не было. Кроме Лисоньки, конечно. Она с гордостью поглядывала на свой костюм. В своей разорванной о ветки юбке и забрызганных грязью сапожках она была всё-таки самой нарядной дамой карнавала.

Рядом с нею скрючился Медведь: он был одет в Лисонышну горжетку и шляпку и силился изобразить нечто маленькое и изящное. Лесовик сновал туда-сюда, пытаясь с помощью фонарика разыскать в карнавальной толпе знакомых. Тщетно: все выглядели слишком молодо, даже как-то по-детски. Лесовик только чесал в затылке: он ощущал, как груз прожитых лет начинает давить на плечи; своих родственников он, по правде говоря, не встречал уже десятки лет.

«Да… время бежит, — подумал он, — и тем быстрее, чем ты старше».

Лесовик вернулся на своё место рядом с Медведем и погрузился в раздумья. Почему-то ему совсем не было страшно. Ведь имелось только два варианта: или всё будет хорошо, или, наоборот, плохо. И Лесовик не мог повлиять на исход дела. Он покосился на Лисоньку: щёки у неё пылали, она обмахивала сапожки хвостом и с любопытством стреляла глазками во все стороны.

«Ах, молодость, молодость!» — опять вздохнул Лесовик, вспомнив своё детство: деревья тогда были вроде бы выше, трава на лугах пышнее, но, главное, людей было гораздо меньше. Доводилось неделями бродить по лесу — и ни разу не встретить людей. Их было не видно и не слышно. И звери жили спокойно, занимаясь своими делами. Но прошло сто лет, потом двести, и постепенно в лесу становилось всё теснее и теснее. Людей всё прибавлялось, леса из-за этого сходили на нет; лесовикам и лесным зверям приходилось отступать всё дальше на север. Жить было тяжелее: они оказались отданными на милость ледяных ветров, попали в плен к снежным сугробам и холодным осенним дождям. Правда, лето… Да, лето было по-прежнему свежее, чистое… и пахло совсем как прежде, когда росистым утром идёшь сквозь щебечущий лесной свет.

«Но такие минуты выпадают редко, — думал Лесовик, — да и с кем мне разделить их?» И он почувствовал себя очень-очень одиноким.

— Ох-хо-хо! — Лесовик потёр ноющую шею: волнение и страх в трудную минуту поселялись почему-то там. А сейчас была именно такая минута. И перед этим тоже, потому что пришлось изрядно повозиться с тем волкохраном — любителем поэзии, пока ему не втолковали, что самое лучшее для него место на время праздника — это чулан, где хранились мётлы и ведра… Но всё-таки удалось… И Лесовик снова вздохнул — глубоко-глубоко. Он не мог припомнить больше ни одного волшебства, даже самого простейшего. Великие колдуны, могущественные лесовики давным-давно и бесследно исчезли. Кажется, только он один и остался… Да ещё и память подводит.

«Ах, если бы нашёлся достойный продолжатель моей профессии! — мечтал Лесовик. — Я бы многое порассказал ему о былых временах».

Закреплённые на стенах факелы искрились и трещали, по двору расползался горький смоляной дым. Все волкохраны давно уже вышли из караулки и построились в шеренгу. Они стояли перед тронным помостом, выставив копья вперёд и держа равнение по перьям на шапках. Волкохраны оглядывали обитателей Зелёновой Рощи, толкали друг дружку в бок и похохатывали.

— Эти несчастные остолопы… ха-ха-ха… не знают, что их ожидает… хо-хо-хо, — перешёптывались волкохраны и злобно скалили зубы. — Волк приказал пока что не прикасаться к имуществу лесного народца, но скоро… они и не заметят, как это начнётся… До сегодняшнего дня денег было предостаточно, потому что Волк продавал лес и пороги на лесных речках. Он жил широко и волкохранам платил щедро, но всё понемногу проели… скоро продавать будет нечего — кроме Зелёновой Рощи. Только волкам тоже ведь надо где-то жить! Так что деньги и еду станем брать где придётся, — стало быть, у лесных жителей. Великий Волк это обещал!

И волкохраны облизывались и многозначительно ухмылялись, высматривая зайчат поупитанней. А те прятались за спины мам и пап; их сердечки замирали, а побледневший к зиме мех бледнел ещё больше.

Наконец начальник охраны, здоровенный волк с павлиньим пером на шляпе, выступил вперёд и затопал. А потом испустил душераздирающий вой, на который крепостные стены ответили долгим эхом. Наступила мёртвая тишина. Но её сразу же нарушила икота, донёсшаяся из дальних рядов. Равномерная, непрерывная и весьма несвоевременная икота.

— Ой, Медведь, миленький, не икай! — зашептала Лисонька, сама не своя от страха, потому что головы гостей понемногу начали поворачиваться в их сторону. — Ну пожалуйста, перестань!