Н Ляшко - Нарная чертовщина

— Коли, — говорит, — не верите, пойдем со мной еще двое.

— Как?

— А так.

Взял леший пару дружков и повел их в камыши. А там спали беглые арестанты — Алешка, Мишка и Васька.

Снял с них леший боты, вытащил тюремные билеты, себе взял Алешкин, дружкам Мишкин и Вяськин дал и повел их.

Шли они огородами, репой лакомились и пришли к тюрьме перед утренней поверкой. Дернули у ворот за ручку-дзинь! Выглянул новый подворотный надзиратель, настежь калитку распахивает и улыбается: рад. Начальник прибежал. Алешка выступил вперед да в ноги ему — бух:

— Заставьте, — плачет, — рек добром поминать. Бешеной собаки испугались мы вчера. Думаем, кинется она на нас, станем мы все бешеные, и не управится с нами, с бешеными, господин начальник, вы, значит. Ну, и побежали мы от беды, собаку эту чтобы на огороды от арестантов заманить… Ну, и сгоряча наделали делов всяких.

Я в тюрьму вернулся, а ребята не успели.

Начальник улыбается и спрашивает:

— А как ты из карцера ушел?

Алешка вздохнул и завел;

— Жалко, — говорит, — мне стало Мишку и Ваську. Заблудятся, думаю, в лесу, потому — собака бешеная, а место глухое. Ну, я Цугая и сговорил: пообещал ему на том свете его грехи взять на себя. Прихожу в лес, а ребята ревут. Увидали, так и кинулись: доведи, говорят до тюрьмы. Вот я и привел.

Начальник и старший руки потерли и велели запереть леших в светлый карцер.

— Ну, не верили? Примечай теперь…

Час, два, три просидели лешие, а в животах только и добра, что репа. Постучали, подождали, еще постучали, — как в гробу. Разъярились, сняли с ног боты и ну молотить ими в дверь. Прибежал старший со сворой своей:

— Чего надо?

— Есть давай!

— Не подохнете! Открывай!

Ворвались надзиратели в карцер, избили леших за убитых надзирателей, боты и все, чем стучать можно, отобрали и ушли…

— Ну, не верили?

Из города приехало военное и судейское начальство.

Повели к нему леших. Начальник перед главным генералом вертится, рассказывает, как явились лешие в тюрьму, что говорили, и хихикает. Генерал послушал его да как порскнет носом и ну картавить:

— Глупости городите!

Начальник чуть с душой не расстался: хотел угодить, намекнуть, что ему пора вверх по службе итти, а вышло вон что. А тут еще старший вошел и ну мигать ему. Начальнику надо к генералу подлизываться, а он мигает и мигает. Обозлился начальник и спрашивает:

— В чем дело?

— Привели там…

— Кого привели? Давай сюда.

Старший глаза пучит, подмигивает, а начальник опять:

— Давай, говорю, сюда…

Повел старший плечом и ввел в контору пристава, полицейских, а с ними всамделешних беглых арестантов, Алешку, Мишку и Ваську: в лесу в камышах схватили их.

Глянуло начальство и обомлело: справа Алешка, Мишка и Васька и слева Алешка, Мишка и Васька. Только и разницы, что одни босые, другие в ботах. Пристав рапортует, как было дело. Генерал покраснел, собрал с лысины пот в платок, крикнул:

— Чогт знает что! — и поманил к себе всамделешнего Алешку:

— Эй, хагя! Ты кто?

— Алексей Сусликов.

Генерал к Алешке-лешему:

— А ты кто?

— Алексей Демьянович Сусликов.

— Фу, чогт!..

Кинулось начальство опрашивать тех и других, а Алешка-леший выступил и говорит:

— Не извольте беспокоиться: мы-ста и есть настоящие, потому и билеты при нас. Вынимай, ребята!

Вынули лешие тюремные билеты и подают. Поглядело начальство в билеты, по-куриному заокало:

— Конечно, точно, подписи несомненны, — и к всамделешним: — Где билеты?

Те в карманы, в шапки, — нету билетов. Побелели безбилетные, даже не арестанты — и затряслись:

— Обронили мы, ваши благородия…

— Обгонили, бгодяги! В катоггу! — затопал генерал.

— Да, ваши благородия, мы, вот истинный господь, мы — это мы, а это…

— Нет, мы — это мы! — затараторили лешие и пальцами на всамделешних показывают: — Гляньте, нешто похожи они на всамделешних?

Тут судейское начальство вмешалось: надо, мол, вывести одних и допросить других. Вывели леших. Начало начальство распытывать всамделешних: кто они, сколько годов им, как отцов, дедов, бабок звать и прочее. Ничего не вышло: всамделешние сбивались, путали, у леших же все без запинки выходило. Начальство руками развело, велело запереть леших особо, всамделешних особо, осмотрело карцер, фортку в коридоре и ну тюрьму обходить.

Лешие уселись в камере на полу и ждут. Открыл надзиратель дверь к ним, рявкнул:

— Встать! Смирно! Руки по швам! — а они ни с места.

Генерал по-картавому на них:

— Пгиказываю встать!

А Алешка в ответ:

— Больно отощали мы, барин!

— Ты ггубить! В кандалы! Всех!

Старший метнулся на коридор, привел тюремного кузнеца с тройкой кандалов, с болванкой, с молотком и заклепками. Положил кузнец болванку, посадил на пол Мишку-лешего, хомутки на ноги ему надел, заклепку вложил и давай клепать…

— Ты поладней клепай, — говорит ему Алешка-леший.

— Могчать! — заревел генерал, а Алешка ему:

— Я не с тобой говорю.

Побеленел генерал, ногами затопал, кулаками засучил, а Алешка опять ему:

— Бей, бей, вот он я!

Генерал из себя вышел:

— Гозог!

Заковали леших и повели на двор. Алешку, как самого зубастого, разложили на переднем дворе, Мишку — на левом, Ваську — на правом. Приволокли прутьев метел на десять. Охотники — из надзирателей — засучили рукава и выбрали по пруту.

— Тюрьма-а! На ок-на! — скомандовал старший.

Начальство все обмозговало: троих, мол, будем пороть, а прочие будут глядеть и вразумляться, — всем занятие.

Только ничего из этого не вышло. Легли лешие, и хоть бы один взвизгнул. Розги свистят, а они лежат, как чурки, вроде не им, а двору березовой каши всыпают.

Алешке отсчитали сто ударов с хвостиком. Встал он, а генерал к нему:

— Хогошо?

— Дюже хорошо. Ложись, оближешься…

На окнах:

— Хо-хо-хо, ха-ха-ха!..

Генерал кричит:

— Еще!

Получил Алешка привесок в полсотни розог, встал и кажет генералу язык;

— Видал?

— Убью! — кричит тот. — Гастгеляю!

А из окон смех да приговорки, словечки всякие.

Генерал напустился на начальника:

— Гаспустили тюгму! Под суд отдам!

Начальник на старшего накинулся, тот на своих подначальных, и пошло, поехало, будто с привязи сорвались все. Весь день порядок наводили, кричали, наказывали арестантов.

Ночью лешие тараканами пробрались к начальнику на казенную квартиру, стали у двери и захихикали:

— Ну, что, выслужился?

Закружились, в ладоши захлопали, на кандалах плясовую заиграли:

Три копейки по копейке,

Вец, вец, вец…

Начальник поглядел на них и давай щипать себя, за усы дергать. Они обступили его, в глаза ему уставились и ну морочить голову:

— Кланяется, — говорят, — тебе тот, что в карцере помер. Помнишь? И тот, которого ты приказал скрутить рубахой. Помнишь? У него тогда ребра хрустели. Не забыл?

И чахоточный кланяется. И мужик, что удавился в камере.

Встал начальник и задом, задом от них. Уперся в стену и обалдел. Пощекотали его лешие, похихикали и пошли по тюрьме куралесить. На чердак забрались и ну в крышу барабанить да мяукать. Надзиратели звонок к начальнику дали. Выскочил тот, обалделый, видит-дежурный по двору к конторе прижался и трясется.

— Что такое?..

— Шалят.

— Кто?..

— Шут его знает. Вот слушайте!

Послушал начальник и забегал по тюрьме. Все на месте, а камера леших пуста. «Уйдут», — думает он, и приказал стрелять на чердак. Выстрелы всполошили тюрьму, надзиратели всей оравой на коридорах и во дворе дежурили, а того, как лешие перемахнули с чердака в камеру, не приметили. Заглянули к, ним, а они разметались, спят…

С утра опять приехало из города начальство, судило, рядило, еще раз выпороло леших, и те решили притихнуть: «Помолчим, говорят, поглядим, что выйдет». Только к начальнику на квартиру раз за разом являлись. Тот по четвертке в сутки выдымливал табаку, с женой ругался, водку глушил, отощал от тоски, будто с колокольни крикнул:

— Не желаю больше! — и скрылся.

Начальство обернуло всамделешних Алешку, Мишку и Ваську в бродяг, а леших убийцами объявило и к родным всамделешних на свиданья выпускало их. Родные ревут, а лешие ухмыляются и чешут о зубы языки: ничего, мол, с нами худого не будет.

Обвинительный акт пришел из города скоро — по указу да по приказу и все такое. На суд лешие пошли с форсом и в дороге песни пели. Конвойные об их бока на кулаках мозоли набили. Обвинитель называл их душегубами, отрепьем, зверьем, — всяко и горой ратовал за виселицу им. Уж он честил, честил их, а они все хи-хи да ха-ха.

Председатель зыкнул, было, на них, но Алешка такую рожу скорчил, что даже солдаты полны рукава насмеяли.