Анна Александрова - Зелёная пиала

— Я видела ваши стада. Беда большая, но помочь можно.

Тут ветврач вскочил, весь красный, спешит скорее сказать:

— Запомните, запишите, что я другого мнения, чем товарищ Сауле!

А Кудайберды не спеша ему отвечает:

— Не видя воды, не снимай сапоги! Чего раньше времени в кусты бежишь? Дай послушать, что девушка скажет.

А девушка говорит:

— Ждать нельзя. Надо нам за шесть дней поставить на ноги скот, иначе стада погибнут.

Смеётся ветеринар, так смеётся, — закашлялся:

— За шесть дней? А почему не завтра?

Кудайберды ветврача не слушает, но девушке тоже не верит:

— От слова «халва» во рту слаще не станет. Хорошее слово подтверждается делом.

Девушка говорит, торопится: скорей объяснить хочет:

— Предлагаю новое средство. Никто ещё этого не делал. Надо в степи траншею вырыть.

Тут все закричали:

— Она смеётся! Вместо лекарства велит арыки копать!

Ветеринар налетел, как ястреб:

— Не согласен! Это знахарство! Это экс-пе-ри-мент!

Девушке говорить трудно, все кричат, но она объясняет:

— Дно траншеи мы покроем чистой глиной, смешанной с формалином, и через эту жидкую грязь по два раза в день будем перегонять стада. Ручаюсь, — через шесть дней все овцы будут здоровы!

Чабаны не поверили.

Я сам не поверил. Старый я, помню, как баксы-знахари скот лечили, и те до такой глупости не додумались — больных овец по грязи гонять!

Никто не поверил, один фельдшер Аскер поверил. Он закричал:

— Аксакалы! Кто на курорте был? Кудайберды был, его там грязью лечили.

Старому чабану обидно стало, тоже кричит:

— Человека с овцой не равняй! — А потом сказал девушке: — Молодость горяча, а старость рассудительна. Мы ценим твоё желанье нам помочь, но не можем принять твоего лекарства, в которое никогда не поверит человек, имеющий разум.

Встал с кошмы и ушёл от костра. За ним и другие встали.

Девушка чуть не плакала:

— Погодите, куда же вы? Поговорим, посоветуемся!

Но старики не слушали, ушли. Остались одни молодые.

— Товарищи, — говорит она: — Надо овец спасать. Идёмте арык копать.

— Когда?

— Сейчас. Ждать нельзя.

Молодые смотрят — не понимают: кругом ночь, хоть глаз выколи! Какое уж тут копать! Фельдшер Аскер вскочил:

— Вы не пойдёте, я пойду. Один буду рыть, один глину возить! Если не так, не считайте меня человеком!

Пошёл фельдшер ночью арык копать. И докторша с ним пошла. Потом и я пошёл посмотреть. Гляжу — фельдшер большой арык вырыл, длинный, а докторша глину месит, формалин в глину льёт — лекарство овцам готовит. Ноги в глине, руки в глине, на голове платок жёлтый — и платок в глине! Вижу — работает хорошо. Похвалил, спасибо сказал.

Она обрадовалась, просит:

— Вы бы нам помогли, Адилик-ага. У вас опыт. Укажите, каких овец первыми гнать.

Понял я — человек верит, от души помочь хочет. А тут и солнышко поднялось. Туман ушёл, вся степь от росы засверкала. Ай, хорошо стало в степи, на душе весело стало! Засмеялся я — говорю:

— Сауле-джан! Сейчас я вам целый гурт пригоню. Пусть исполнятся ваши желанья.

Так и вышло, что я, старый верблюд, затесался в круг молодых ягнят, да не хуже их запрыгал.

Целый день, от зари до зари, таскали мы больных овец через этот арык, да как — на руках таскали: не могут идти ногами больные овцы! Овец таскали, воду качали, глину возили — много глины возили. Прогоним тысячу овец — менять глину надо: опять месим, лекарство льём, опять глину возим. Пот с лица льётся, полотенца нет утереться! Спина как каменная: наклонишься — разогнуться не можешь. Вечер пришёл — чабаны смеются:

— Эй, седоголовый акбас, верно народ говорит: «Старый верблюд за верблюжонком бежит!»

— Ой, длинная борода — ум короткий!

— Ай, седину Адилик наш нажил — ума не нажил!

Много смеялись. Я плюнул и пошёл прочь. А утром ещё два чабана на помощь пришли, молодые. Веселей дело пошло. На третий день девушки прибежали, с нами вместе стали глину месить. Ой, не одну сотню голов прогнали мы через целебную грязь. На четвёртый день смотрим — встали овцы, все встали, которых мы лечили! По пастбищу сами ходят, сами корм ищут! Ой, что тут было! Со всей степи чабаны сбежались. Старики кричат, молодые от стыда в землю смотрят:

— Ой, чудо пришло! Адиль-ага, дорогой ты наш, уж не мудрейший ли ты из мудрейших, что раньше всех в лекарство поверил?!

Кричали не долго — за дело взялись. Кудайберды, на что упрям, скинул с плеч лисью шубу, пошёл с кетменем новый арык копать. Сам копает — другим велит. А я за овцами, как нянька, хожу смотрю, чтобы подкармливали выздоравливающих по-учёному, как докторша приказала. Так и было. Две недели прошло — не осталось следа от болезни. Всех овец вылечило чудесное лекарство.

Все чабаны собрались, когда докторша улетала. Кудайберды, аксакал-ата, притащил в подарок беленького ягнёнка. Подал и говорит:

— Эй, светик ты наш Сауле-джан! Пусть твоя мать радуется, что вырастила такую дочь. Передай ей от нас салам и скажи спасибо от всех чабанов Казахстана.

Поняли вы меня, друзья? Были в старину искусные мастера, и наши советские мастера от них не отстают: всей своей жизнью народу служат.

Чабан кончил.

Старики зашумели, закричали наперебой:

— Друг, запиши нам скорее адрес доктора Сауле!

— На земле людей — сколько звёзд на небе, а луна одна. Знакомство с таким человеком подобно кладу. Так не таи его — поделись со всеми своим богатством!

— Пиши прямо в Алма-Ата. Учёным пиши, — её все люди знают, — отвечал старикам Адиль-ага. — Если ночью костёр горит, никто не спросит к нему дорогу, — каждый сам увидит.

Все одобрительно зашумели, а Адиль-ага налил в пиалу чая и с улыбкой обвёл чайхану глазами.

Гости насторожились: кому-то протянет старый казах заветную чашку. Но чабан не спешил. Он медленно поворачивал прозрачную пиалу в смуглых пальцах и о чём-то думал. Потом усмехнулся, хитро посмотрел на Амана своими узкими глазками и быстро протянул ему пиалу.

Мальчик даже не понял, в чём дело. Он взял чашку и вдруг увидел, что на него смотрят десятки смеющихся глаз.

— Пей! Пей! — закричали со всех сторон, и Аман чуть не выронил пиалу из задрожавших рук.

— Эй, подтянись, Аман! — зашептал Бяшим, дёргая товарища за рубашку: — Весь отряд осрамишь!

Но Аман молчал.

— Чего же ты испугался, сынок? — ласково заговорила Сона-Эдже. — Аксакалы оказали тебе честь, приняв в свою беседу. Выпей скорее чай и расскажи что-нибудь, достойное их внимания.

Но Аман всё ещё не мог произнести ни слова. Он искал глазами помощи у товарищей. Но Бяшим уткнулся в тарелку и, стараясь скрыть своё смущение, уплетал халву за обе щёки. Гюль смотрела пристально и серьёзно, словно хотела сказать: «Как я рада, что тебя признали равным эти почётные гости! Не молчи, начинай скорее. Я знаю, что ты найдёшь, о чём рассказать».

— Эй, мой молодой месяц! — засмеялся весёлый кокандец. — Девушку украшает скромность, а джигита — смелость.

— Джигит и луну с неба достанет, а робкий с коня свалится.

— Не тот стар, кто много рубашек сносил, а тот, кто много видел.

— Знание — половина ума.

— Вершина горы не бывает без тучи, а голова мужчины без думы.

— Робкого и ягнёнок забодает!

— Умно говорить будешь — солнце из-за туч выманишь!

Так шумели старики, стараясь шутками ободрить мальчика.

Бяшим не выдержал:

— Ну, что ты молчишь? — зашептал он с набитым ртом.

Гюль тихо произнесла:

— Выпей, Аман.

Аман зажмурился и медленно, как большой, осушил пиалу.

— Хвалю за смелость! — пробасил Николай Николаевич, протягивая мальчику чашечку с леденцами, и хитро прибавил: — Ты что же чай без сладкого пьёшь?

Старики засмеялись. Бяшим осмелел.

— О пчёлах наших им расскажи! — привстав на колени, зашептал он прямо в ухо товарищу.

Но Аман уже успокоился. Он поправил свою каракулевую шапку, аккуратно обдёрнул шёлковую рубашку и, вытянувшись в струнку, словно отдавая рапорт на пионерском сборе, звонко отчеканил:

— Ребята!..

Все собравшиеся в чайхане засмеялись. Аман покраснел до слёз и опять замолчал.

— Эх ты, всё напутал! — схватился за голову Бяшим.

Гюль не смутилась:

— Ничего, продолжай, Аман, — настойчиво сказала она и улыбнулась.

Аман перехватил её взгляд и опять овладел собой.

— Простите, я хотел сказать — «товарищи аксакалы», — спокойно произнёс он и, тряхнув головой, заговорил гладко и смело, как у классной доски.

Мой отец — пчеловод в колхозе. Его у нас по всему району знают, из других аулов к нему за советом ездят, даже из Москвы письма пишут. Он всем помогает. Вот и нашим юннатам отводок пчёл подарил. Я тогда ещё в пятом классе был. Помню, боялся ходить на пасеку, и ребята боялись. А потом ничего — присмотрелись, привыкли, поняли, какое это удивительное животное, то есть насекомое — пчела. Подумать только — такая маленькая, а всё по правилам делает. Об этом я от отца узнал: здорово он про пчёл рассказывает! Я ещё читать не умел, а отец, бывало, посадит меня на колени и спрашивает: «Ну, Аман-джан, о чём тебе рассказать, — о страшных девах или о царевне Сорок косичек?» — а сам смеётся, знает, что я попрошу: «Про пчёл расскажи, ата!» — потому что не было для меня сказки лучше, чем сказка про пчелиный золотой городок, — так отец называл нашу пасеку. В самом деле, у этих пчёл всё как в сказке! Приезжайте сами, посмотрите на нашу пасеку. Есть у нас там стеклянный улей. Вот интересно! Никаких театров не надо: всё через стенку видно. Конечно, сперва посмотришь — ничего не поймёшь: толкутся пчёлы на сотах — и всё. А на деле это вовсе не так. На деле у них ни одна пчела не сидит без работы, и работа у каждой своя, особенная, — у каждой своя, можно сказать, специальность. Одним словом, есть разные пчёлы. Есть, например, сборщицы: они приносят нектар, то есть корм для пчёл. Полежит этот нектар в сотах и превращается в сладкий душистый мёд. А ещё приносят они обножку: комочки цветочной пыльцы. Почему «обножка»? А потому, что они её на ногах приносят. У пчёл на задних лапках есть такие мешочки, — сядет пчела на цветок, а пыльца-то сама в эти мешочки набирается. Так вот, летят эти сборщицы в леток одна за другой, одна за другой. А принимают у них корм приёмщицы. Вот вам ещё одна специальность. Да разве все перечтёшь! Есть в улье и санитарки, и вентиляторщицы. Санитарки лапками сор собирают, из улья выбрасывают. А вентиляторщицы — это ещё интереснее, — они всё время крыльями машут — приводят в движение воздух, вентилируют помещение, чтобы соты от жары не растаяли. Самая же главная в улье — матка. Как царица, идёт она по улью, окружённая целой свитой кормилиц; они её на ходу кормят, чтобы, матка зря времени не теряла, яички в ячейки закладывала.