Нил Шустерман - Глаза Мидаса-младшего

— Что это означает? — спросил кто-то.

— Это значит, — сказала Николь Паттерсон, всегда знавшая все обо всем, — что, если утро не наступит, мы будем спать вечно и никогда не проснемся.

— Что-то в этом роде, — сказал мистер Киркпатрик, подняв брови.

Бертрам бросил в огонь пластмассовую вилку:

— Глупые индейцы, — сказал он. — Что они знали? — Вилка изогнулась в агонии медленной, мучительной смерти в огне.

— Мне кажется, они немало знали, — сказал мистер Киркпатрик, — потому что на этом история не заканчивается. — Теперь сумерки уступили место ночной тьме, и на лице учителя заплясало пламя костра. А с ошметками жвачки в волосах он и вовсе становился похожим на шамана — индейского знахаря. — Есть еще одно место, в пятидесяти милях к западу отсюда. Оно называется Дьявольской Чашей Пунша. Это огромная впадина шириной в целую милю, похожая на воронку от метеорита, а в самом ее центре — высокий каменный столб, сотни футов в высоту. Этот столб называется Троном Сатаны.

— И что? — спросил Хэл.

— А вот что, — сказал мистер Киркпатрик. — Около века тому назад два астронома открыли кое-что невероятное. Они обнаружили, что дважды в году, на восходе, кончик тени Божьего Гномона указывает как раз на Трон Сатаны.

— И когда же? — спросил Джош.

— Я знаю! — выпалил Кевин. — «На границе дня и тени». Должно быть, имеется в виду весеннее и осеннее равноденствие. Это единственное время, когда и день, и ночь длятся двенадцать часов.

Учитель улыбнулся широкой улыбкой шамана.

Джош саркастически ухмыльнулся в ответ:

— Как удо-о-о-обно, что завтра как раз двадцать первое сентября, день осеннего равноденствия. Признайтесь, мистер Киркпатрик, — это все ерунда, верно?

— Да! — с облегчением согласился Бертрам. — Я знал это. Знал с самого начала.

— Может быть, — сказал учитель. — А может быть, и нет. — С этими словами он поднялся и вылил в огонь ведро воды. — Сладких снов! — пожелал всем мистер Киркпатрик, когда дым с шипением вознесся к небесам.

Луна высунула свое круглое лицо из-за Божьего Гномона, отбросив на лес угольно-черную тень горы.

В небе было больше звезд, чем Кевин когда-либо видел. Достаточно, чтобы небо казалось невозможно глубоким, а вселенная — невероятно огромной. В прошлом году мальчик делал десятистраничный доклад о вселенной. Где-то там, на краю пространства, скрывались сверхновые звезды и квазары. В каждой галактике были миллионы звезд, а самих галактик было больше, чем людей на Земле. Сама мысль об этом могла заставить человека осознать незначительность собственных проблем.

Любого человека. Кроме Кевина.

— Ты заходишь или как? — спросил Джош. Он уже удовлетворил свой интерес к величию природы и сидел в их маленькой палатке, читая комиксы. Палатка постепенно наполнялась комарами и мотыльками, кружившими вокруг фонарика. Мидас, стоявший у самого входа, оставил его открытым.

Кевин не мог повернуться к горе спиной: его преследовало ощущение, что гора смотрит на него. Легкий ветер шелестел листвой, и мальчик представил себе, что, если бы гора была живой и могла дышать, она бы производила именно такие звуки.

«Посади свое воображение на привязь, — сказал у него в голове голос мамы, — прежде чем оно тебя куда-нибудь утащит».

Мечтатель вышел из оцепенения и полез в палатку.

— Только послушай! — сказал Джош, переворачивая страницу журнала комиксов. — Стероидного Мстителя засосало в черную дыру, он попал на сорок лет назад и случайно убил своего отца.

— Не может быть, — сказал Кевин. — Тогда он бы не родился.

— В том-то и штука! Теперь он может родиться только в том случае, если сам станет своим отцом.

— Жестоко! То есть ему придется жениться на собственной матери.

Джош пожал плечами:

— А нечего шутить с пространством и временем!

Кевин застегнул сетку от комаров. Размышляя о событиях прошедшего дня, мальчик поймал себя на мысли, что тоже хочет, чтобы его затянуло в черную дыру и выбросило в какой-нибудь совсем другой вселенной. Он забрался в спальный мешок и уставился в потолок, гадая, видит ли его гора сквозь тонкий синий винил.

Мечтатель лежал на спине, и его мозг жгла идея, которой вскоре понадобилось вырваться наружу через его рот:

— Я залезу на гору, — сказал Кевин, еще не понимая, что не шутит.

— Мечтай! — сказал Джош, возвращаясь к своим комиксам.

На этом бы и остановиться, но мысль грызла не хуже боли в глазу и губах. Не хуже насмешек однокашников, до сих пор звучавших в голове.

— Прямо сейчас и залезу, — сказал Кевин, — и плевать, что меня накажут. К восходу я буду там — стоять на вершине и махать вам всем рукой. Я даже покажу Бертраму средний палец.

Джош направил свой фонарик другу в лицо, и тот зажмурился.

— Ты что, серьезно?

— Если хочешь, присоединяйся! — отозвался мальчик.

Джош задержал луч фонарика на лице Кевина еще на секунду и выключил его, когда друг так и не рассмеялся. В темноте палатка казалась гораздо меньше, а их слова — гораздо весомее.

— Ты думаешь, история мистера Киркпатрика была правдой?

— Не знаю. Но проверить можно только одним способом — оказаться там на рассвете. На границе дня и тени.

Джош обдумывал это целую вечность:

— Почему ты этого хочешь? — спросил он наконец.

Кевин пожал плечами:

— Потому что могу, — сказал он. Но это было не так. — Потому что никто не думает, что у нас хватит пороху, — добавил он. Но это была только часть правды. Здесь было что-то гораздо большее. Оно имело отношение к тому, как гора смотрела на него, словно не хотела оставлять в покое. Ее темный склон обладал тяготением, которое прямо-таки тащило мальчика к себе.

— Если эта гора владеет какой-то магией, пусть именно я ее обнаружу.

Двое друзей, полностью одетые, сидели в темной палатке и слушали голоса других детей, укладывавшихся спать. Потом они слушали учителей, сидевших у костра и жаловавшихся на директора, как дети жалуются на учителей. Наконец все голоса затихли — осталось только пение сверчков и шелест листьев.

Мальчики пустились в путь где-то около полуночи. Жажда приключений заставила их вмиг преодолеть четверть мили леса, отделяющего их от подножия Божьего Гномона.

— Нам придется обойти кругом, — сказал Кевин. — По восточному склону лезть куда легче.

— Ты ненормальный, — вздохнул Джош. — Кто-то должен сунуть руку тебе в ухо и отвесить хороший шлепок твоему креветочному мозгу.

К подножию утеса слетел холодный ветер, и мальчик поднял голову. Кевин увидел в глазах друга растущее беспокойство. Тот не был склонен волноваться, но в тех редких случаях, когда находилось что-то, стоящее его волнения, он сходил с ума от беспокойства.

— Люди умирают, пытаясь покорять горы, — сказал Джош. — Медведи откусывают им головы, падальщики выклевывают им глаза. Имей это в виду.

— Я не сдамся.

Мальчик застегнул последние несколько сантиметров молнии на куртке, борясь за самые крохотные частички тепла:

— Тебе страшно, Кевин?

— В жизни не было страшнее, — с улыбкой отозвался тот. Кевин Мидас никогда не думал, что бояться может быть так прекрасно.

Как может сказать вам каждый, кто занимался скалолазанием, большая часть самых важных уроков усваивается в первый раз. Среди уроков, извлеченных сегодня Кевином и Джошем, было пять самых важных:

1. Горы имеют свойство быть ощутимо выше, чем кажется на первый взгляд.

2. Слухи о твердости гранита ни капельки не преувеличены.

3. Если на склоне горы растут деревья, он вовсе не обязан быть пологим.

4. Фонарик совершенно бесполезен, если у вас нет штабеля батареек. Все это складывалось в самый важный урок: 5. Никогда, никогда не пытайтесь залезть на гору среди ночи. Но ничто из этого не могло остановить двух друзей.

Им потребовалось больше часа, чтобы обогнуть гору и найти место, откуда можно было начать восхождение. Еще через час фонарики отбрасывали на землю лишь едва различимые бурые пятна и совсем не помогали находить дорогу.

К середине ночи, когда у них остался только лунный свет, мальчики начали оступаться. На их ногах, невзирая на джинсы, появлялись царапины и синяки, а подошвы «Найков» трескались и лысели быстрее, чем мистер Киркпатрик.

А еще друзей не покидало чувство, что они здесь не одни.

Поскольку ничто, кроме звуков ночного леса и монотонного стука собственных ноющих подошв, не занимало его внимания, богатое воображение Кевина начало изобретать всевозможные ночные ужасы, какие только водятся в горах. Слева был йети, справа — горные львы, а сверху шуршали крыльями летучие мыши. Естественно, вампиры. Причем непременно большие, такие, что могут нависнуть над вами и выпить всю кровь за несколько секунд, как пираньи способны мгновенно умять лошадь. «И падальщики выклюют нам глаза», — подумал мальчик.