Такэдзи Хирацука - Папа большой, я маленький

Кот Няо, попугай Пэтяко и заяц Мимисукэ подошли к двери, за которой заперлась Маленькая старушка, и постучали.

— Бабушка! Открой дверь. Мы пришли извиняться.

Но старушка не открыла им и ничего не ответила.

— Что же делать? — сказал Няо. — Как выпросить прощения у старушки. А что, если мы споём ей песню и спляшем? Она подумает: «Что это там?» Выглянет в щёлку, а мы тут и попросим прощения.

И они принялись плясать и петь перед дверью. Но Маленькая старушка всё равно не открыла им. Может, она так рассердилась, что заболела? Нет. Она слышала, о чём говорили друзья, и тихо посмеивалась за дверью:

— Я уже не сержусь, но немного подожду открывать. Пусть думают, что я сердита на них.

Кот Няо, попугай Пэтяко и заяц Мимисукэ устали петь и плясать и забарабанили в дверь, громко распевая:

Друзья пели так весело, что Маленькая старушка не утерпела и засмеялась.

— И вправду сердиться нехорошо, — сказала она. — Давайте помиримся. Входи, Няо, входи, Пэтяко, входи, Мимисукэ!

— Но как же мы войдём? Дверь-то заперта, — сказал Няо.

— Ах да! Я же забыла открыть дверь.

И старушка хотела было повернуть ключ, но он не поворачивался.

— Не открывается… Странно!

Старушка изо всех сил дёргала за ручку, стучала по двери, но дверь не отворялась.

Няо, Пэтяко и Мимисукэ не могли понять, в чём дело.

— Открывай же, бабушка! Мы устали ждать! — шумели они за дверью.

Маленькая старушка просто не знала, что ей делать.

— Няо! — крикнула она. — Сбегай, позвони дятлу Кицуцукэ. Пусть придёт поскорее и исправит замок.

— А кто такой дятел Кицуцукэ? — спросил кот Няо.

— А это такая птица с длинным клювом. Она живёт в лесу и всё время долбит по дереву клювом.

Няо и Пэтяко быстро позвонили дятлу Кицуцукэ.

Пришёл Кицуцукэ, засунул длинный клюв в замочную скважину, стал стучать.

Стучал, стучал, замок не открывается.

— Странно! Заболел, наверно, замок. Надо врача позвать, — сказал он и ушёл домой.

— Бегите скорее за врачом! — вскричала в нетерпении старушка.

Заяц Мимисукэ побежал за врачом. Пришёл врач Сова.

— Где больной? — врач Сова обвёл всех большими круглыми глазами.

— Болен замок моей комнаты. Никак не открывается, — сказала старушка из-за двери.

— Вот как! Замок болен?! — удивился врач Сова. Он достал из сумки шприц для уколов и сказал: — Сейчас сделаем укол замку.

Сова засунул острый шприц в замочную скважину.

— Ай! Больно! — завопила старушка.

Вот так чудеса! Делали укол замку, а больно старушке. Отчего бы это?

— Понятно, — сказал врач Сова. — Болен не замок, а вы, Маленькая старушка.

— Я?! Как это так? — изумилась старушка.

— Да, вы очень тяжело больны. И болезнь ваша перешла на замок. Вы заперли в сундук интересные сказки и не выпускаете их, не так ли? Вот тут-то и кроется причина вашего недуга. Детям нужно рассказывать много-много разных сказок. Откройте ваш сундук и выпустите оттуда все сказки. Вам сразу станет легче, и дверь сама собой откроется.

— Да, я и вправду виновата, — призналась Маленькая старушка. — Сейчас открою «Сундук сказок».

Она взяла ключ и открыла сундук. Потом подняла крышку… И что бы вы думали?

Из чудесного сундука поднялся белый дымок, а вместе с ним выскочили на волю всевозможные сказки.

Дверь в комнату старушки сама по себе отворилась, и кот Няо, попугай Пэтяко и заяц Мимисукэ вбежали в комнату.

Какие же сказки были в «Сундуке сказок»? О, всякие, разные и великое множество. Начнёшь рассказывать, конца-краю не будет.

Так что послушаем их в другой раз.

А сказка про Маленькую старушку на этом кончается.

апа выше меня на пятьдесят пять и восемь десятых сантиметра. Стало быть, я ниже папы на пятьдесят пять и восемь десятых сантиметра. Значит, мы видим предметы с разной высоты.

— Однако лёжа мы видим всё одинаково, малыш, — говорит папа.

Мы часто разговариваем с папой, развалясь на татами[2].

Это самое любимое моё занятие. Иногда мы беседуем с ним, лёжа на лужайке в парке, а то в садике на крыше универмага. Однако в Токио негде особенно поговорить лёжа, поэтому мы обычно располагаемся на татами в комнате или на веранде своего дома и болтаем о всякой всячине. Бывает, нам достаётся за это от мамы.

— Вы что, крокодилы, что ли? Всё время валяетесь на полу. Прибрались бы лучше в комнате!

— Сердится! — хихикаем мы с папой.

Я очень люблю, когда папа смеётся.

— А что, лежать приятно, — говорит папа. — И львы, и тигры, и лисы, и мыши — все ходят на четвереньках. Это всё равно что ходить лёжа. Поэтому зверям наплевать, высокого они роста или низкого.

— А червякам?

— И червякам наплевать. Змеи, дождевые черви и слизняки вовсе не захотели иметь ног и живут себе лёжа.

— А птицы, папа?

— Птицы? Они глупые. Стали на двух ногах ходить. Никакого тебе покою. Прыгали, прыгали да и поднялись в небо.

— Выходит, и люди глупые?

— Пока да. Были бы умными, войн не было бы. Так что людям ещё учиться надо.

— Чему?

— Мирно лежать.

— Сначала дело делать надо, а потом уж лежать, — смеясь говорит мама. Она в соседней комнате. — Ну-ка, займитесь делом оба, и папа, и ты, малыш.

Моё дело читать книги. У папы другие дела. Например, надеть на обе руки моток ниток и сидеть смирно, пока мама сматывает нитки в клубок.

Однако это не только папино занятие. Иногда и мне достаётся держать моток. Чаще всего папе поручают вешать полки, чинить рамки картин, менять лампочки, когда они перегорают…

— Плохо быть длинным, — жалуется папа.

— Нет, папа, коротышкам гораздо хуже. Когда помогаешь что-нибудь нести, всегда конец достаётся. А нижний край тяжелее верхнего.

— Легче всего маме: она не низкая и не высокая, — говорит папа.

— Поэтому маме и приходится делать всё остальное, — смеётся мама.

— Ну, я пошёл!

Каждое утро мы с папой уходим — он на службу, я в школу.

«Ну» он выкрикивает, когда суёт ногу в ботинок. «Я» — когда выскакивает за порог. «Пошёл» — когда бежит к остановке. До чего же папа быстро бегает! Рраз — и там.

Зато с работы он возвращается медленно-медленно.

Туда посмотрит, сюда поглядит, остановится и выпустит струйку дыма в небо. Не спешит.

— А вот и я! Возьми-ка, малыш, подарок, — сказал он на днях, придя домой.

В носовом платке что-то топорщилось.

— Разверни-ка!

— Ой! Воробей! Мама! Иди скорее, взгляни — папа воробышка принёс.

В платке, нахохлившись, сидел воробей.

— Он, кажется, ранен, — сказала мама, заглянув в платок.

— На перекрёстке нашёл, недалеко от нашей фирмы.

— Правда, папа?

— Ну да. Смотрю: лежит под деревом и подмаргивает мне: помоги, мол, дяденька, ты такой большой и сильный.

У воробышка была ранена нога. Он стал пить из тарелки, свалился прямо в воду и намок. Однако не испугался, а, наоборот, ободрился и захлопал крылышками.

— Выпусти его…

— Не надо, папа. Пусть переночует у нас. Я возьму его к себе в постель, обниму, и мы будем спать вместе.

— Нет, нет. Поместим его поближе к окну. Ты очень ворочаешься. Ещё задавать. Да и воробей тоже неспокойно спит, — сказала мама и положила воробья в картонную коробку на ворох ниток, чтобы ему было тепло.

В ту ночь я видел удивительный сон. Мы с воробышком играли в догонялки.

«Ну… я… полетел!..» — крикнул воробей и упорхнул.

Не успел я выскочить из дому, а он уже на остановке.

«Ох и шустрый воробей! Как папа», — подумал я и проснулся.

— Мама! А где воробей?

— Улетел рано утром.

— Здорово они ворочаются во сне, эти воробьи, — сказал папа. — Разбросал все нитки из коробки и улетел.

Папа засмеялся, а глаза у него были такие славные, как у воробья.

«Что большой, что маленький — никакой разницы», — подумал я.

Когда папа лежит рядом со мной на татами, мы с ним вроде бы одинаковые. Будто товарищи. Но когда папа не в духе, он совсем другой. Смотрит на меня свысока и молчит. Такой большой и непонятный.

— Я сегодня не в духе. Ничего тебе рассказывать не буду, — говорит он.

Тогда я иду к маме.

— Что это с папой? — спрашиваю я. — Вы поссорились?