Ася Кравченко - Сказки старого дома

Боб по-прежнему лежал и грустно смотрел вдаль.

— Он глухой! — испугалась мама.

— И что?

— Как же он дом будет охранять — даже не услышит, как воры залезут.

— Наоборот. Воры залезут, и тут он их заметит и как наскочит! Исподтишка. Это раз… Мама, мы последние в доме, у кого нет ни собаки, ни кошки. Это два. Мам, мы его оставим! Я так решил! Это три!

— Была бы хоть собака нормальная, породистая…

— Нормальную собаку и другие люди возьмут.

— Глухой, кому он нужен?

— Мне! Ты понимаешь? Только мне!

Боба оставили до утра.

А потом до вечера.

А потом ещё до утра.

А потом…

— Чем его лучше кормить? — спросила Ёжина мама.

— Лучше мясом! Я — хищник, — ответил Боб.

Ташка и Монах лежали на подоконнике и высматривали папу.

— Эй, куда опять потащился? — донеслось с балкона этажом выше. Это Нина Петровна приветствовала соседа Михалыча.

Михалыч играет в переходе на аккордеоне. Мама говорит, что он пьёт и потому играет в переходе. Папа говорит, что он играет в переходе и потому пьёт. А Ташке всё равно, потому что в переходе эхо.

— Опять в свой переход на гармошке пиликать? — Нина Петровна сверху.

— Да, мой генерал! — Михалыч, похоже, был сегодня пьяненький.

— Ну-ну!

У Ташки зазвонил телефон.

— Мама дома? — это был папа. — Передай, что я задержусь, сдаю номер.

— Ты же обещал прийти пораньше!

— Сегодня никак. Извини.

И повесил трубку.

— Дети, лишённые родительской опеки, быстро попадают под дурное влияние, начинают пить, курить и ругаться, — заметил Монах.

Ташка набрала папин номер.

— Папа!

— Мне некогда.

— Папа, если ты не приедешь, я начну пить, курить и ругаться.

— И правильно! Целую! — ответил папа и опять повесил трубку.

— А мне что прикажете делать? — всплеснула руками мама. — У меня спектакль! С кем я ребёнка оставлю?!

— Ребёнок — это я, — уточнила Ташка.

— Ты! И тебе уже не три года. Придётся тебе самой. Попрошу, чтобы Нина Петровна зашла тебя проведать.

— Только не Нина Петровна.

— Почему?

— Лучше возьми меня с собой в театр.

— Куда я тебя дену в театре? Взрослый спектакль, поздно кончится.

— Ну и что?

— Ну и вот. В девять ты должна быть в постели. Обещаешь?

— А я могу не обещать?

— Нет! — и мама побежала собираться.

— Мам, я начну пить, курить и ругаться.

— Не дури!

Вечер вползал в комнату. Ташка снова сидела на подоконнике.

— Я ушла! — донеслось из прихожей. — Будь умницей. И не корми Монаха колбасой. У него от колбасы шерсть лезет.

Хлопнула дверь.

Мама прошла через двор, махнула рукой и скрылась.

— Давай не будем принимать мамины слова всерьёз! — предложил Монах.

Кот обожал колбасу. Ради колбасы он был готов стать совсем лысым.

— Я думаю, если ты отрежешь совсем маленький кусочек, никто ничего не заметит.

И они пошли в кухню.

— Ты плохо отрезала, — критиковал Монах. — Надо поровнее. А то заметят…

Когда от колбасы остался лишь маленький хвостик, кот заглотал его целиком.

— Ну, что уж там оставлять, — и грустно добавил. — Эх, опять тебя ругать будут.

Возвращались домой после работы соседи.

— И никому до меня нет дела! — думала Ташка. — Если бы папа меня любил, он бы бросил свой журнал, пришёл и сказал: «Давай, я тебе почитаю». А если бы мама меня любила, она бы отменила свой спектакль, она бы спросила: «Что тебе приготовить?» Неужели они не понимают, что оставлять ребёнка дома одного небезопасно. Могут заявиться грабители.

У нас масса ценных вещей — например, пианино. Грабители станут вытаскивать его в окно и задавят меня. А пианино упадёт со второго этажа и разобьётся. Обо мне и пианино напишут в газетах. Но будет уже поздно.

— Уйду, — вдруг решила Ташка.

И картины одна ярче другой пронеслись перед её глазами. Проходит много лет. И вот беспечные родители встречают её на улице в разорванном платье, дрожащую от холода и голода. Мама в ужасе: что сделала она с ребёнком! Для того ли она этого ребёнка рожала?! Папа тоже в ужасе, но мама особенно. «Я вас ни в чём не виню!» — грустно говорит Ташка.

Нет, лучше не так.

После долгих скитаний Ташка становится знаменитой певицей. И вот мама с папой, уже старенькие, случайно приходят на концерт, узнают её и плачут.

Наверное, надо оставить письмо: «Не ищите меня» или «Я вас ни в чём не виню». Нет, «я вас ни в чём не виню» она скажет через много лет. А сейчас просто уйдёт.

Ташка накинула куртку.

— Ты куда? — спросил Монах.

— Ухожу.

— Надолго?

— Навсегда.

— Куда?

— В певицы.

— Но в девять ты должна спать.

Ташка впрыгнула в туфли.

— Не пускайте ребёнка одного, — заскрипел старый шкаф.

— Совсем с ума сошли! — зашуршали старые обои.

— Куда на ночь глядя? — заныли дверные петли.

А Ташка уже бежала по ступенькам.

Ахнула внизу дверь.

— Здравствуй, Наташенька, — это Нина Петровна с балкона. — Куда так поздно?

— Недалеко.

— Пускают ребёнка одного. Да ещё в такое время. Ну-ну.

Ташка выскочила за ворота.

И тут оказалось, что идти совершенно некуда.

Ташка села на лавочку и стала разглядывать дом.

Приветливо горели окна, за окнами проплывали тени.

Подошёл Боб и сел рядом.

— Чего сидим?

— Я из дома ушла.

— И я.

— Я — навсегда.

— И я.

— А ты-то чего? Тебе что, у Ёжи плохо было?

— Я выбрал свободу!

Помолчали.

— Ну что, пойдём?

— Куда?

— Куда глаза глядят.

И они пошли.

— Куда идти человеку, который убежал из дома? — тоскливо рассуждала Ташка. — Один, голодный, холодный, болтается он на улице. А всё потому, что кто-то поленился подумать о тех, кто убегает из дома. Я бы на каждой улице поставила указатели: «Если ты убежал из дома, тебе сюда».

— Что-то кушать хочется, — задумчиво сообщил Боб.

Фонари склонялись пониже, заглядывая в лица прохожих.

— Вечером. Одна. Такая маленькая, — шелестели тополя.

— Она с собакой, — отвечали фонари.

— Я денег не взяла, — спохватилась Ташка.

— В крайнем случае я всегда могу продать свой хвост, — бодро сообщил Боб.

— Кому нужен твой хвост?

— Ты думаешь, почему щенкам хвосты отрезают? Потому что этим хвостам цены нет! Знавал я одного спаниеля, который так продал свой хвост, что не только себя, но и хозяина обеспечил.

— А я, наверное, буду певицей. Буду петь в переходе. С Михалычем.

— В переход не пойду, — мотнул головой Боб. — Много народу. На лапы наступают.

— А куда ты пойдёшь?

— Домой.

— Ты же ушёл навсегда.

— Всё когда-то кончается. Навсегда тоже.

Михалыч был на месте. Ташка прошла мимо, постояла невдалеке. Потом вернулась и устроилась неподалёку на ящике из-под яблок. В переходе было холодно, сыро. Люди гнали ботинками жидкую грязь. Уныло и монотонно катились «Дунайские волны» Михалыча. Никто его не слушал. Ташке вдруг стало ужасно жалко Михалыча, и себя, и вообще всех, кто шёл в этом мёрзлом переходе.

— Девочка, ты что здесь делаешь? — над Ташкой навис милиционер.

Аккордеон смолк.

— Почему одна?

— Она со мной, — сказал Михалыч.

Милиционер отошёл. А Ташка придвинулась к музыканту.

— Так что ты тут делаешь? — спросил старик.

— Слушаю эхо.

— Слушай, — разрешил Михалыч и стал наигрывать «Пусть бегут неуклюже».

— Скажите, вы пьёте потому, что играете в переходе или играете в переходе потому, что пьёте?

— Я играю в переходе потому, что здесь моё место.

— Тебя, кажется, Натальей зовут?

Ташка кивнула.

— Друзья зовут меня Ташкой.

— Ташка — пташка — воробей. Слушай, а твоя мама не волнуется, что ты здесь?

— Она вообще за меня никогда не волнуется.

— Не холодно?

Михалыч накрыл Ташку своей телогрейкой.

— Хочешь, я тебе спою французскую песню? Её пела певица, все называли её Пиаф. Кстати, Пиаф по-французски — воробей. Она жила на улице и распевала песни. Однажды ей предложили выступить в концертном зале. Пиаф было не в чем выйти на сцену, и она стала быстро вязать себе платье. Но не успела довязать один рукав. «Ничего, — решила Пиаф, — буду держать руку за спиной».

Она вышла на сцену и начала петь.

«Под небом Парижа летит песня…»

И так увлеклась, что забыла про свой рукав и подняла обе руки.

Ташка представляла французскую певицу, похожую на воробья. Она выходила на край сцены, взмахивала крыльями. Вместо одного крыла у неё была рука.