Мирзакарим Норбеков - Шухлик, или Путешествие к пупку Земли

Все прелести, созданные джинном Малаем в саду, растворились без следа, так быстро, будто их и не было, – терема, американские горки, колесо обозрения, метро, золотой шатёр и даже пожилой орангутанг, не говоря уж о телевизорах и одноруких бандитах.

Дерево желаний осталось, но с него опали розовые цветы. Зелёный глаз на макушке помигал, помигал, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь сквозь глухие облака, да и зажмурился. Вообще оно превратилось в какую-то облезлую кладбищенскую бузину, и сам сад напоминал теперь скромный деревенский погост, где похоронены чувства и желания, – разве что могилок не видно.

В такую чудовищно-дряблую погоду ни одно желание уже не исполнялось. И того хуже – не возникало!

В конце концов, и Шухлик загрустил. Уши и хвост уныло обвисли. Трудно не опечалиться, когда каждый новый день точь-в-точь как прошедший, не отличить, – пустые, будто дырявые вёдра.

И всё вокруг кажется серым, бледным, одинаковым. Так же, как вчера, льёт с неба, раскисают дороги, под копытами хлюпают лужи, и смертельная скука на душе. Ровным счётом ничего не хочется!

Шухлик попытался «через не хочу» развести огурцы, кабачки и картофель. Но они погибали, как говорится, на корню.

Да откуда такая напасть?! Он был недоволен и собой, и своими приятелями, которые, казалось ему, всё делали не так, то есть вообще ничего не делали.

Хотел призвать позабытую Ок-Таву, но, как ни старался, не мог создать в душе то состояние огромного счастья, на которое прежде откликалась прекрасная осьмикрылая ослица. Да и как бы она спустилась с небес сквозь такие плотные и низкие тучи, почти лежащие на земле словно матрацы.

Шухлик не понимал – то ли он голоден, то ли зол, то ли ещё чем-то обеспокоен, будто невыученными уроками.

«Неужели у каждого райского сада такая судьба? – тосковал рыжий осёл. – Может, надо вовремя его покинуть? Как земля устаёт, когда её засевают одним и тем же злаком, так и сад утомляется от своего садовника. Всему нужны перемены!»

Так переживал Шухлик. И это само по себе уже было неплохо – значит кое-какие чувства пробуждались в его душе.

«Какое-то смятение чувств! – думал он. – Неужели причина в этом бесконечном дожде? Или сам дождь начался от моей тревоги?»

Он вспомнил, что джинн Малай большой умелец по части затяжных ливней. И в горшочек-то его упекли на пять тысяч лет в наказание за Великий потоп! Устроил случайно, по недоразумению. Может, и сейчас перемудрил? Хотел короткий грибной дождик, а отчебучил водяную прорву. Очень похоже на его работу! Ну, выяснится, когда вернётся из отпуска. Однако что-то очень задерживается. Не оказался ли опять в заточении?

Шухлик окончательно растерялся и не знал, то ли идти куда-нибудь вместе с садом, то ли оставаться на месте, дожидаясь возвращения Малая.

И не было покоя в его душе, как будто набедокурил, не зная и не ведая, зачем и почему. Никак не мог разобраться в чувствах и мыслях, застрявших в голове с той поры, когда превратился на время в человека.

Они как-то смешались в равнодушную кучу, а потом безучастно растрепались, перепутались, будто некошеная трава после вихря. Невозможно было понять, о чём они говорят.

Впрочем, растрёпанные чувства всё же куда лучше тупых!

Из растрёпанности может что-то произрасти, а из тупости – никогда. Растрёпанность вроде взрыхлённой земли. А тупость – как глухой бетон. Разве что взорвать!

Наверное, уже тысячу дней и ночей не утихал дождь. И конца ему не было видно. Будто бы он утопил само время, которое почти остановилось.

И всё-таки настала тысяча первая ночь. Очень-очень глубокая. Из таких ночей трудно выбираться к рассвету, как из ямы с отвесными стенками.

Привычно шумели дождевые струи. Однако примешивался ещё какой-то невнятный глухой звук, вроде быстрого топота копыт.

Но все спали и никто не слышал, как приблизился к саду красный осёл с пиратской повязкой на глазу и горбиком на спине.

Может, и не выбрались бы никогда обитатели сада из той глубокой тысяча первой ночи. Так бы и спали вечно, кабы не джинн Малай. Очень кстати вернулся из отпуска.

Он ворвался в сад, будто свежий морской ветер.

Сейчас тут было непривычно тихо и сыро, как в подтопленном погребе. Никто не встречал Малая. В серой утренней мгле раздавалось лишь похрапывание на берегу пруда.

Джинн едва узнал своего рыжего господина, такого взъерошенного, такого жалкого и худого, что даже странно, как это ему удавалось храпеть. Приоткрыв глаза, Шухлик вяло зевнул, будто они вчера расстались.

– А, это ты. Давненько не виделись. Кажется, три года без трёх месяцев. Сделай милость, прекрати этот ливень. Всю душу вытянул. Жалко, что выть не умею, а хотелось бы…

Джинн Малай не ответил, как обычно: «Слушаю и повинуюсь!»

Он сдвинул чёрную пиратскую повязку с глаза на уши, пошептал что-то под нос, прислушался и вздохнул так глубоко, как джинны обычно не вздыхают, будто насос, собравшийся надуть колесо.

– Не знаю, что и сказать, мой господин! Плохо дело! Шайтан Яшин, старший мой брат, развязал пупок Земли.

– Како-о-ой пу-у-упо-о-к? – недоверчиво подвывая, спросил Шухлик. – Да ты меня, чувствую, надуваешь!

Он и не подозревал, что у Земли есть пупок, который к тому же развязывается.

– Пусть я просижу ещё пять тысяч лет в горшочке, если посмею надуть моего господина! – воскликнул джинн. – Не каждый знает, но, клянусь, у Земли немало пупков! Один из них соединяет её с небом. Именно его развязал молнией нечистый дух Яшин, отчего и начались эти ливни. Пока идут дожди, он имеет власть – может небо опустить на землю, ручьи твёрдыми сделать, горы расплавить и звёзды погасить.

– И Ок-Та-а-ву-уу пог-уу-убит?! – взвыл Шухлик так громко, что сад встрепенулся, а из гнёзд и нор повысунулись заспанные приятели-обитатели. Прискакала рысью и мама-ослица защищать сыночка – ей померещилось, что в саду волчья стая.

Видимо, джинну удалось-таки привести Шухлика в чувства.

Не то, чтобы надуть, но развеять безразличие и вдохнуть интерес к жизни. Смятённые и растрёпанные чувства разобщились, и каждое заговорило собственным голосом.

Шухлик, как говорится, очнулся. Уши встали торчком, и кисточка на хвосте распушилась, чего давно уже не бывало.

А джинн Малай тем временем голосил, ревел и причитал.

– О, горе мне, горе! Мой брат-шайтан на всё способен!

В сквернейшем я положении! В унижении и умопомрачении! Бессилен я против старшего брата! Где тот герой, где богатырь, которому по силам найти и завязать пупок Земли?! Иначе дожди никогда не кончатся, а сила проклятого Яшина будет прибывать!

Услыхав, о чём речь, мама-ослица сразу и успокоилась, и разволновалась.

– Думать об этом не думай! – сказала она Шухлику. – Ты, конечно, герой, но и без тебя найдутся завязчики! И прекрати, пожалуйста, выть по-богатырски, а то душа холодеет!

– Мамочка! – подпрыгнул он в нетерпении, – сообрази, откуда им взяться, этим завязчикам? Много ли охотников искать какие-то пупки незнамо где? Похоже, что на меня вся надежда! Да ты погляди, от одной мысли о таком деле у меня на копытах словно крылья выросли, и уже не вою.

И правда, рыжий ослик так преобразился, взбодрился – вылитый конёк-горбунок или, скорее, сивка-бурка. Чуть ли искры из ноздрей не посыпались!

– Не знаю, не знаю, – вздохнула мама. – Боюсь тебя снова потерять. Вечно ты влипнешь в какую-нибудь историю. Ну, может быть, отпущу. Только если вместе с садом Шифо.

Шухлик поскакал возмущённым галопом, разбрызгивая дождевую грязь. Куда это годится – идти на подвиг всем табором, как цыгане?! Да что тут поделаешь – слово мамы сильнее здравого смысла!

Хотя это счастье, когда можешь слушать мамины слова, пусть и не всегда разумные.

А у пруда как раз уже собрался «табор» – всё садовое население. И каждый норовил чего-нибудь присоветовать. Все оказались большими знатоками по части пупков.

– Плёвое дело! – хорохорился лис Тулки. – Мы с лисонькой Корси пупков отведали – не счесть! Особенно куриных!

Тушканчик Ука быстренько вязал на своём длинном хвосте затейливые узелки, приговаривая:

– Раз пупок! Два пупок! Сколько надо, столько и завяжем!

– Что касается пупков, то я их видела-перевидела! – стрекотала сорока Загизгон. – Встречаются коварные! Иной раз залетишь ненароком, так и не знаешь, как выбраться.

И жаворонок Жур поддакивал:

– Ужасные бывают! Если плохо завязан, утягивает слабую птичку неведомо куда.

– Какая чепуха! – возмущался от души сурок дядюшка Амаки. – За мою жизнь столько нор выкопал, а пупков не встречал! Да вон и кроты то же самое скажут! Верно говорю, братья-кроты?

Однако кроты не спешили соглашаться. Шушукались меж собой, перемигивались. Наконец, кротовый старшина вышел вперёд.

– Верно-то оно верно, да не так, чтобы очень верно. Смотря что считать пупком и как его понимать…