Джеймс Барри - Питер Пэн в Кенсингтонском Саду

Безусловно, размышлял Питер, не лишено приятности опять стать ее мальчиком, но, с другой стороны, что за денечки были в Кенсингтонском Саду! Да и уверен ли он, что ему доставит удовольствие вновь кутаться в одежду?

Он вспорхнул с кровати и открыл шкафчик. Его вещи попрежнему лежали на месте, аккуратно выглаженные и переложенные веточками лаванды. Но он никак не мог вспомнить, что же с ними делают. Питер попытался пристроить носки сначала на руки, а потом на ноги, но и то и другое показалось ему излишним.

Возможно, Питер слишком громко пыхтел, натягивая носки, а может, скрипнула дверца шкафа, но… его мама проснулась! Он услышал, как она позвала его: " Питер!» Мама так бережно произнесла его имя, будто это самое прекрасное слово на свете.

Питер затаил дыхание, недоумевая, как мама догадалась, что это именно он. Если бы она еще раз позвала его, то он с криком «Мамочка!» бросился бы к ней на шею, но она ничего больше не сказала, только горестно всхлипнула.

Когда Питер решился выбраться из-за дверцы шкафа и взглянуть на маму, она опять спала и только слезы катились по ее щекам. Питер был убит ее горем. И, как ты думаешь, что он сделал? Он достал свою дудочку и заиграл на ней самую чудесную колыбельную, которая только звучала на этой земле. Он играл с тем же трепетным чувством, с каким мама произносила его имя. И еще он втайне надеялся, что мама проснется и скажет: «О Питер, как замечательно ты играешь!»

Но как только мама перестала выглядеть несчастной, Питер опять пристально вгляделся в даль за окном.

Нет-нет, он не улетит, конечно, навсегда, он твердо решил стать мальчиком своей мамы, но… Но что-то мешало ему сделать это прямо сейчас. Это «что-то» было его вторым желанием. Он больше не хотел быть птицей, но каким бы ни было его новое второе желание, оно не исполнится, если он не вернется к феям. Более того, стоит ему даже отложить возвращение на короткое время, легкомысленные феи попросту забудут о своем обещании.

Он спрашивал себя, неужели он так бессердечен, что не скажет последнего «прощай» Соломону? Да и проплыть последний раз под парусом тоже неплохо…

Такие доводы в запальчивости приводил Питер своей спящей маме. «А как было бы здорово рассказать об этом приключении птицам», – радостно говорил он ей.

" Я обязательно, обязательно вернусь», – убеждал он спящую маму, направляясь к окну. И в этот момент он искренне верил, что выполнит обещание…

Еще дважды Питер прилетал к окну своей мамы. Окно, естественно, было открыто, и Питеру ужасно хотелось залететь и поцеловать ее. Но каждый раз он боялся ее разбудить, поэтому играл поцелуй на дудочке, сидя на подоконнике.

Много, слишком много дней, ночей и даже месяцев пролетело, прежде чем Питер объявил феям второе желание. И я не знаю, почему он ТАК медлил. Конечно, немало времени ушло на прощанья со всеми: с закадычными друзьями, с друзьями друзей, с шапочными знакомыми. Он попрощался даже с бестолковыми утками (и напрасно, ибо через минуту после церемонии они не могли вспомнить, зачем же их побеспокоил этот непоседливый мальчишка). Питер облетел самые заветные уголки Сада, затем совершил последнее плаванье, потом – самое последнее, а потом сплавал еще раз пятьдесят в самый наипоследнейший раз. А уж сколько прощальных балов и ужинов было дано в его честь – не сосчитать!

Еще одна и, пожалуй, самая приятная причина его медлительности заключалась в том, что… Питеру незачем было торопиться! Ведь он знал наверняка: мама никогда-никогда не перестанет ждать его, она никогда-никогда не закроет окна.

Эта причина несказанно огорчала старого Соломона: он считал, что стыдно и вредно пользоваться ожиданием и надеждой любящих сердец. Соломон внушил птицам несколько золотых истин, помогающих им в жизни. Он говаривал: «Не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня». И еще: «Второго шанса не бывает».

Питер же легкомысленно преступал Соломоновы заповеди. А птицы, видя, что это намного приятнее, тоже становились день ото дня все более необязательными.

Феи, в отличие от Соломона, нерасторопностью Питера были довольны. Более того, они мечтали, чтобы Питер никогда не улетал из Сада и всегда играл на их балах. Коварные существа шли на всякие уловки, лишь бы подловить Питера на пустяковой фразе, типа: «Я хочу, чтобы трава не была такой мокрой». А некоторые из них специально танцевали дольше положенного, чтобы Питер сказал: «Я хочу, чтобы вы посмотрели на часы». Тогда феи сказали бы, что это и есть его второе желание. Но Питер каждый раз обманывал их надежды. И если случайно выпаливал: «Я хочу…», то тут же замолкал.

Поэтому, когда он торжественно объявил: «Я хочу вернуться к моей маме отныне и навсегда!» – феям ничего не оставалось, кроме как вновь стряхнуть пыльцу на его плечи и позволить ему покинуть Сад.

Как только Питер поднялся над Садом, он почувствовал, что очень спешит. Так сильно ему захотелось увидеть маму плачущей от счастья. Он заранее гордился, что он – единственный человек на свете, который с легкостью заставит ее забыть о печали и осчастливит на всю жизнь. Питер нисколько в этом не сомневался, как не сомневался и в том, что скоро, очень скоро он уютно угнездится в ее ласковых объятьях. На этот раз он даже не кружил над городом, а прямиком полетел к заветному окну, которое всегда для него было распахнуто!

…Единственное окно в мире, которое ждало его на этом свете, доброе окно его самой красивой мамочки, только и мечтающей о встрече с ним…

Это окно было закрыто! Оно было заперто на засов, а для надежности еще и забрано железной решеткой.

Приникнув к металлическим прутьям, Питер разглядел свою дорогую мамочку.

С прекрасной, радостной улыбкой на губах, она мирно спала в своей постели! Ее рука, которая обычно беспокойно искала кого-то, чтобы обнять… Эта рука крепко обнимала другого, нового мальчика!

– Мамочка! Мамочка! – закричал Питер, но она не услышала.

Напрасно царапал он ногтями замок, напрасно колотил своими маленькими кулачками по прутьям решетки…

Он медленно развернулся и полетел обратно в Кенсингтонский Сад, горько рыдая и потирая ушибленные ладошки.

Больше никогда он не видел своей мамы. Больше никогда не играл на дудочке у нее под окном. Он вообще постарался забыть, где ее окно и какая она сама… А ведь он так мечтал стать для нее надеждой, опорой, гордостью и отрадой!

Увы, Питер, – слишком долго мы испытывали ее любовь и терпенье, самоуверенно повторяя в мечтах красивые слова и репетируя эффектные позы… Совсем иначе представляли мы свое торжественное появленье! Напрасно возлагали такие большие надежды на пресловутый «второй раз».

Эх, Питер, Питер! Не ты первый совершил эту роковую ошибку. НО другого раза не бывает, не выпадает нового шанса – прав здесь старина Соломон. И когда мы, самоуверенные и умиротворенные, наконец добираемся до заветного окна, выясняется, что для нас наступило Время Закрытия.

А эти железные решетки, поверь моему горькому опыту, мальчик, эти железные решетки затворяются навсегда…

Вы не найдете ни одного англичанина, который, пребывая в здравом уме и твердой памяти, ничего не знал бы о МАЛЕНЬКОМ ВОЛШЕБНОМ ДОМИКЕ В КЕНСИНГТОНСКОМ САДУ. Этот домик – единственный в своем роде: прежде всего, потому что это первое и последнее, что феи сделали не ПОНАРОШКУ, а НА САМОМ ДЕЛЕ, а во-вторых, потому что феи его сделали для… ЛЮДЕЙ! Впрочем, домика этого никто, кроме трех-четырех человек, не видел, да и те «три-четыре» не ВИДЕЛИ его, а в нем ночевали. Ведь когда ты спишь, то ничего, кроме снов, не видишь, и рассмотреть хоть что-нибудь можно лишь проснувшись и отступив на шаг. А если издалека смотреть, то только огоньки в окошках разглядишь. Обычно эти огоньки видны после Закрытия. Многие дети замечали их. Но все эти наблюдения – сущая безделица по сравнению с тем, что довелось увидеть и пережить знаменитой Мейми Маннеринг. Именно для этой замечательной во всех отношениях девочки был впервые построен Волшебный домик. Мейми было четыре года, и днем она старалась вести себя так, как подобает леди ее возраста: не запихивать в рот все пирожное целиком, не вытирать руки о юбку и быть обходительной с няней, молочником, собакой по кличке Принц Уэ, а в особенности со своим братом Тони. Тони уже стукнуло шесть лет, и с высоты своего зрелого возраста он неустанно занимался воспитанием Мейми. Впрочем, Мейми была ему почти благодарна. Правда, правда. Ей даже льстило (хотя других это привело бы в ярость), когда Тони отвешивал ей воспитательный подзатыльник. Она всегда старалась подражать ему, как это делают все обыкновенные девчонки. Она и была таковой. Вот, например: если они играли в мяч, то всегда продували из-за этой, с позволения сказать, Мейми, ведь когда ей посылали подачу, она и не думала ее брать, а ждала, когда мяч упадет к ее ногам, – и это только для того, чтобы ВСЕ увидели, что на ней новые туфли! О-бык-но-вен-на-я девчонка! Но только днем.