Яков Аким - Девочка и лев (сборник)

– Хотим! Хотим! – запрыгали школьники.

– Ну хорошо, – согласился учитель. – Не забудьте всем сказать про находку.

– Не забудем, обязательно не забудем, – ответила за всех Ленточка.

– А теперь прошу за парты! – сказал учитель.

– Вы обещали историю рассказать! – закричали школьники, когда уроки кончились.

– Ах да, – вспомнил учитель Так-Так. Он захлопнул журнал и прошёлся по классу.

– Когда-то отец подарил мне глиняную дудочку… Я был тогда школьником, совсем как вы.

– Не может быть! – вставил Фок. – Вы, учитель, были школьником?

– Честное слово, – серьёзно ответил учитель. – Так вот, отец подарил мне глиняную дудочку, объяснил, что называется она окариной. И показал, как играют на ней.

Дудочка-окарина была гладкая, покрытая чёрной блестящей глазурью. В ней было десять отверстий – по одному на каждый палец. Я мало-помалу выучился играть на своей окарине.

– Красиво она играла? – спросила Ленточка.

– Как вам сказать… – задумался учитель. – Я ведь не был настоящим музыкантом, да никто и не учил меня. Мне нравилось, что звук окарины похож на голос кукушки и что вечером дудочка поёт не так, как утром. Голос у неё был не слишком громкий и никому не мешал. Отец любил слушать, как я играю. Он приходил вечером с работы, ложился на диван, а ноги закидывал на табурет. Прямо в сапогах. Да, он за день уставал, и мать не ругала его.

Я брал окарину и наигрывал любимую музыку отца – весёлую песенку про осенний вечер, про то, как трещат поленья в печке, а дождь и ветер, понимаете, напрасно стучатся в стекло.

Я играл и играл эту песенку, а сам всё смотрел на отца. Как сейчас вижу, он лежит на спине, подложив ладони под голову. От его чёрной макушки до носков сапог было так далеко! Он был большой, мой отец. И я… как бы вам сказать… любил его. Что ты хочешь спросить?

– Все дети должны любить своих родителей, – сказал Ушастик и спрятал записную книжку, куда заносил разные умные мысли.

– Должны… Хорошо бы! – ответил учитель Так-Так. – Понимаешь, ведь у всех людей на земле были родители. Но мы с отцом были ещё и друзьями. Бывало, только увижу отца у калитки, тут же бросаю игру с мальчишками и бегу домой. Конечно, я знал – ему захочется со мной потолковать или просто помолчать, а рано утром отец снова уйдёт на работу.

Потом я вырос. Даже отцовские сапоги стали мне жать.

– Вот тогда-то и началась война, – остановившись у стола, сказал учитель.

– Настоящая? – Фок даже подпрыгнул на парте.

– Тише, – остановил учитель. – В первый же день войны отец собрался на фронт. Велел мне приглядывать за младшим братишкой и помогать матери по дому.

Мне хотелось сказать отцу на прощание что-нибудь. Но мы оба были мужчины. И я только взял окарину и сыграл ему песенку про осенний вечер.

Отец не велел его провожать. Помню его спину в дверях. Отцовскую спину в потёртой кожанке… Да, бывает, что человек уходит. И не возвращается.

– Так-так, – учитель подошёл к окну, – солнце садится, уроки давно кончились. По домам пора.

– Не пора, – закричали школьники, – расскажите, доскажите про дудочку!

Учитель молча постоял у окна.

– Отца убили в первом же бою. Я не верил сначала, и долго ещё мне снилось, будто отец вернулся, а я ему играю на окарине.

Говорят, люди растут во сне. Наверное, когда мне снился отец, я тоже рос, становился похожим на него.

И вот пришло время, мне дали винтовку с патронами.

А глиняная дудочка лежала в заплечном мешке, этот мешок был всегда со мной. Только мне не хотелось играть: подумайте, прошло лето, наступила осень, а война не кончалась, и людей всё убивали и убивали.

Однажды неподалёку от нас разорвался снаряд. Осколком ранило моего товарища. Я подбежал к нему, но рядом опять ухнуло, и нас обоих засыпало землёй.

Когда я очнулся, был уже вечер. Товарищ стонал. Я перевязал его, а когда лазил в мешок за бинтом, увидел, что дудочка раскололась надвое. Ведь она была глиняная. …Я склеил свою окарину в день Великой Победы. Да, да, представьте себе, склеенная, она заиграла! Правда, немного по-другому, не так весело, как раньше. И вот теперь, когда остаюсь один, изредка играю на окарине и вроде бы опять вижу отца…

Класс притих. Даже Фок сидел неподвижно, подперев рукой голову.

– А почему вы нам никогда не играли на этой дудочке? Сыграйте, пожалуйста! – попросила Ленточка.

– Что ж, – сказал учитель и, немного помедлив, достал из кармана что-то завёрнутое в носовой платок.

Она была совсем небольшая, склеенная из двух половинок глиняная окарина. Учитель Так-Так осторожно прикоснулся к ней губами, и в классе послышался голос кукушки. Музыка была тихая и печальная. Песня о тех, кого уже нет с нами.

– Надо скорее разыскать хозяина часов, скорее! – сказала Ленточка. И нетерпеливо топнула ногой.

– А я что говорю? – отозвался Фок. – И я говорю – разыскать. Запечатать письмо в бутылку, а бутылку – в речку. Кто потерял, тот и выловит бутылку.

– Хитрый какой, – рассердился Понимальчик. – Твою бутылку найдут лет через сто, а ты все сто лет чужими часами хвалиться будешь, да? Объявления надо развесить, вот что. Так, мол, и так, приходите в школу за часами.

И всё.

– Можно ещё шар воздушный, – подпрыгнул Мультик, – и к нему большой плакат, а на плакате часы нарисовать и нашу школу.

– Тамара тоже, – вставил Ушастик, – пускай плакат наденет.

– И Щётка, – добавил Чистая Пятка.

– Всё равно бутылку я кину, – сказал Фок. – Моряки всегда в бутылках письма пишут. И карту вложим, чтобы знали, где искать.

Полдня писали объявления, рисовали плакаты. Красками. Цветными карандашами. Кто-то предложил выложить на поляне гигантскими буквами: ЧАСЫ! Пусть видят лётчики и пассажиры самолётов.

Лошадь Тамара паслась теперь с колокольчиком на шее. Рядом с колокольчиком покачивалась дощечка. На ней были изображены часы и нарисована разноцветная школа. Такую же дощечку, только поменьше, привязали к Щёткиному ошейнику.

Целая связка воздушных шаров унесла высоко в небо белое полотнище. На нём нарисовали огромные часы-луковицу и написали:

Фок и Чистая Пятка сочинили письмо по всем морским правилам. Затолкали письмо в бутылку из-под лимонада. Потом залили горлышко сургучом. Обмелевшая речка приняла в свои воды зелёную бутылку с письмом.

– Что ни говори, а мы своё дело сделали, – сказал с облегчением Фок и поглядел на часы. – Итак, сейчас ровно три часа пополудни.

– Ровно три, – подтвердил Чистая Пятка.

Вечером в субботу, как обычно, школьники собрались у костра. Почти никто не опоздал. Предпоследним явился Ушастик, он успел забежать на конюшню. Самой последней балетными шажками – пятка внутрь, носок наружу – на поляну выбежала Ленточка, запыхавшаяся и нарядная.

– Ой, откуда такое платье у тебя? – закричали девочки. – А правда сейчас такая мода – ходить с незавязанным бантом?

– Да ну вас, – засмеялась Ленточка, – платье я сшила сама, а бант развязался по дороге.

Гремела музыка. Изо всех сил старался проигрыватель. Вокруг разноцветного, похожего на корабль и на карусель дома плясали ученики. Их стало много. Ещё бы, кому неохота учиться в такой распрекрасной школе, где совсем не скучно, а учитель никогда не ругается зря.

Учитель Так-Так, в белой рубахе и ярко начищенных ботинках, стоял на мостике. Отсюда виден весь хоровод.

Затейливее всех плясала Ленточка. «Может, она и правда станет балериной?» – подумал учитель. Он повернул рычажок, музыка заиграла громче. Начищенный ботинок учителя старательно отбивал такт. Откровенно говоря, учитель и сам был не прочь поплясать, но постеснялся – ведь его ученица Ленточка танцевала гораздо лучше.

Вдруг в свете костра возник человек. В руке он держал корзину, в корзине поблёскивала чешуйками рыба.

– Да вы что это придумали? – громко заговорил он, стараясь перекричать музыку. Рыбак просунул руку в корзину и вытащил из-под скользких рыбин лимонадную бутылку с остатками сургуча на горлышке. – Какие ещё часы? А может, есть у меня часы, свои, а?

Учитель Так-Так выключил проигрыватель.

– Вы нас не поняли, – сказал он. – Мы нашли чьи-то часы и хотим вернуть.

– Вот оно что, – сказал рыбак. – Нет, мне чужого не надо. Извините за беспокойство. – Он снял кепку и снова надел.

– Пожалуйста, – ответил учитель. – Приходите просто так, в гости. У нас тут…

– У вас тут, – перебил его вкрадчивый голос, – у вас тут, простите, кажется, мои часики, если не ошибаюсь?

Пламя костра осветило вежливую старушку. При звуке её голоса Щётка зарычала и кинулась прочь, в темноту.

– Собачка, куда же вы, собачка? – затараторила вежливая старушка. – Сначала в дом без спроса заходите, потом, извините за грубость, вещи присваиваете… Нехорошо, собачка, нехорошо. Вот и внучек мой двоюродный подтвердит.